"Юрий Медведько. Исповедь добровольного импотента" - читать интересную книгу автора

и я расскажу вам о своем опыте познания Совершенного Восторга.
А сейчас вернемся из лабиринтов абстракций на кладбищенскую гору, где
осталось мое тело.

6

Очнулся я весь в росе, трясущийся от холода и неизвестности. Приподнял
голову и вижу - у останков костра сидит Халил.
Халил - тубист из нашего училища. Человек взрослый, в манерах сдержан,
в общении прост. В училище он славился двумя вещами. Во-первых, это был
единственный тубист в стенах нашего учебного заведения, который от первой до
последней ноты исполнял первый (и последний) концерт Иогана Себастьяна Баха
для тубы с оркестром. Поверьте мне - это архисложно! Я своими глазами видел,
как другие тубисты просто падали в обморок, потеряв дыхание после
трагического "Адажио". А Халил, смахнув слезу, набрасывался на безумное
"Аллегро" и, ломая пальцы, рвался к величественной коде. А какую он делал
коду! Несколько тактов его туба глухим баритоном ворочалась в среднем
регистре, словно маясь в сомнениях. И вдруг тремя отчаянными секстолями ее
голос взвивался над владениями басового ключа и превращалась в звенящую
флейту.
Пусть на одно только мгновение. Пусть оставалось сил лишь на
единственную, пронзительную триольку. А затем вниз, в мрачные казематы
"Генерал-Баса". Но зато какой размах! Каков диапазон!
Халил все это чувствовал очень тонко и поэтому часто выпивал. А чтобы
выглядело все официально (помните, страна была на грани перелома и боролась
с пьянством), он сколотил оркестрик, для обслуживания похоронных церемоний,
и половину вознаграждения за исполненный ритуал брал спиртным. Этот
оркестрик и был вторым пунктом местной славы Халила.
Вот такой человек оказался рядом со мной в то тяжелое для моей
молодости утро.
- Как хорошо, что я тебя встретил, - сказал Халил своим мужественным
голосом, попил из горлышка розового портвейна и протянул бутылку мне.
Я сделал четыре робких глотка. Присущего напитку букета не ощутил, но
внутри сразу затеплилось, дрожь спала, и я вздохнул полной грудью.
- Вчера жмурик был цивильный, - продолжил Халил, - директор
мелькомбината. Повесился, не дожидаясь суда. Родственники пожелали Шопена
без купюр, и чтобы на весь путь. В дорогу дали "Пшеничной".
Тут Халил помрачнел и снова хлебнул из бутылки.
- По всему городу гроб пронесли на руках. Народу собралось - туча.
Прощались больше часа. Горе. А человек, в сущности-то, был дрянь.
Я потянулся к бутылке. Действительно, хорошо, что мы встретились. А то
как же я тут один на один с самим собой. Глотнул портвейна и спросил:
- Халил, скажи, как быть с женщиной?
Халил задумался. Он никогда не болтал попусту.
- Тут надо понять принцип, - вымолвил наконец.
- Да какой у них принцип?! Бред сплошной! - загорячился я. - Ведь они
только и делают все для того, чтобы на них смотрели и желали. Моются по
несколько раз на дню. Одно снимают, другим едва прикрывают. Все у них вьется
и ниспадает. Везде трепещет и покачивается. Ну а местами просто - голо! И
вот когда цель достигнута, когда ты уже не можешь просто на все это