"Розалин Майлз. Незаконнорожденная (Я, Елизавеьа, #1)" - читать интересную книгу автора

неиспорченного обожателя.
Мне меня одну поймал юный Эссекс в силки густых золотисто-русых
кудрей, ярких карих глаз, сверкавших надеждою и лукавством, улыбки, что
освещала мои покои даже в самый сумрачный день. Однако он был еще слишком
молод и непривычен к выкрутасам придворной моды, его ноги - ноги наездника
- слишком длинны для модных французских рейтуз, шея - слишком нежна для
плоеного крахмального воротника. И еще ему, всего лишь "пасынку лорда
Лестера", было тесно в свите Робина.
Он не у мел тогда зубоскалить и волочиться, как прочие господа,
светлая кожа заливалась жарким румянцем, стоило только осведомиться о его
сердечных делах. Помню, как он покраснел, когда однажды вечером за жарким
леди Уорвик спросила, отыскал ли он лакомый кусочек себе по вкусу?
Впрочем, мне этот румянец казался краше самой благородной бледности,
девическая застенчивость ничуть не портила его в моих глазах.
И все это мой Робин видел и остался весьма доволен - поначалу он
собирался просто вывести юношу в свет, посмотреть, как тот придется ко
двору. Теперь же, словно шеф-повар, дав мне нюхнуть ароматное кушанье, он
оттягивал пиршество. В конце того же года мороз сковал землю и реки своим
железным панцирем, и Робин отбыл в стонущие под львиной пятой Нидерланды,
увозя в своей свите одним украшением больше - тем самым украшением,
которое я более всего желала бы удержать при себе.
- Нe тревожьтесь, мадам, - были его последние гадкие слова, - я
забираю мальчишку, верну - зрелого мужа".
Истинная правда. Спустя два года майским днем восемьдесят седьмого в
присутственные покои вошел настоящий Майский Лорд, и рядом с ним померкли
остальные лорды - да, и мой Робин тоже. Что-то мальчишеское оставалось в
быстрых, ясных глазах, в улыбчивости - и это сохранилось на всю жизнь. Но
девический взгляд сменился орлиным, ниспадающие локоны исчезли, вместо них
вились рыжеватые кудри не крупнее венчиков майорана. Серьга в ухе
возвещала, что перед вами не новичок, впервые вышедший в плаванье, но
закаленный в житейских бурях, обстрелянный в любовных битвах капер
"Морской разбойник.". О, эта. pulchritudo viriliss, краса мужская, которую
воспевали древние! Я погибла.., погибла ..и спаслась.
От чего он спас меня, знала только я; от ночного страха перед
заговорами, которые множились и разрастались в восьмидесятых, от Шотландии
и безумных интриг нашей королевы-кузины Марии, которая и спустя двадцать
лет заемной жизни заигрывала со смертью куда более рьяно, чем с кем-либо
из прежних любовников; и это помимо мильона терзаний, мильона напоминаний,
что корона - хочешь не хочешь - должна наследоваться.
И все это он снял с моих плеч, он облегчил бремя, которое я столько
несла одна, покуда даже мои испанские враги не смирились с тем, что мне
позволено жить и любить. Снова, как во дни Робина, я вставала с птицами и
мчалась верхом по полям, когда роса еще блестела на траве, а вероника
открывала синий глазок навстречу встающему солнцу. Снова нашла я наездника
себе под стать, который, как и я, не ведал усталости, сколько ни скачи во
весь опор, способного миля за, милей мчаться вровень со мной по лесам от
зари до зари, а после отплясывать со мной всю веселую ночь, покуда солнце
не позовет вновь скакать в поля и леса.., весь день, каждый день, все лето.
Однако это был не просто кентавр, получеловек-полуконь, а рыцарь в
седле, кавалер в зале. Ему везло в картах, но по широте натуры он не