"Александр Мелихов. В долине блаженных (роман) " - читать интересную книгу автора

Забавно, что по иронии судьбы практически в такой же ситуации и даже
почти в том же самом дворе я когда-то столкнулся со шпаной, пребывая в
облике морского волка: мгновенно засекши протянутую ногу, я так врезал
подонку каблуком по голени, что тот матерно взвыл, а я стремительно
обернулся к темному хору с такой убедительностью, что он замер. "Ну, кому
жить надоело? Кто хочет всю жизнь на лекарства работать?" И вразвалочку
зашагал прочь, покачивая увесистыми плечами, на которых синие русалки
переплетались с зелеными якорями.
Вот так: мужчин создают женщины, а женщин - мужчины. Интересно, во что
мы все превратимся, когда феминизм победит в мировом масштабе?
Любопытно, что, воплощаясь в новую грезу, я обретал и новые хвори -
или, наоборот, избавлялся от прежних. Помню, как одна моя возлюбленная с
желтым цыплячьим пухом вокруг детской головки, любившая загадочно приближать
ко мне свои горестно распахнутые блекло-голубые глаза, постоянно мучилась
радикулитом, и я, неизменно здоровый как жеребец, вечно чем-нибудь
дальневосточным растирал ее поясницу, а потом укутывал в клетчатый плед,
заботливо подтыкая его со всех сторон... Зато у другой, огненной креолки,
меня самого каждый раз приходилось растирать вьетнамскими пахучими мазями и
укутывать в точно такой же клетчатый плед - так я и перебирался от пледа к
пледу.
Я много чего перепробовал на своем веку и, похоже, изведал почти все
земные наслаждения, начиная от тех, что считаются низкими, и кончая теми,
что почитаются неисчерпаемыми, - наслаждался я и супружеством, и отцовством,
и творчеством, и причитающимися каждому пятнадцатью минутами славы, - но
ничто не дарило мне такого счастья, как любовь.
Я не в одиночку купался в счастье, сколько мог, я изливал его и на
своих возлюбленных, - но они всегда понимали счастье любви как упоение друг
другом, а я - как упоение мирозданием. Любовь как будто открывала форточку в
высокое и бессмертное, и я не собираюсь просить прощения за эти высокие
слова - довольно я их стыдился! Я начинал ощущать свою причастность к
грандиозной сверхшекспировской трагедии, именуемой История Человечества, - и
утрачивал страх перед миром.
Главный страх, терзающий меня, - не страх смерти или страх боли, а
страх ничтожности. Когда я переставал ощущать себя ничтожным, я бестрепетно
открывал грудь сверкающему ланцету хирурга и, посвистывая, скользил по
мокрому тросу над беснующейся горной речкой: "Над ревущей бездной!" -
перекрывая ее грохот, пело у меня в ушах. Зато когда я утрачиваю дар думать
о себе высокими словами - в какую раздавленную, дрожащую тварь я тогда
обращаюсь!.. Но - высокими и бессмертными бывают лишь бессмертные грезы,
лишь они способны воодушевить и утешить нас, и чудодейственная сила любви
заключается в том, что она подключает нас к неясной, но оттого не менее
реальной сверхчеловеческой грезе, незримо окутывающей мир, в котором мы
живем - и который погибнет, когда перестанет грезить.
Как это ей, любви, удается - не знаю, не знаю, в какую еще более
высокую сказку мы ее вплели, но по ее ниточке мы каким-то чудом проникаем в
иной мир, вернее, тот же самый, но предстающий нам как высокий и
бессмертный.
То есть такой, в котором и погибнуть не обидно. Не унизительно. Не
оскорбительно.
Я целые годы не уставал и не устаю поражаться: насколько же мы с нашими