"Д.С.Мережковский. Письма " - читать интересную книгу автора

[Впервые: Возрождение. 1927. 17 октября. № 867.]

Мой дорогой друг,
вы требуете невозможного: чтобы я помолодел - поглупел на шесть лет.
Без этого я бы не мог присоединить мой "свободный громкий голос" к тем
невнятным, почти загробным, голосам русских писателей, взывающих к "совести
мира", к тем страшным голосам, на которые ответило молчанье, еще более
страшное.
"Совесть мира"! Мы с вами, Бюре, кое-что знаем о ней и, глядя друг
другу в глаза, только усмехаемся, как авгуры. А что, мой умный, старый
друг, - ведь и вы, за эти шесть лет постарели, поумнели, хотя слава Богу не
так, как я, - а что, не позавидовать ли нам этим юным безумцам, этим
погребенным заживо, все еще стучащим в крышку гроба, все еще верящим в
"совесть мира"? Страшно задыхаются они, умирают, живые в гробу, но, может
быть, все-таки с большим человеческим достоинством, чем мы с вами живем?..
Вы сами виноваты, мой друг, что я пишу это "открытое" и, кажется,
слишком откровенное письмо. "Друг" - не пустое слово в моих, в наших устах:
русские писатели в изгнанье помнят и никогда не забудут, что вы наш
единственный друг во Франции - друг не на словах, а на деле: друзей на
словах у нас чересчур много. Это письмо - лучшее доказательство того, что я
это помню. Мне бы и в голову не пришло писать его никому, кроме вас. Но
знаете, Бюре, сейчас, когда я вам это пишу, я уже начинаю сомневаться,
достаточно ли я постарел - поумнел; не покажется ли вам и этот мой чуть
внятный голос из преисподней все-таки слишком громким: не бросите ли вы
моего письма в корзинку, как невозможное по "молодости - глупости"? Ну что
ж, бросайте. Но сначала прочтите. Может быть, когда-нибудь вспомните...
Шесть лет назад, только что вырвавшись живым из гроба, я был так же
молод и глуп, как те, оставшиеся в гробу; так же думал, что совесть мира
молчит о России, потому что не знает правды; но стоит только сказать ее,
чтоб мир возмутился, ужаснулся и кинулся тушить не наш, а свой пожар,
спасать не нас, а себя от общей гибели. И я говорил, кричал, вопил, умолял,
заклинал. Стыдно вспомнить теперь - или, может быть, не мне стыдиться? - к
кому я только не лез с моею правдою.
Лез к папе, чьи кардиналы пили потом здоровье русских коммунистов, этих
отъявленнейших за всю историю христианства, антихристовых слуг; лез к
маршалу Пилсудскому, смывающему ныне с Польши нечистую кровь Войкова слезами
русских изгнанников; лез к мистеру Уэлльсу, севшему, кажется, первым гостем
за пир "людоедов"; лез к г. Эррио, осчастливившему Францию признаньем СССР;
лез даже к Фритьофу Нансену, получившему свою Приволжскую концессию за
тридцать сребреников - цену русской крови...
И вы хотите, Бюре, чтоб я еще к кому-то лез. К кому же? Уж не к этой ли
парочке, Дюгамелю - Дюртэну, забывшей за хлопотами о литературной конвенции,
спросить своих любезных хозяев-чекистов, отчего в их бокалах так зловеще
розовеет шампанское?
Нет, будет с меня!
"Услышьте, узнайте правду о нас", - кричат те из гроба. Как будто вы,
французы, европейцы, все народы мира, не знаете правды; как будто не вашими
руками, без вашей дружной помощи, сделано с Россией то, что сделано. Нет,
мой друг, уж лучше помолчим о правде...
Знаете ли, какое у меня чувство от этих шести лет? Вот какое: я обивал