"Иэн Макьюэн. Stop-кадр!" - читать интересную книгу автора

замочную скважину. - Теперь ты большой папа, хозяин кабинета!"
Я стоял посреди этой огромной комнаты, под самой люстрой, и сначала не
мог взять в толк, почему я здесь оказался, но потом все понял. Тогда я
попытался освободиться от веревки, но узлы были завязаны слишком крепко. Я
закричал, стал стучать ногами в дверь и биться об нее головой, но в доме
было тихо. Потом принялся носиться по всей комнате в поисках укромного
уголка, но всюду были дорогие ковры. Больше терпеть я не мог. Из меня хлынул
лимонад, а немного погодя и шоколад с тортом, в жидком виде. На мне были
короткие штанишки, как у английского школьника. И вместо того чтобы
остановиться и испортить только один ковер, я продолжал с воплями и плачем
бегать повсюду так, словно за мной уже гнался отец.
Повернулся ключ в замке, дверь распахнулась, и в комнату вбежали Ева с
Марией. "Фу! - закричали они. - Быстрей, быстрей! Папа идет!" Они развязали
меня, снова вставили ключ в замок с внутренней стороны двери и убежали,
смеясь, словно обезумевшие женщины. Я услышал, как на подъездной аллее
останавливается отцовская машина.
Сперва я был не в силах пошевелиться. Потом сунул руку в карман, достал
носовой платок, подошел к стене - да, все это было на стенах, даже на
столе - и осторожно, вот так, попытался очистить старинный персидский ковер.
И тут я обратил внимание на свои ноги - они были почти черные. Платок
оказался бесполезным, слишком маленьким. Я подбежал к столу и взял несколько
листов бумаги. И вот какую картину застал отец: я чищу коленки документами
государственной важности, а пол у меня за спиной напоминает двор
какой-нибудь фермы. Я сделал два шага по направлению к нему, упал на колени,
и меня вырвало почти на его туфли. Рвало меня очень долго. Когда меня
перестало тошнить, отец все так же стоял в дверях. Он по-прежнему держал в
руке свой "дипломат", и лицо его ничего не выражало. Взглянув вниз, туда,
куда меня вырвало, он сказал: "Роберт, ты что, ел шоколад?!" А я ответил:
"Да, папа, но..." И этого ему было достаточно. Позже в спальню ко мне зашла
мама, а утром пришел психиатр и сказал, что все дело в какой-то травме. Но
отцу было достаточно того, что я ел шоколад. Три дня он порол меня каждый
вечер и много месяцев не говорил со мной ласково. Много-много лет мне не
разрешалось входить в кабинет - до тех пор, пока я не привел туда будущую
жену. И по сей день я вообще не ем шоколада, а сестер так и не простил.
Все то время, что я был наказан, со мной не общался никто, кроме мамы.
Она позаботилась о том, чтобы отец порол меня не очень сильно и только три
дня. Это была высокая и очень красивая женщина. Она почти всегда носила
белую одежду: белые блузки, белые шарфы, а на дипломатические приемы - белые
платья. Чаще всего она вспоминается мне в белом. По-английски она говорила
очень медленно, но все хвалили ее за безупречный, изысканный слог.
В детстве мне часто снились страшные сны, очень страшные. К тому же я
страдал лунатизмом, да и сейчас иногда хожу во сне. Из-за этих своих снов я
нередко просыпался среди ночи и сразу принимался громко звать ее - "мамулю",
как говорят английские мальчики. Казалось, она лежит, не смыкая глаз, и
ждет, ибо из другого конца коридора, где находилась родительская спальня, до
меня тотчас доносились скрип кровати, щелчок выключателя, похрустывание
косточек в ее ногах. И всякий раз, когда она приходила ко мне в спальню и
спрашивала: "Что случилось, Роберт?" - я отвечал: "Хочу пить". Я никогда не
говорил: "Мне приснился страшный сон" или "Я испугался". Всякий раз - только
пить. Мама приносила из ванной стакан воды и смотрела, как я пью. Потом она