"Д.С.Мережковский. Письма " - читать интересную книгу автора

скажу о моем впечатлении, как слушателя, от другой, подобной же аудитории.
В тот же самый день, как я прочел заметку Адамовича, я присутствовал на
прениях по докладу П. Н. Милюкова об евразийстве: тут было очень много той
самой молодежи, о которой говорит Адамович. Разумеется, всякая аудитория -
толпа - со "всячинкой". И тут ее было не мало, - может быть, благодаря
присутствию евразийцев, - больше, чем в других аудиториях. Но чему дать
перевес, зависит от взгляда, злого или доброго, и, кажется, добрый взгляд
глубже видит, чем злой.
И вот, должен сказать по совести, на тех лучших лицах, которые
определяли эту аудиторию, как целое, - лицах иногда грубоватых и жестких,
иногда страшно - усталых, измученных, не было ничего такого, что усматривает
в них Адамович, меньше всего, - цинического французского: "ne pas s'en
faire", или русского "моя хата с краю" - "наплевать на все". Нет, этой
молодежи не наплевать на Россию; не наплевать и на те "последние тайны", с
которыми связаны судьбы России: какая же, в самом деле, Россия без
христианства, и какое христианство без "тайны"? Может быть, ей не наплевать
и на Европу, у которой она так жадно и страстно учится и, надо надеяться,
кое-чему научится. И уж конечно, каждому из этой молодежи не наплевать на
свою личную трагедию. А ведь именно в этом - в трагедии - верный залог
спасения от "подлого", "смердяковского", ибо существо "подлого" -
антитрагическое, а существо трагедии - благородное.
Таково мое впечатление от всех этих молодых лиц, - и не только молодых:
тут между молодыми и старшими нет разделения, нет того "провала", который
так пугает или соблазняет Адамовича.
Тут же и мой ответ на его вопрос: "страшно" ли мне в моей "пустыне"? Не
так страшно, как он думает, потому что в пустыне со мною очень многие. Мир
для нас всех, без России - пустыня, и, все мы, говорящие миру о Ней, Ее
зовущие в мире - до некоторой степени, "глас вопиющего в пустыне". Но пусть
вспомнит Адамович, чей это был глас, и Кому он приготовил путь. Вспомнив
это, он может быть, поймет, почему моя надежда все-таки больше моего страха.
А если не поймет и будет утверждать, что в "его поколении" - в
"послевоенной молодежи" - верховное правило: "моя хата с краю - наплевать на
все", - и если он сам, как я надеюсь, этого не хочет, то мне будет легко
обернуть вопрос и спросить его самого: не страшно ли ему в его пустыне?
Еще одно слово в защиту - странно сказать - Наполеона. Адамовичу
кажется, что тема эта, в моей идейной постановке, далека от современности,
отвлечена и "фантастична". Едва ли с этим можно согласиться, если вспомнить,
чем была и что есть идея Наполеона для современной Европы. Но и для России,
судя по слухам, доходящим оттуда, тема о Наполеоне, кажется очень
современна; там много говорят о нем и, конечно, еще больше думают, между
прочим, в той же идейной постановке, - "обуздатель и устроитель хаоса", -
которую я имел в виду. Хорошо это или дурно, другой вопрос, но в обоих
случаях, дурном и хорошем, с этим нельзя не считаться. Кажется, именно в
этом несчитании и заключалась бы действительная "несовременность" и
"фантастичность", призрачность.

DE PROFUNDIS CLAMAVI[24]

Открытое письмо Эмилю Бюре