"Ицхак Мерас. Тучи над городом" - читать интересную книгу автора

частей, стал просто городом, абстрактным городом с людьми, с множеством
людей, ни одного из которых отсюда не было видно, только она одна рядом с
ним, только она одна из всех, город с конкретным названием, город, из
которого они только что выехали, так долго взбирались в гору, стал не совсем
реальным городом. Реальной стала высота. Реальным стало небо в этой высоте,
солнце, яркое солнце, ослепившее его, и нечеткие облака в небе,
отбрасывавшие на город темные тени. Тучи в небе были серые, едва заметные, а
там, над городом, внизу, они лежали огромными черными пятнами. И он, уже не
видя города, видел эти черные тени, перемежавшиеся солнечными лучами и
освещенными этими лучами пространствами, видел эти черные тени, медленно
проползавшие над городом, укрывавшие еще одну улицу, еще один дом, а на
улицах и в домах - люди, люди, люди... Как несчастье, как черная беда ползли
над городом рваные тучи.
- Я не спал всю ночь, я измучен, - шепотом уговаривал он сам себя.
Он закрыл глаза.
Но и перед закрытыми глазами вставал этот вид с высоты, с вершины горы
Витоши, этот странный вид, такой болезненный, очень болезненный, когда
видишь, глядя с этой высоты, раскинувшийся в долине город и черные тучи,
упавшие на него и борющиеся с его улицами, площадями, домами, ослепительно
очерченными солнцем.
Он старался думать о другом.
Он старался вспомнить, что было вчера, вчера вечером, ночью, вчера в
гостинице, в его номере, когда они сидели вдвоем и потягивали водку, и в
бутылке было уже почти совсем пусто.
Но, открыв глаза, он снова увидел медленно-медленно проплывавшие над
землей тени тучи, и его охватил страх смерти, может, оттого, что он был
наверху и так напряженно смотрел вниз, его охватил странный, суеверный страх
смерти, и еще ему казалось, что там, внизу, там, где тучи отбрасывают тени,
кто-то теперь умирает, или страдает, или мучается.
- Хорошо, что я не колдун и не волшебник, - пытался он посмеяться над
собой.
Он прижался к ней, как испуганный ребенок, к ней, единственной оттуда,
снизу, живой, реальной, к единственному человеку рядом с ним, сжал ладонями
ее виски, утопил пальцы в ее свободно ниспадающие волосы, опустился ниже,
погладил ее длинную шею.
- Давай говорить о любви... Давай говорить о нашей с тобой любви, -
повторял он шепотом, почти касаясь лицом ее лица, - Я правда люблю солнце, а
не тучи, правда, ты и это угадала, я люблю солнце... Давай говорить о
любви, - и тут сам себя оборвал: - А может, это тоже любовь, любовь к тебе,
если тени туч такие болезненные?
- Пойдем отсюда. Пошли. Скорее! Ты действительно устал. И мы слишком
высоко забрались.
А ведь в самом деле вчера в гостинице, в его номере, а может, не вчера,
а уже сегодня, ночью, снова растянувшись на широком диване, закрыв глаза и
позволяя касаться себя глазами, а потом и не только глазами, она сказала
ему:
- Я не хочу... всего. Прошу тебя. Я не хочу. Тогда не останется тебя.
Словно тебя и не было. Словно никогда не было.
И он замер.
А она, не открывая глаз, очень криво усмехнулась.