"Владимир Михайлов. Тогда придите, и рассудим ("Капитан Ульдемир", книга вторая)" - читать интересную книгу автора

начинали звучать сильнее, а те, первые, ласковые, ослабевали; и все
сильнее становилась - сначала смутная догадка, а потом и уверенность, что
надо, необходимо что-то сделать самому, какое-то усилие, громадное,
величайшее - и ответить другим голосам, и совершить то, чего они от него
требовали, и оказаться рядом, не слиться, нет, а именно встать рядом,
оставаясь самим собой. Кем-то он ведь был. Он не знал, не помнил сейчас -
кем, и от этого становилось страшно; но кем-то он, точно, был, и теперь
стало вдруг очень нужно вспомнить - кем же. А для этого имелся только один
способ: сделать то, чего от него хотели. Встать.
Он уже хотел было, не очень хорошо, впрочем, соображая: как же и куда
он встанет, если и так идет по туннелю, легко, невесомо идет... Вдруг
что-то необычайное обрушилось на него, лишая его свободы движения,
стискивая его, прижимая к чему-то. Пронзительная боль вспыхнула. Голоса
гремели, усилившись необычайно: "Встань и иди!". Теперь налившая его
тяжесть ясно показала, что он лежит, занимая определенное положение в
пространстве. Лежит в туннеле? Но мерцавшие стены размывались,
раздвигались, исчезали неразличимо, а другой свет - возникал, бил сквозь
закрытые, как оказалось, веки - сильный, белый, безжалостный, неровный,
пятнистый какой-то, свет извне, свет мира. Когда-то уже было так. Когда
рождался?.. И он, свет этот, тоже, хотя и по-своему, не голосом, диктовал,
приказывал: "Встань. Встань. Иди".


Тогда он медленно, всеми силами, словно штангу поднимая, открыл глаза.


То, что он увидел, было рядом на расстоянии метров до двух; дальше все
расплывалось, раскачивалось, перемежалось, словно разные краски были
брошены в воду и медленно распространялись в ней, перемешиваясь. Тут,
рядом, был человек - один человек; и какое-то ощущение недавнего,
сиюминутного присутствия второго, но этого другого уже не было видно - он
удалился, наверное, то ли совсем, то ли за пределы двухметрового круга,
четко очерченного круга видимости. Тот человек, который находился здесь,
стоял рядом и сверху вниз смотрел на лежащего, а тот на стоящего - снизу
вверх; встретился глазами и снова закрыл свои, потому что смотреть вверх
было утомительно. Закрыл лишь на миг, правда: что-то толкнуло изнутри и
приказало: "Открой". Он послушно открыл. Стоявший по-прежнему глядел на
него, чуть улыбаясь - не насмешливо, а доброжелательно и удовлетворенно,
как смотрит мастер на завершенный свой труд. На этот раз лежащий, обходя
встречный взгляд, прикоснулся глазами к чужому лицу - худому, четкому,
немолодому, но полному силы и воли, так что определение "старый" тут никак
не подошло бы. Слова быстро возвращались в память, и теперь лежавший знал,
что такое "молодой", что - "старый", и многие другие слова и их значения.
- Сядь, - сказал стоявший сильный человек. - Ты можешь. Достанет сил.
Не прислушивайся к сомнениям. Сядь. Ты забыл немного, как это делается. Но
вспомни. Садись...
Забыл, и в самом деле. И неимоверная, припечатавшая его к ложу сила
тоже мешала. Он хотел было попросить, чтобы тяжесть убрали. Но вдруг
как-то сразу понял, что тяжесть эта - он сам, его тело, плоть и кровь,
мускулы и кости. А как только лежавший понял, что это - тело, то сразу