"Александр Мееров. Поиск надо продолжать (Научно-фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

у Биоконденсатора, и я начал выпроваживать их из бункера, пообещав
продолжить заинтересовавшее всех нас обсуждение наверху. Собрался уходить
и Антон, но вдруг сел к столику во втором отсеке, оторвал листок и
принялся что-то быстро писать. Я никогда еще не видел Антона таким
отрешенным, но, по правде сказать, не очень следил за ним, увлекшись
спором с одним из аспирантов. Я не заметил, ушли все остальные или нет, -
так был поглощен неожиданным блеском его рассуждений. Четкие, логичные,
как математические формулы, они восхищали меня и приводили в недоумение.
Но вот я понял, что этот парень знает такое, чего никто из нас еще не
знал. Я присмотрелся к нему внимательней. Какой же это из четырех? Я
удивился, как мог не выделить его среди остальных? В его манерах, взгляде
чувствовалась спокойная сила, уверенность, изящество. Что-то неуловимое
отличало его от сверстников. Но более всего, конечно, поразило то, что ему
была известна формулировка закона напряженности гомополярного парадокса. Я
забыл, что слишком близко подошел к конденсатору, забыл, собственно, где
нахожусь, и только мучительно перечитывал запечатлевшиеся в мозгу
уравнения, стараясь запомнить их во что бы то ни стало. Первым желанием
было сказать о них Антону.
Антон не обращал на нас внимания, весь отдавшись расчетам. Я хотел
окликнуть его, пригласить к необычайному разговору, но в это время он, не
отрывая взгляда от бумаги, заявил, что проблема решена, уравнения
выведены. Стоящий передо мной парень, только что без клочка бумаги
сформулировавший уравнения гомополярной теории, обернулся, разглядывая
Антона с грустью и уважением. Потом он покачал головой, и я услышал: "Нет,
закон стабилизации направленной гомополярности открыл Мирам Чагановский в
1996 году. - Молодой человек еще раз посмотрел на Антона, сощурил глаза,
как бы что-то припоминая, - Антон Северов не успеет".
В те мгновения я как-то не вник в эти слова, не мог на них
сосредоточиться. Осознал я их и ужаснулся позже. Я не в состоянии был
прервать общения с математиком, впитывал его мысли, стремился проникнуть в
то, что он принес с собой, и вместе с тем изумлялся его отношению ко мне.
Вначале я не понимал, почему он с таким уважением склоняет голову перед
тем малым, что сделано нами. Впрочем, вскоре и это стало понятно. В
последующие годы должен был укрепиться принцип преемственности как
единственный способ общения с прошлым и будущим.
Я понимал, что этот контакт будет кратким, и спешил, спешил осмыслить все,
представлявшееся мне значительным. Собеседник, видимо, оценил мое
свободное от назойливых мелочей стремление заглянуть вперед и охотно начал
говорить о развитии идеи биопространства, но в это время Антон крикнул:
"Готово!" - и бросился ко мне со своими листками. Я обернулся на его голос
и в этот же миг утерял возможность черпать недосягаемое. Сознание этого,
болезненное ощущение потери оказались, вероятно, слишком велики, так как
Антон подхватил меня под руку и быстро отвел от конденсатора: "Что с
тобой, Вячеслав? Тебе плохо? Пойдем скорее наверх". Я смотрел на него
удивленно, кажется, сопротивлялся. Он тянул меня изо всех сил. На лестнице
он остановился, вытер мне лоб платком, обнял за плечи и, как больного,
уговаривал: "Пойдем потихоньку. Вот так. Еще два этажа - и мы у себя.
Дойдешь?"
Уже в конце лестницы я почувствовал себя совершенно здоровым, хотя
потрясение оказалось большим, чем в первый раз, у маленького конденсатора.