"Александр Мееров. Родбариды" - читать интересную книгу автора

строению с косыми срезами стен.
Дорога заканчивается широкой площадкой, на которой Ульмаро установил
иглу обелиска, иссеченную иероглифами, и колоссальную сидячую фигуру,
превосходно гармонирующую с общим спокойствием архитектурных линий
постройки. Вход в египетские залы представляет собой две совершенно
одинаковые грузные башни с косыми стенами - пилоны, связанные между собой
портиками, с небольшой, сравнительно, дверью, придавленной массивностью
постройки.
Затворив за собой тяжелую бронзовую дверь, Ритам, словно с помощью
машины времени, переносится в глубь веков, в царство величавой неподвижности
египетских статуй, множества одинаковых колонн, в мир искусства скупого,
прямоугольного, застывшего и зловеще угрюмого.
Внутренний египетский дворик архитектор выполнил так, что в любую
погоду в нем ощущалось солнце Египта: умело замаскированные источники света
посылали лучи через верхние отверстия, расположенные над бассейном, - все же
это не уменьшало чувства придавленности. Его не рассеивали ни пестрая
роспись золотом, синью, ярко-красной краской, столь же загадочная, как
иероглифы, и заполнявшая все стены, колонны, карнизы; ни зелень пальм,
столпившихся у бассейна; ни голубизна прохладной воды.
Египетская часть Анфилады всегда навевала тоску на Ритама.
"Искусство мертвое, искусство для мертвых, - часто думал он,
рассматривая застывшие изображения барельефной живописи. - Искусство,
порожденное страхом перед превратностями загробного мира, созданное для
потусторонней жизни, призванное умилостивить богов небытия. Отсюда и поиски
форм абсолютного покоя, таинственность, мрачность".
Ритам, как всегда, старается пройти египетский дворик поскорее, спеша в
залы одухотворенного искусства Эллады, но его частенько задерживает
крокодильчик.
Крокодильчик, греясь на отмели глубокого бассейна, не подавал никаких
признаков жизни, часами лежал бревном, как и подобает этим милым животным, и
ничем, собственно, не обременял Ритама. Но одного только присутствия в храме
искусств этого существа было достаточно, чтобы натура художника бунтовала.
Крокодильчик был водворен в Анфиладу волею самого Ченснеппа - это был его
единственный "творческий" вклад в дело создания Пропилеев, и Поль Ритам не
уставал негодовать при мысли о том, как был бы огорчен этим Ульмаро. Неужели
недостаточно передал он самый дух глубокой древности? Неужели от каждого
камня, колонны, фрески недостаточно веет подлинным искусством Египта, чтобы
еще требовалось вселять сюда это мерзкое творение? Блажь! Прихоть
собственника, не умеющего ценить настоящее искусство, большой талант. С
какой силой и достоверностью переданы колорит и рисунок, применявшиеся
зодчими древнего Египта, как поражает величавая неподвижность в позах
статуй, строгое спокойствие линий, так характерное для египтян, стремившихся
в своем искусстве к выражению абсолютного покоя!.. Покоя?
"А может быть, все же прав Ченснепп?"
Ритам с трудом, долго устраивая свою металлическую ногу, присел у края
бассейна и начал пристально рассматривать плоскую голову с длинным рылом, со
вздутыми краями ноздрей, с характерно изогнутым, словно улыбающимся во сне
разрезом рта. Крокодил был мертвенно-застывшим, совершенно неподвижным, хотя
чем-то неуловимым давал понять, что он жив.
Крокодил олицетворял собой покой!