"Анатолий Михайлович Медников. Берлинская тетрадь " - читать интересную книгу автора

виднелись и в другом конце помещения. Раненых и больных гражданских лиц не
помещали в больницы, да и лечебниц в городе уцелело мало. Некуда было девать
тех, кого привозили с фронта.
Это убежище произвело на меня тяжелое впечатление. Может быть, потому,
что я давно уже не залезал в такие подвалы, да и не был тем "штатским",
которому положено при первой же тревоге спускаться в убежище.
Не знаю почему, но в ту минуту мне вспомнилась первая июньская ночная
тревога в Москве. Это была учебная тревога. Немецкие бомбардировщики еще не
прорывались к нашей столице. Но мы-то ведь не знали этого и ложную тревогу
принимали за настоящую.
Говорят, что первые впечатления самые острые, хотя, может быть, и не
самые верные. Бомбоубежище, с еще пахнущими свежей краской стенами, с
новенькими лавками, с приятно прохладным воздухом, мигом заполнилось людьми,
разговаривающими шепотом, наспех одетыми, растерянными, взволнованными.
Как и все новички в таком деле, мы каждую минуту ожидали взрыва,
грохота, прямого попадания бомбы в наш дом. Все смотрели на часы, мучительно
переживая медленно тянущееся время.
Как ужасно тяготит чувство полной неизвестности у людей, запертых в
глухом каменном мешке!
Я помню, была середина ночи. В подвале устоялась тишина; ну, а что на
улице? Может быть, там уже упали дома?
Потом тревога кончилась, и мы выползли на улицу, окутанную
предрассветной мертвенно-сизой дымкой, выползли с чувством освобождения от
смертельной угрозы, как люди, которым судьба подарила еще один день жизни.
Со временем, с новыми, уже настоящими бомбежками, притупилась острота
этих переживаний, более того - они стали казаться привычными тем, кто
побывал на фронте.
Хорошо, что Москву не долго мучили воздушные тревоги, уже затихшие к
весне сорок второго года. Но вот прошло время, и война перенесла эти
тревоги, бомбежки, пожары с московских улиц на берлинские.
Я смотрел на людей, спящих в бомбоубежище под нашим домом, и не мог не
сочувствовать этим женщинам, старикам, детям. Без света, без воды, голодные,
едва ли не каждый час в течение многих месяцев мысленно они прощались с
жизнью, услышав по радио пронзительный вой сирены.
С тех же пор как наши войска ворвались в город, воздушные тревоги для
населения уже вовсе не объявлялись. Гитлера мало заботила безопасность
берлинцев. Он сам не вылезал из подземного бункера, и жизнь тех немцев,
которые не оставили своих квартир, не в переносном, а в буквальном смысле
слова проходила под землей.
Постояв немного в убежище, я снова вышел во двор.
- Простите! - сказал кто-то за моей спиной по-русски, и я обернулся.
Это была средних лет блондинка, сохранившая стройную фигуру. Рядом с нею по
ступенькам лестницы поднимался из подвала мужчина в сером спортивном
костюме. - Простите, - еще раз повторила женщина, должно быть заметив в моих
глазах настороженное недоумение. - Хочу поговорить, русский офицер,
пожалуйста, - сказала она волнуясь. И тут же добавила: - Я русская!
Мы вышли во двор, залитый лунным светом. Он был достаточно ярким, и я
мог разглядеть лицо женщины, удивившее меня странной улыбкой: мягкой,
заискивающей, смущенной и вместе с тем какой-то жалкой, как у человека,
рассчитывающего на доброе к нему отношение и все-таки не уверенного в этом.