"Сорок пять лет на эстраде" - читать интересную книгу автора (Смирнов-Сокольский Николай Павлович)Доклад Керенского об СССР КиностенограммаОдна провинциальная газета окончательно укрепила мое неверие в чудеса. Рассказывают, что редакция ее долгое время уверяла своих читателей, что в Северном Ледовитом океане появилась якобы такая рыба-пила. Причем эта рыба-пила была настолько грандиозных размеров, что когда в нее с парохода бросили гарпун с канатом, так эта рыба-пила якобы таскала за собой пароход по всему белому свету. Такая это была большая рыба-пила… Ну а когда дело выяснилось, оказалось, что чуда-то в этом вовсе никакого и не было. Оказалось, что это вовсе не рыба-пила, а… пила вся редакция этой газеты в полном составе две недели беспробудно, прежде чем это сообщение напечатала. Однако кое-какие чудеса у нас все-таки существуют. В Тамбове, например, в начале революции появился такой человек, который вдруг начал кричать окунем. Конечно, по тому времени тамбовские власти его тут же арестовали. Но чудо, во всяком случае, было уже налицо. Но самым большим чудом, самой большой чудасией было, по-моему, то, что у нас некий Александр Федорович Керенский какое-то время кем-то считался народным героем, пока не разобрались, что герой-то этот всего-навсего только окунем кричать и умел. Не стоило бы о нем вспоминать вообще, если бы не так давно на социалистической фракции французского парламента в Париже этот самый человек-окунь, вместе с Пал Николаевичем Милюковым, не вздумал бы прочитать целый доклад о нашей Советской Республике. Вот именно этот доклад я и попробую передать вам. Как вы сами, вероятно, поймете, лично у меня не хватило бы ни таких слов, ни таких выражений, которые были у «незабвенного» Александра Федоровича Керенского. Вот почему я, не справившись единолично с этой задачей, призвал на помощь кино и, значит, вместе с этим «великим немым» попробую передать речь этого «великого разговорника»… Картина, которую я покажу вам, конечно, значительно слабее тех картин, которые вам показывали наши режиссеры, — это вполне понятно: я, вероятно, в миллион раз менее талантлив, чем они, но меня утешает, что и обошлась она государству примерно во столько же раз дешевле… Дайте мне экран, свет, картину…[6] Вначале идет надпись, как во всякой уважающей себя картине. Обычно это лучшее, что удается нашим кинорежиссерам вообще. Говорил, конечно, сам Александр Федорович Керенский — бывший верховный главнокомандующий, бывший председатель совета министров и вообще, к сожалению, бывший у нас… До сих пор за границей он считается крупным политическим оратором. Мы сами помним, как он замечательно умел говорить. Парламентская речь его была полна содержания. Пал Николаевич Милюков, полный горячей любви к дорогой матери-России, ему только поддакивал. — Все сведения, которые я сообщаю вам, — говорил Александр Федорович, — нами собраны из самых достоверных источников. В нашем распоряжении имеется ряд подлинных документов, дискредитирующих деятельность большевистского Коминтерна за границей. Много правды поведал нам бывший генеральный советник большевистского посольства, перешедший на нашу сторону, господин Беседовский, оказавшийся исключительно благородным человеком по отношению к своей родине. Догорает страна. Тихо дымятся развалины бывшего государства Российского. Транспорт разрушен, поезда останавливаются… Крестьяне забыли кормилицу-землю, бросили пахать и катаются на отобранных у буржуазии автомобилях. Незасеянные поля, лишенные какой бы то ни было растительности, представляют из себя грустную, незабываемую картину… Лихой разбойничий атаман Стенька Разин стоит во главе так называемого правительства. Хозяйство разрушено. Некормленые лошади, брошенные своими владельцами, дикими табунами носятся по улицам города. Тяжелое бремя взвалили на себя граждане так называемой Советской Республики. Непосильную ношу несут они порой на своих слабых плечах — горькую. Среди интеллигенции нередки случаи массового помешательства. Люди сходят с ума. Граждане проливают горькие слезы о блистательном прошлом. Проливают слезы и молодые, проливают слезу и старые. Страна обеднела, люди ходят разутые, раздетые, им нечем прикрыть наготу. Вымерла Москва, жутко и пустынно на улицах некогда шумного большого города… Большевики разбили все, что было для нас самое дорогое в этой стране. Времена Ивана Грозного возродились. Людей пытают и мучают средневековыми пытками. Население грабят прямо на улицах. «Кошелек или жизнь!» — слышится из уст разбойников. * По ночам можно услыхать, как несчастные жертвы дико вопят о помощи. Некоторые граждане ходят по улицам в странных одеждах. Иные от ужаса озверели и бросаются друг на друга, как дикари. Иногда доходят до крайности, бросаются с головой в омут, идут на каторжные работы и приковывают себя к тачке. Предчувствуя грозный час расплаты, люди длинными очередями спешат покаяться перед богом в своих прегрешениях. Все разговоры о том, что страна приближается к социализму, разумеется, чепуха. Разбогатевшие частники нагло катаются в роскошных экипажах по городу. И в то время, когда все культурные нации готовят помощь этой несчастной стране… когда сами большевики робко, на коленях готовы умолять о пощаде, ибо им неоткуда ждать поддержки и не на кого надеяться, Литвинов идет на все уступки. И я верю, что белую эмиграцию ждет светлое будущее. Так говорил Александр Федорович Керенский. Золотое содержание его мудрого доклада докатилось до нас, распространяя тонкий аромат славной политической деятельности этого великого человека. Парламент перешел к очередным делам, рассматривая бюджетную смету своего государства. Некоторые из членов высокого собрания мирно разошлись по домам. А Александр Федорович продолжал говорить. «На тысячи ладов тянул, переливался, то нежно он ослабевал, то томной вдалеке свирелью раздавался. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры и прилегли стада…» Да ни о ком, Александр Федорович, просто так, басню Крылова вспомнил. «Осел и соловей». — Э, нет, Александр Федорович… Соловей — это я. Вы же первый меня с экрана увидели, а у Крылова басня так прямо и начинается: «Осел увидел соловья»… — Стул могу, Александр Федорович. Вот если бы вы у меня галош попросили, так галош у нас действительно маловато, а стульев — пожалуйста, сколько угодно, хоть дюжину (передает настоящий стул на экран — и возникает стул на экране). — Да нет, Александр Федорович. Россию они не погубили. Вот, может, галоши от них действительно пострадали… У нас, знаете, с одежей вообще туговато: и галош мало, и штанов нет… Я даже в Москвошвей проект такой подал, чтоб, значит, по всем магазинам не шататься — в одном галош нет, в другом пиджаков нет, — выстроить лучше сразу один большой магазин универсальный, зайдешь — сразу ни того, ни другого нет. Очень удобно, Александр Федорович… Александр Федорович, вы не обижайтесь — старый анекдот. Дорогой мой, только говорить не надо… Не надо речей, Александр Федорович… (Сокольский забегает за экран и тоже появляется на экране, уже заснятым.) — Александр Федорович, я же вас просил, дорогой. Вы же меня подводите, вы же нашей публики не знаете, она же у нас при докладах засыпает вся моментально, мне же фельетон кончать не перед кем будет. И остаться с вами не могу. В зале публика сидит — ударные бригады, общественность. Скажут: «Сокольский — в объятиях классового врага, сращивание с частником». Вам-то наплевать, а мне хлопот не обобраться. Нет уж, Александр Федорович, лучше я с вами отсюда поговорю, мне здесь гораздо удобней. (Убегает с экрана на сцену). Лезть за мной не надо, Александр Федорович, куда же вы?… — Эх, Александр Федорович, они же хитрые. Они, как об этом услыхали, и субботу и воскресенье отменили, на непрерывку перешли. Пятилетку и ту в четыре года справлять хотят, пятый — выходным объявили… Тринадцать лет этой субботы дожидаетесь… — Ну, это кое-где руководители были виноваты. Они все время друг друга обследовали — выясняли, почему производительность понижается. Работать некогда было. Только сейчас догадались, что причина именно в обследованиях и заключается. Говорят, комиссию назначили обследовать, почему обследованиями занимались. Поправятся, Александр Федорович! — Да нет, Александр Федорович. Наоборот, у нас любят ее… — Да ведь как вам сказать… Ежели рассуждать серьезно — помните ли вы, Александр Федорович, в октябре семнадцатого года подул ветерок, ветер, который превратился в бурю… — …в бурю, от которой полетели вы, Александр Федорович, а вместе с вами все те, которые действительно любили свою родину только за то, что в ней можно было жрать, спать и благодушествовать у сытого казенного пирога… Полетели вместе с вами толстозадые генералы, сопливые поручики, политические болтуны, толстосумы морозовы, митьки рубинштейны… Вы — жалкий паяц, эмигрантская петрушка, смеющая говорить от лица народа, — вы думаете, что душа этого народа действительно в паре новых галош? У нас многого нет, многого не хватает — мы знаем… Но мы любим эту страну, любим за то, что она сама, как буря, несется вперед, любим за стройку, за неповторимые дни, за суровую надпись на суровом железобетоне — вперед, вперед и чтоб больше назад никогда не податься!.. |
||
|