"Робин Маккинли. Солнечный свет " - читать интересную книгу автора

пятновыводителем и ждала сушки.
Я стала на балконе с закрытыми глазами и позволила солнцу и мягкому
бризу омыть меня, наполнить. Я услышала - почувствовала - как шевелятся и
шелестят листья на моем дереве. Бабушка учила, что после работы с магией за
собой нужно убрать. Это сродни стирке (или сожжению) одежды или обработке
диванной подушки пятновыводителем.
Я вернулась в комнату, взяла ключ от дома, который не должен оставаться
ключом, и стала на колени на полу, в лучах солнца, достаточно близко от
балконной двери, чтобы чувствовать ветерок из сада.
На этот раз все получилось так просто! Я почувствовала изменение,
почувствовала, как суть предмета перетекает из ключности в ножевость. Все
равно как тесто месить - чувствуешь, как вещь под твоими руками становится
тем, чем ты хочешь ее видеть, как она отвечает тебе, как меняется в
результате твоих усилий. Твоей силы. Твоего знания. Не понравилась мне эта
легкость.
Но я была рада получить обратно свой нож. Он лежал в моей ладони, такой
же, как всегда.
- С возвращением, друг, - прошептала я, и не собиралась чувствовать
себя глупо оттого, что разговариваю с ножом. Возможно, эта фраза
адресовалась и мне самой.
Затем я положила нож в карман и пошла искать благовония. Никогда не
использую их в своей пекарской жизни - предпочитаю запах свежего хлеба, - но
есть такие штуки, которые дарят люди, когда ничего о тебе не знают, но
желают облагодетельствовать. Тетка Эдна, еще одна мамина сестра, каждый год
на одно из солнцестояний дарит мне пакет благовоний - последний писк моды на
данный момент. Посему в глубине шкафа они должны были найтись - и нашлись. Я
зажгла палочку "Мировой гармонии с жасмином", поставила ее в стакан и
произнесла слова, которым научила меня бабушка. Их не пришлось вспоминать,
слова были рядом, как мое дерево.
Затем я позвонила в кофейню сказать, что вернулась - и разверзся ад.
Особенно после того, как мама, узнав, что машины у меня больше нет,
примчалась на квартиру подвезти и впервые меня увидела.
Много об этом рассказывать не буду. Не лучший эпизод в наших
дочерне-материнских отношениях.
Я вынуждена была съездить к доктору, потому как все утверждали - надо.
Доктор сказал, что со мной, за исключением небольшого обезвоживания и
истощения, все в порядке. Сделал мне укол от столбняка и дал мазь обработать
ноги и грудь. Еще он спросил, как я получила рану на груди, потому что, как
он сказал таким спокойным докторским тоном, выводящим из себя: "выглядит она
несколько неприятно". Но я еще не решила, какую долю правды стоит кому-либо
рассказать, а волнение всех, кто до сих пор меня видел (кроме доктора - тот
вел себя на диво спокойно, будто контуженный), не вселяло уверенности.
Потому я сказала, что не помню. Он сказал: "мм-м, хм-м" и наложил несколько
швов, чтобы рана заживала ровно, бормоча что-то о синдроме
посттравматического шока. Затем предложил направить меня к кому-то, кто все
знает насчет запоминания и забывания, и мы расстались. Дальше меня повез
Мэл. Он одолжил машину Чарли, так что не пришлось мне ехать на заднем
сиденье мотоцикла. (Не знала, что Мэл умеет водить машину. На мотоциклах он
ездит в любую погоду, даже в метель или грозу.) Он же отвез меня в кофейню.
Мысль вернуться в квартиру казалась заманчивой только на первый взгляд.