"Виталий Мелентьев. Шумит тишина" - читать интересную книгу автора

балке. По тропинке мы поднялись чуть выше ее халупы, потом спустились на
самое дно балки и подошли к яме.
Таких ям в наших местах много. Из них хозяйки берут глину на подмазку
саманных домов, на затирание земляных полов. Эта яма была большая,
просторная - видно, глину из нее брали давно. Чепуриха остановилась и
взяла меня за руку.
"Как прихожу сюда за глиной, так притаюсь и жду. Земля поначалу молчит,
а уж потом, как прислушаюсь, из нее поднимается шум. Ровный, спорый,
словно из большой морской раковины. Понимаешь, шумит тишина. Шумит и
шумит. А в иные дни бывает так, что шум усиливается, и получается гул. И -
щелчок. Далекий такой, неверный щелчок, а потом - снова гул. Гудит,
гудит... И все в тебе сдавливается, сердце замирает, а на душе становится
не то страшно, не то прекрасно. Вся ты словно уже не тут живешь. Мысли
какие-то странные, точно молодые, радостные, но вся ты не то что старой
становишься, а умной очень. До самого последнего лоскутика все понимаешь.
Потом гул затихает, сердце отпускает, и тишина опять начинает шуметь.
Шумит, шумит... Как в раковине. И словно бы та раковина в тебе самой. Нет,
ты сам послушай. Такому поверить на слово невозможно".
Мы залезли в яму, сели на корточки и притулились спинами и затылками к
мягкой прохладной глине. Медленно умирали звуки, которые мы принесли с
собой, и постепенно приходила полная, совершенная тишина. Она жила
несколько минут, а может быть, и секунд, потому что время здесь, как,
должно быть, в межпланетных полетах, двигалось по иным законам.
Потом из тишины стал прорезываться шум. Не гул, а именно шум. Потому
что гул - это ровный звук, на одной ноте, а шум - это разноголосица, точно
где-то глубоко под землей, а может, в стороне работают машины, или
вразнобой бьют волны, или шумит далекий базар.
Мы долго прислушивались, и я, помню, стал даже различать в этом общем
шуме как бы отдельные гулы. Сердце стало замирать, и от этого замирания на
душе и в самом деле становилось не то страшно, не то прекрасно. Опять
пришли мысли - очень умные, прозорливые, но какие именно - сказать было
трудно: не хватало во мне чего-то. Это уж теперь я понимаю - не хватало
знаний. Ведь чтобы понять собственные мысли, нужно сравнить их с
чем-нибудь.
Когда мы вышли в балку, я и в самом деле чувствовал себя помолодевшим -
тело стало легким, звенящим, упругим. И умным, мудрым. Словно передо мной
открылось то, что недоступно другим.
"Ну вот, - задумчиво сказала Чепуриха, - сам слыхал и сам пережил. А
что это такое - не знаю. Только знаю, когда шум вдруг усилится так, что с
потолка той ямы начинают сочиться подсохшие глининки, - я жду сильных
щелчков. В эти дни я из ямы не вылезаю - сижу и жду. Как только услышу
такие щелчки - так и бегу к вам звать на разбой. Позову, а сама ухожу в
степь. Иду, кружусь, петляю и просто сама чувствую - молодею я. Молодею -
и все тут! Что-то делается во мне невероятное, такое, что я и в самом деле
верю - сидит под нашим бугром черт и чего-то наколдовывает. И мнится мне,
что рыба приплывает к нам как раз за тем, чтобы послушать, что ей этот
самый черт наколдует".
Чепуриха вздохнула и сникла: она показалась грустной и мудрой.
"Потом все проходит, я возвращаюсь и потихоньку начинаю стареть.
Старею, старею, а все не состарюсь. Ты думаешь, сколько мне лет?"