"Виталий Мелентьев. Шумит тишина" - читать интересную книгу автора

пропадал.
Возле нее я становился как-то чище, крепче, и голова становилась такой
ясной и понятливой, что прямо удивительно было, как же я до сей поры мог
жить такой неинтересной жизнью. Невольно приходили на мысль рассказы
бывалых людей - а у нас их хоть пруд пруди, - и хотелось самому
распрямиться да попробовать, какова она, настоящая-то жизнишка, на вкус,
на цвет и на излом.
Чепуриха меня уже не дичилась. Но того первого, чистого порыва не
случалось, да и улыбчивого света в ее глазах я не видел. А без него, мне
казалось, спрашивать о ее потаенном - дело гиблое. Может быть, еще и
потому, что понимал - должен я благодарить ее за то, что открывает она
своей женской, а не бабьей душой какую-то большую и светлую правду. А
какую именно, толком не понимал.
Но одно твердо знал - все, кто бывал у нее, все были перед ней чисты. И
она перед ними и перед людьми тоже чистая. Потому что не баба таким
требовалась, а совсем иное. Сильное, светлое и обязательно чистое: люди-то
от грязи, от недуги бежали, и если б они и тут то же встретили - они б
ушли, потому что бывают в человеческой жизни такие переломные моменты.
Недавно я вычитал, что будто бы человеческий организм, весь, до самой
последней клетки, обновляется не то за четыре, не то за семь лет. Точно
сейчас я уже не помню, но думаю, что это правильно, и не потому, что это
наука доказала, а потому, что сам это постоянно в себе ощущаю. Все вроде
идет нормально, правильно, а вдруг закрутит, заноет - и все хочется
переделать.
Слабые в таком разе начинают пить, а кто посильнее - тот в дорогу
собирается и в иной раз всю судьбу меняет. А бывают и сильные, да
трусливые. Те помаются, зло на других сорвут и успокаиваются. В то лето,
наверное, и во мне шло такое обновление клеток, и они, молодые, чуткие, с
острой памятью, мытарили меня, звали к новой жизни.
Видно, и Чепуриха то чуяла, потому что в редкие наши разговоры она
никогда меня не отговаривала, а только вздыхала.
"Я б далеко ушла, на самый край света, за новой жизнью, да боюсь".
"А чего? Ты ж вроде не из пугливых. Живешь одна, даже злыдней не
боишься".
"Смерти я боюсь, вот чего. Тут уж не верю, а знаю: уйду отсюда - и
скоро помру. Потому и держусь".
А почему - опять не сказала.
Уже перед осенью сидели мы на берегу, слушали, как море глину
перемывает, и Чепуриха вдруг разговорилась.
"Откуда я знаю, почему рыба придет? А от земли... Земля мне
рассказывает. - Она помолчала и убросила ракушку жемчужницы в воду.
Ракушка скользнула по волне, зачерпнула краешком и пошла на дно. - Заметил
- без звука утонула? Вот так и мне земля рассказывает - без всякого звука.
Тишиной".
Должно быть, у меня был глуповатый вид, потому что Чепуриха рассмеялась
- звонко и неудержимо. И тут в ее глазах мелькнуло то самое выражение
простоты, открытости и чистоты, которое я так долго ждал.
"Думаешь, сумасшедшая? И то верно - на слово в такое не поверишь.
Пойдем, сам послушаешь".
Она вскочила с прогретого за день песка и, не оглядываясь, пошла к