"Робер Мерль. За стеклом (роман)" - читать интересную книгу автора

Она повернула голову и поцеловала его в шею. Его это тронуло, но он
тотчас подавил в себе нежность. Он не хотел привязываться к Брижитт.
Инстинкт, согласен, сексуальные потребности, здоровое, откровенное животное
влечение. Что касается "чувств" (в кавычках), из этой собственнической
мелкобуржуазной ловушки я давно уже выбрался: мой носовой платок, мой
галстук, моя жена. Смех. Ханжество. Отчуждение в последней степени. В
сущности, идеалом было бы сообщество девчонок и ребят, в котором каждый
принадлежал бы всем. Он заговорил громко и агрессивно:
- Чертовски противно - мурашки.
- Тсс, - сказала Брижитт, - не кричи.
- Почему? - сказал он, не понижая голоса. - Трусишь? Что подумают
соседки?
Он сжал губы и замкнулся во враждебном молчании. Она приподнялась на
локте так, что ее глаза оказались на уровне его лица, и, пока он лежал,
упрямо уставившись в потолок, она любовалась им. Темные нечесаные курчавые
волосы, кольцами спутанные на лбу, черные сверкающие глаза, худое лицо,
красивый рисунок рта, изящный, почти женственный, и, главное, этот
отсутствующий вид, точно Давид витает где-то далеко, какая прекрасная голова
Христа. Если говорить о внешности. Потому что его манера выражаться...
Особенно ее восхищали впадины небритых щек и твердая лепка скул, она вовремя
удержалась от желания прикоснуться к ним губами - нежность была самым
верным средством потерять Давида. У нее вдруг задрожали руки, ее ожег страх
-- но я его потеряю, я все равно его потеряю, как теряла всех других. Она им
отдавалась, чтобы их удержать, но толку от этого не было никакого, ее
холодность быстро вызывала в них отвращение. Ее захлестнуло ощущение
несправедливости, она подумала с возмущением, я ведь не вещь, не машина для
наслаждения. Я человек. Господи, если бы хоть один, один испытывал ко мне
каплю чувства.
Она сказала с некоторым раздражением:
- Не могу понять, почему тебе непременно захотелось провести ночь у
меня. Чем хуже было в твоей комнате?
Давид пожал плечами.
- Ты не понимаешь. Когда девочек пускали к ребятам, это было всего
лишь попустительство, ханжеская терпимость, нам-то в женский корпус входить
запрещалось. Мы завоевали это право. Не терпимость, а право. Чтобы его
добиться, нам понадобился целый год борьбы с деканом и всем его кодлом. Так.
Ну и вот, я хочу досыта насладиться своим правом. Даже если это не по вкусу
твоим соседкам, - добавил он, повышая голос.
- Ну кто тебе сказал, что им это не по вкусу, - слабо воспротивилась
Брижитт.
Он поднял руку.
- Во всяком случае, мне на них плевать, - сказал он громко и
отчетливо.
Он посмотрел на свои часы.
- Только так. Полдевятого. Не пора ли им пошевелить своими толстыми
задницами. Но эти барышни, - продолжал он саркастическим тоном, - опять
поздно легли. Они жарят себе блинчики. И чешут языки, лакомясь ими. Они
принимают друг друга в вечерних туалетах (эта деталь была ему известна от
Брижитт). Фольклор, местный колорит! - он клокотал от возмущения. --
Представляешь, в вечерних туалетах! В Нантере! Барышни, - заорал он, стуча