Патриция А. Маккиллип «День именования»

Патриция Анна Маккиллип получила свою первую Всемирную премию фэнтези в 1975 году за роман «Forgotten Beasts of Eld», с тех пор она является одним из самых выдающихся современных авторов фэнтези. В число ее книг входят «The Riddle-Master of Head» (в русском издании «Мастер загадок»), «Heir of Sea and Fire» («Наследница моря и огня»), «Harpist in the Wind» («Арфист на ветру») и десятки других. Еще одну Всемирную премию фэнтези Маккиллип завоевала в 2003 году за произведение «Ombria in Shadow».

Патриция Маккиллип родилась в Сейлеме, штат Орегон, ныне проживает в Норт-Бенде, тот же штат.

В рассказе, вошедшем в этот сборник — добром и полном сострадания, — автор говорит читателю, что если имя обладает особой силой — а так оно и есть! — то прежде, чем назваться им, нужно хорошенько убедиться, что оно и вправду тебе подходит.

Эйверил мечтательно глядела в тарелку с овсянкой и размышляла о себе. Через два дня в школе волшебства Оглесби должен был состояться День именования, знаменующий середину трехлетнего курса обучения. Студентам, которым удалось успешно пережить первые полтора года и получить удовлетворительные отметки по таким предметам, как фокусы, легендарные существа, латынь, магические алфавиты, употребление и злоупотребление стихиями и история магии, дозволялось выбрать тайное имя, необходимое для продолжения обучения. Эйверил имела высший балл по всем предметам, и ей не терпелось приступить к более расширенному и углубленному изучению таинственных и необычайных магических искусств. Но под каким именем? Эйверил никак не могла решить этот сложный вопрос. Что наилучшим образом выразит ее дарование, ее потенциал, источник ее возможностей? И, что еще более важно, — какое сочетание звуков она будет рада назвать своим тайным «я» на всю оставшуюся жизнь?

«Вспомни о любимом дереве, — предложила мисс Брэбурн, куратор Эйверил, — О животном, о птице. Ты можешь взять себе имя в честь кого-то из них. Или в честь одной из четырех стихий древности. Быть может, в честь одного из аспектов огня. Или воды».

Эйверил изящно потянулась и представила свои светлые волосы и кожу. «Может, лебедь? Или что-то, связанное с ветром? От воздуха у меня больше, чем от огня. Но точно не земля. Вода?»

— Mater, — сказала Эйверил; ей нужно было начать совершенствовать свою латынь, на которой писала заклинания добрая половина волшебников древности, — Что тебе приходит на ум, когда ты думаешь обо мне?

Ее мать, которая в этот момент переворачивала бекон на сковородке, бросила на дочь скептический, затравленный взгляд. Она снова была беременна — в ее-то возрасте! — и время от времени ее рвало. Про себя Эйверил считала это событие весьма неуместным. Ради Эйверил им пришлось переехать из пригородного дома в куда более тесную квартиру в городе — поближе к Оглесби. Куда, ну куда ее непрактичные родители намереваются класть младенца? В корзину для белья? В большой стенной шкаф на пару с Феликсом, который, скорее всего, засунет этого младенца под кровать вместе со своими игрушками и обувью? Брат Эйверил выбрал этот момент, отвлекая ее внимание от жизненно важного вопроса, — он стукнул кулачком по зубцам вилки, отправив в полет лежавшую крест-накрест с ней ложку.

— Феликс! — прикрикнула мать, — Прекрати немедленно!

— Бекон, бекон, хочу бекон! — заныл Феликс.

Ложка отскочила от его головы и со звоном упала на пол.

Феликс зажмурился и раскрыл рот. Эйверил поспешила встать, пока он не заплакал.

— Эйверил, подожди!

— Ма, мне пора. Я опоздаю.

— Сегодня ты должна вернуться домой сразу же после занятий. — Тут Феликс завопил как резаный. Мать повысила голос: — Я хочу, чтобы ты присмотрела за Феликсом.

Взгляд фиолетовых глаз Эйверил в ужасе метнулся к маленькому брату, орущему так, что видны были миндалины. Феликсу совсем недавно исполнилось четыре года. Это был тощий, шумный, безмозглый сгусток проказ и энергии — Эйверил серьезно сомневалась в том, что он умственно нормален.

— Извини, ма. — Эйверил поспешно подхватила сумку с книгами. В конце концов, матери все равно больше нечем заняться. — После уроков у меня обучение в группе.

— Эйверил…

— Ма, это важно! У меня хорошие результаты — мисс Брэбурн говорит, что одни из лучших за десять лет. Она считает, что я могу получить стипендию в Университете древних искусств, если сумею удержаться на должном уровне. Мы же ради этого сюда и переехали, правда?

Что-то в выражении лица матери — сильно похожее на смесь восхищения и отчаяния, какое Эйверил вызывала у менее одаренных студентов, — заставило ее быстро обойти стол, еле сдерживаясь при этом, чтоб не врезать Феликсу сумкой с книгами, и чмокнуть мать в щеку.

— Давай после Дня именования, а? Может, тогда у меня будет время.

По дороге в школу Эйверил обсудила эту ситуацию со своими друзьями: Дейдрой, Тамарой и Николаусом.

— Мать должна понять. В конце концов, она сама почти окончила Оглесби. Она знает, как много нам приходится работать.

— Что, правда? — поинтересовался Николаус, с любопытством сверкнув очками без оправы. — А почему она не закончила школу? Не справилась с программой?

Эйверил пожала плечами.

— Она сказала, что бросила ее ради замужества.

— Она не могла оставаться в школе со мной на подходе и со всеми этими порхающими вокруг учебными заклинаниями студентов. Иначе я бы смахивала на вомбата или еще кого.

Дейдра хихикнула и поправила бабочку-заколку в буйно-рыжих волосах.

— Младшие братья — это хуже всего на свете, правда? Мои — просто сущее наказание. Они засовывают слизняков мне в туфли, разрисовывают мои учебники, постоянно ноют, и пахнет от них, как от вареной брокколи.

Тамара — она была выше всех и двигалась как танцовщица — откинула с лица ухоженные, блестящие черные волосы и улыбнулась.

— А я люблю своего младшего брата — но он еще совсем малыш. Они такие милые, пока не отрастили зубы и не обзавелись собственным мнением.

Эйверил что-то рассеянно пробормотала в ответ; взгляд ее был прикован к юноше со светло-золотыми волосами, который ожидал ее у ворот школы. Девушка глубоко вздохнула; воздух у ее губ словно бы вспыхивал и сгорал.

— Это Гриффит, — сказала Эйверил.

Она шагнула вперед, в свой зачарованный мир, где были друзья, интереснейшие задачи в темных школьных стенах, сложенных из грубо обтесанных камней, и Гриффит, с его высокими скулами и широкими плечами.

Но был и кое-кто другой, наблюдавший за Эйверил: неподвижная, безмолвная фигура на траве, за коваными железными воротами. От нее словно струилась напряженность и, подобно заклинанию, тянулась к девушке. Удивленная Эйверил оторвала взгляд от Гриффита, чтобы посмотреть на незнакомца.

Но это оказался никакой не незнакомец, а всего лишь Флитч, который, соприкоснувшись с Эйверил взглядами, моргнул и ушел в себя, словно черепаха. Но девушка все равно помахала ему рукой, весело рассмеявшись, и ее внимание тут же переключилось на что-то другое.

На занятиях Эйверил правильно произнесла руну, заставившую Дугана Доулера поверить, что он — попугай, получила «отлично» за спряжение латинских пословиц, а ее работа по истории, выполненная совместно с Гриффитом, была признана лучшей в классе. Работа эта была посвящена исследованию легендарной земли, на которой стоял Оглесби, и тем временам, когда в дремучей дубраве студенты древности изучали свою примитивную магию. Эйверил с Гриффитом изображали преподавателя и ученика; они на самом деле воспроизвели некоторые древние заклинания, одно из которых воспламенило дубовую трость мистера Эддисона и включило потолочные противопожарные разбрызгиватели. Но мистер Эддисон, починив свою трость и осушив лужи при помощи нескольких тщательно подобранных слов, похвалил их за наглядную интерпретацию древней истории.

После школы Эйверил с Гриффитом, Николаусом, Тамарой и Дейдрой отправились домой к Гриффиту делать уроки. Дом у него был большой, тихий и опрятный, полный книг в кожаных переплетах и комнатных растений. Братьев и сестер у Гриффита не было; родители его сами были учеными и понимали всю важность образования. Мать Гриффита принесла им в гостиную поднос с охлажденным травяным чаем и шоколадными пирожными с орехами и оставила студентов одних; они свалили книги кучей на большой стол из красного дерева и принялись за работу.

Позднее, когда друзья управились с домашним заданием и погоняли друг друга по тестам, разговор перешел к животрепещущей теме — Дню именования.

— Никак не могу решить, — вздохнула Эйверил, мягко подавшись вперед и любуясь отражением своих длинных волос цвета слоновой кости в темном полированном дереве. — А кто-нибудь уже выбрал имя?

Оказалось, что Тамара свой выбор сделала, как и Николаус. Дейдра колебалась между двумя вариантами, а Гриффит сообщил, что у него тайное имя наличествует еще с семи лет. Так что они могли сосредоточить все внимание на Эйверил.

— Я вот думаю — может, что-то, связанное с воздухом? — нерешительно начала девушка, — Ветер?

— Анемон — цветок ветра? — тут же предложил Гриффит, и Эйверил зарделась.

— Пустельга? — сказала Тамара. Эйверил непонимающе взглянула на подругу. Та добавила: — Это такой сокол.

— Нет, думаю, я все-таки не сокол. Скорее уж… что-нибудь белое.

— Белый гусь? — подхватила практичная Дейдра, — Никто никогда не догадается.

— Конечно же лебедь, — вмешался Николаус. — Но это слишком очевидно. Как насчет белой цапли? Или полярной совы…

Эйверил выпрямилась.

— Но ведь это на самом деле не имена, верно? Не что-то глубоко личное, что характеризовало бы меня.

— Может, драгоценность какая-нибудь? — спросила Тамара, — Алмаз?

— Жемчужина, — негромко произнес Гриффит, чуть улыбнувшись и вызвав у Эйверил ответную улыбку.

— Да, скорее что-то в этом роде, — согласилась девушка.

Это было так интересно — подбирать идеальное имя для Эйверил, — что все позабыли о времени. Напомнила им об этом мать Гриффита; друзья поспешно разошлись, сгребая книги и ручки, заматываясь в длинные шелковые шарфы и предвидя холодный ужин и недовольных родителей.

— Останься, — обратился Гриффит к Эйверил; его глаза цвета жженого сахара излучали такие чары, что у девушки ноги приросли к порогу.

— Ну…

— Поужинаем вместе. Родители уходят. Я что-нибудь приготовлю.

— Мне надо позвонить…

— Позвони матери. Скажи ей, что мы работаем над одним проектом.

— Но мы ни над чем не работаем, — возразила Эйверил. Истинные волшебники во лжи не нуждаются.

— Нет, работаем, — заверил ее Гриффит со своей колдовской улыбкой. — Мы ищем тебе имя.

Эйверил и сама понимала, что вернулась домой позже допустимого. К счастью, мать уже устроила нагоняй отцу за его опоздание, и Эйверил просто была добавлена к общему списку жалоб. Девушка, все еще зачарованная, едва слушала родителей.

— Ты не понимаешь!.. — раздался голос матери. А потом: — Никакого внимания!..

— Извини, дорогая, — успокаивал отец, — Мне следовало позвонить, но я думал, что мы справимся с работой быстрее.

— Ужин безнадежно остыл…

— Извини, ма, — послушно повторила Эйверил.

— Если я не получу хоть чуть-чуть времени для себя, то тогда…

— После Дня именования. Обещаю.

— Дорогая, послушай, ему же всего четыре года. Он скоро угомонится и станет вести себя тише. Своди его в парк или еще куда.

Мать издала звук, напоминающий треск рвущейся ткани, — прелюдию к слезам. Отец распахнул объятия. Эйверил опустила сумку с книгами на пол и тихонько слиняла, думая о прощальном поцелуе Гриффита.

На следующее утро она удрала без завтрака, лишь на миг показавшись на глаза матери, которая умоляющим голосом говорила по телефону с агентством нянь. Феликс, сидевший за столом, занимался тем, что пытался вывернуть коробку геркулеса себе в тарелку.

— Пока, ма!

— Эйверил!

— До встречи! Только я не знаю, когда приду. Может, еще будет празднование. Сегодня День именования.

— Эйве… Феликс!

Эйверил закрыла за собой дверь, заглушая мягкий шелест «Фруктовых хлопьев», сыплющихся на пол.

Девушка успела пройти полквартала и уже выискивала в потоке студентов золотистые волосы Гриффита, как вспомнила о своей сумке с книгами. Она так и осталась валяться там, где Эйверил ее бросила, — на полу гостиной; утром все ее внимание оказалось сосредоточено на том, чтобы ускользнуть от житейской драмы, разворачивающейся на кухне. Девушка быстро повернула обратно, пытаясь сделаться невидимой, иначе мать, заметив ее, заведет все сначала. «Я ветер, — твердила она про себя, открывая дверь подъезда, — Я… я морская пена».

«Морская пена! Это же имя!» — с ликованием подумала Эйверил и, не став дожидаться лифта, помчалась наверх, перескакивая через две ступеньки. Белая, словно оперение лебедя, взлетающая на гребнях волн и переплетающаяся с ветром, вечно изящная и вечно непредсказуемая… Эйверил распахнула дверь, оставила ее открытой на случай поспешного отступления и влетела в квартиру — и тут что-то промчалось мимо нее и исчезло за дверью, настолько быстро, что осталось лишь ощущение узловатых конечностей и вспышки.

— Моя волшебная палочка!

Визгливый крик ударил Эйверил, словно заклинание; девушка резко затормозила. Она в ужасе осознала, что это не ее квартира. Она ввалилась не в ту дверь. Хозяйкой квартиры оказалась огромная, древняя и невероятно уродливая волшебница, не то ведьма, не то свихнувшаяся колдунья. Она выглядывала из-за котла, что булькал на огне, разведенном прямо на полу гостиной, и сверлила Эйверил негодующим взглядом.

— Ты выпустила моего грейлинга!

— Извините! — с трудом выдохнула Эйверил.

По стенам и потолку вились какие-то растения; они что-то шептали огромными листьями и, кажется, дрожали от ужаса.

— Так не стой тут, разинув рот, как дура! Верни его!

Эйверил сжала губы, пытаясь обрести подобие достоинства.

— Извините, — повторила она. Несмотря на все усилия, голос ее дрожал, — Мне пора в школу. Я просто вернулась за своими книгами, но, видимо, ошиблась этажом, — Девушка начала медленно отступать к двери, — Я просто… может, ваш грейлинг внизу, на лестнице? Я схожу посмотрю. Честное слово, я не дам ему выскочить из подъезда.

У нее из-за спины донеслись стук и лязганье запираемой тяжелой входной двери. Ведьма за своим котлом начала раздуваться, как воздушный шар. Ее клочковатые седые волосы встали дыбом; глаза, напоминающие на фоне морщинистой кожи отпечатки чьих-то пальцев, вымазанных в смоле, завращались и засверкали.

— Ты вернешь обратно моего грейлинга. Ты вернешь обратно мою волшебную палочку.

— Мне некогда!

— Ты их упустила. Ты их и вернешь.

— Мне пора на уроки! Сегодня мой День именования!

Даже такая дряхлая кошелка когда-то предвкушала свой День именования. Если в такой древности были имена.

— Ты. Вернешь. Мою. Волшебную. Палочку.

— Ладно, ладно, — пробормотала Эйверил. Главное — выбраться за дверь.

Темные глаза ведьмы превратились в щелочки.

— Пока ты не вернешь мою волшебную палочку и грейлинга, ты будешь невидимой. Никто тебя не сможет увидеть. Никто не услышит твой голос. Пока ты не вернешь моего грейлинга и мою волшебную палочку, даже собственное имя тебе не поможет.

— Но у меня нет времени, — еле слышно прошептала Эйверил; голос ее куда-то делся. — Мне нужно в школу.

— Тогда начинай прочесывать окрестности.

— Вы не можете так поступить! — Голос внезапно вернулся, высокий и пронзительный, как у закипевшего чайника со свистком, — Я лучшая ученица в классе! Мои учителя будут искать меня! Гриффит меня спасет!

— Иди!

Эйверил не смогла бы сказать, то ли это она двигалась, то ли это воздух вынес ее на лестничную площадку; дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной, вторя бормотанию ведьмы. На мгновение Эйверил остановилась; ее трясло, и в голове не было ни единой мысли. Потом она резко вдохнула: «Грейлинг!» — и стремительно помчалась вниз, перескакивая через две ступеньки зараз. А вдруг хранитель ведьмы все еще прячется где-нибудь внизу, в вестибюле?

Конечно же, его там не было.

Эйверил выскочила за дверь, лихорадочно пытаясь глядеть во все стороны сразу. Что этот самый грейлинг вообще из себя представляет? Она напрягла память, но ничего из курса «Легендарные существа» на ум не шло. Что он любит? Воду? Кроны высоких деревьев? Пещеры? Способен ли он разговаривать? Эйверил не имела ни малейшего понятия. Мешанина бледных, смахивающих на корни конечностей да какой-то зеленовато-желтый свет — вот и все, что ей запомнилось. Видимо, первое принадлежало грейлингу, а второе — спертой им волшебной палочке. Эйверил от всей души надеялась, что грейлинг не располагает силами, необходимыми для использования этого предмета.

Тут улицу, ведущую к школе, пересекла знакомая фигура.

— Тамара! — с облегчением позвала Эйверил.

Но стремительные шаги подруги не замедлились ни на йоту. Она сама окликнула кого-то; голос ее казался тихим и искаженным, словно бы раздавался из-под воды. Впереди обернулся темноволосый парень.

— Николаус! — Эйверил поспешила в их сторону. — Тамара!

Но никто не обратил на нее внимания. Они поздоровались друг с другом, а потом их нагнала Дейдра, ее рыжие волосы развивались. Друзья принялись возбужденно переговариваться и в конце концов огляделись по сторонам — они должны, просто-таки обязаны были увидеть Эйверил, которая бежала к ним, крича и размахивая руками.

Друзья выглядели озадаченно. Раздался удар колокола; его отзвуки, наползающие друг на друга, расходились с нарочитой медлительностью. Это был предупреждающий звонок: после первого колокола ворога запирались, и те, кто не успел войти, оставались снаружи. Все трое заторопились. Эйверил увидела в отдалении — сразу за воротами — Гриффита; он стоял, поджидая Николауса и девушек. Поджидая ее.

Но, как ни спешила Эйверил, друзья постоянно опережали ее. Словно — задыхаясь, как от бега, осознала Эйверил, — они всегда находились в следующем мгновении, в несколько отличающемся отрезке времени. Ей никак не удавалось их нагнать. В конце концов она остановилась, в отчаянии опустив руки: ее друзья прошли сквозь ворота; теперь дистанция между ними увеличилась еще больше. Девушки заговорили с Гриффитом. Он пожал плечами, потом указал в сторону высокого окна, за которым должен был проходить их первый урок. «Может, Эйверил там?» — говорил этот жест. Первый колокол прозвонил трижды. Ворота начали закрываться. Когда последние студенты, толкаясь, заскочили внутрь, Эйверил заметила, что кто-то по-прежнему смотрит сквозь прутья решетки, внимательно оглядывая улицу. Эйверил узнала Флитча. Но потом даже он отвернулся и стал подниматься по широкой каменной лестнице, ведущей к входу в школу.

За спиной у девушки раздался какой-то грохот. Она подскочила и обернулась — как раз вовремя, чтобы увидеть грейлинга, балансирующего на стенке перевернутого им мусорного бака. Какой-то кот, очутившийся среди разбросанного мусора, раздулся вдвое и яростно зашипел. Грейлинг разинул пасть и зашипел в ответ. Наконец-то Эйверил удалось рассмотреть беглеца: это был нелепого вида бесенок, со здоровенными ушами и таким узким туловищем, что казалось, будто он состоит из костлявых конечностей и головы, как медуза. В руке бесенок держал палочку, на конце которой одуванчиком горел ореол света. «Волшебная палочка из комиксов! — с отвращением подумала Эйверил. — Такая куда больше подходит для дурацкой мультяшной феи, а не для этой зловредной карги с торчащими зубами».

Грейлинг прыгнул, перемахнув через бак и кота. Эйверил помчалась за ним. Никогда в жизни она не двигалась так быстро.

Когда девушка нагнала бесенка, он зыркнул на нее огромным серебристым глазом. Видимо, он наконец-то сообразил, что за ним гонятся, прибавил шагу и понесся по тротуарам и переулкам, словно перекати-поле. Эйверил мрачно преследовала его. Никто больше этого не видел. Все прочие люди существовали в спокойном мире, где автобусные тормоза и сигналы машин издавали негромкий шум, а пронзительные вопли детей, играющих на школьной площадке, звучали словно отдаленный щебет хорошо воспитанных птиц.

Эйверил гналась за грейлингом по парку. Бесенок взлетел на дерево и оттуда корчил ей рожи до тех пор, пока Эйверил не согнала его несколькими метко пущенными шишками. Он провел девушку по веренице перекладин, потом исчез. Эйверил отыскала его в розарии, за каждым ухом у него было по розе, и еще одна была зажата в зубах — он пытался притвориться кустом. Грейлинг махнул на нее волшебной палочкой, рассеяв между ними капли света; Эйверил, не успев затормозить, проскочила через эту завесу. Но ничего не произошло. Потом девушка услышала несколько низких, знакомых гулких ударов; этот звук двигался сквозь воздух с вязкой тягучестью и проникал в самое сердце Эйверил, в котором крепло отчаяние. Второй колокол. Сам час именования. А она чем занимается в этот час? Гоняется за бесенком по миру, где никто из друзей не в состоянии ее увидеть.

Тут Эйверил вдруг посетила одна мысль. Девушка сбилась с шага, даже слегка споткнулась, и грейлинг прыжком вырвался вперед. Он резко свернул в заросли гигантских папоротников и там исчез.

«Ты ведь студентка школы волшебства, — гласила мысль, — Примени же магию!»

Запыхавшаяся Эйверил замедлила шаг. Прищурившись, она оглядела папоротники в поисках хотя бы одного шелохнувшегося листа, хотя бы малейшего шевеления среди теней и лучей мягкого света. Ничего. Девушка прислушалась, настроив уши, как ее учили, так, чтобы услышать топоток многоножки по листу и шлепок жука о землю. Она уловила легчайшее дыхание. Или это были колыхания крыльев бабочки на ветру?

Эйверил вобрала в глаза и разум яркий, насыщенный свет с плавающими в нем пылинками, сфокусировала его, преобразовала в сверкающую, заостренную букву древнего магического алфавита и выпустила ее наружу резким выкриком, надеясь, что произнесла все правильно.

Папоротники засветились, словно кто-то устроил в них фейерверк. Среди этих сверкающих и кружащихся капель и брызг света грейлинг, прятавшийся за стволом папоротника, пулей взлетел на самую верхушку. Там он и повис, опасно раскачиваясь и что-то завывая по поводу Эйверил; глаза у него сделались размером с блюдца.

— Ха! — бросила в ответ Эйверил и кинулась на поиски волшебной палочки.

Палочку она отыскала без труда — как только угасли зажженные девушкой огни, палочка осталась единственной светящейся вещью. Подобрав ее с земли, Эйверил озадаченно ее оглядела и осторожно прикоснулась к светящемуся ореолу. Свет не обжег ее и не изменился; Эйверил вообще ничего не почувствовала. Но зато она ощутила какой-то запах, несколько необычный для зарослей папоротника.

Ваниль?

Эйверил подняла голову и увидела, что грейлинг сжался в комок, раскачался и отчаянным прыжком слетел с верхушки папоротника — прямо в какого-то человека, который взялся не пойми откуда и застыл, пристально глядя на бесенка. Оба они рухнули наземь. Грейлинг вскочил, но недостаточно проворно. Неизвестный стремительным движением ухватил его за лодыжку и, задыхаясь, сказал:

— Попался!

Эйверил моргнула. Человек ухватил грейлинга за запястья и поднялся с земли. Он криво улыбнулся Эйверил, к которой наконец-то вернулся дар речи.

— Флитч!

— Привет.

— Что ты тут де… Откуда ты взялся?..

Флитч так покраснел, что показалось, будто даже воздух вокруг него зарделся; наверное, будь вокруг темно, он бы еще и засветился. Эйверил смотрела на него словно зачарованная. Лишь пальцы Флитча, стискивающие шипящего, скулящего, вырывающегося грейлинга, не забыли, зачем он здесь. У Эйверил брови полезли на лоб, да и голос взлетел на предельную высоту.

— Что ты тут делаешь? Ты пошел за мной?

— Хм… — Флитч с трудом сглотнул, — Я тебя видел, но не мог до тебя дотянуться, пока ты не воспользовалась магией. Потом это странное заклинание перекрыло прореху во времени и снова свело наше время вместе — во всяком случае, достаточно надолго для…

— И вот ты здесь.

— Угу.

— В твой День именования.

— Ну… — протянул Флитч, покраснев еще сильнее, хоть это и казалось невозможным, — У тебя были неприятности. Вряд ли настоящие волшебники имеют возможность выбирать удобное время и место, чтобы делать то, что они считают правильным.

Эйверил, онемев, смотрела на Флитча. Он был выше, чем она предполагала; видимо, он всегда съеживался, когда Эйверил оказывалась поблизости. Его темные, ниспадающие прядями волосы успешно прятали лицо, но сейчас девушка могла рассмотреть черты, и оказалось, что они достаточно приятные. Она полагала из-за темных волос и смуглой кожи, что и глаза у Флитча тоже темные. Но прежде он не давал Эйверил возможности встретиться с ним взглядом, и лишь теперь она заметила за завесой волос голубой проблеск.

— Ты меня видишь! — выдохнула Эйверил.

Флитч коротко кивнул, уклонившись попутно от пинка грейлинга, метившего ему в голень.

— Никто больше меня не видит! Это часть заклинания!

— Так я и подумал, когда наблюдал, как ты зовешь своих подруг, а они тебя не замечают.

— Тогда почему ты меня видишь?

На губах Флитча промелькнула легкая кривоватая улыбка.

— Так вышло, что это одна из тех вещей, которые мне хорошо даются, — распознавать присутствие магии. И еще… — Он помедлил, подбирая слова и не обращая внимания на грейлинга, прыгающего на его нотах. — Ты, может быть, замечала. Я на тебя смотрел.

— Не ты один, — поспешно заметила Эйверил, опасаясь, что, если Флитч покраснеет еще сильнее, ему может стать нехорошо.

Юноша снова посмотрел ей в глаза.

— Ты понимаешь, о чем я. Мне всегда хотелось пообщаться с тобой, но я думал, что тебе это будет неинтересно.

— И потому ты прогулял занятия в День именования? Надеялся поговорить со мной, когда я наконец-то оказалась в одиночестве?

Флитч широко улыбнулся, и Эйверил с удивлением увидела, что эта улыбка преобразила его: теперь его лицо сделалось открытым и бесстрашным.

— Верно. Я подумал, что, может, мы побеседуем, пока ты будешь гоняться за этим мелким гоблином вокруг мусорных баков и среди деревьев.

— Тогда почему ты просто не сообщил об этом кому-нибудь из преподавателей? — допытывалась сбитая с толку Эйверил. — Тебе не пришлось бы пропускать именование.

— Я знаю свое имя, — просто ответил Флитч. — И не нуждаюсь в том, чтобы записывать его древними буквами на куске коры и сжигать на костре из ветвей дуба. Это всего лишь ритуал.

Эйверил открыла рот, но не сумела вымолвить ни слова. Грейлинг внезапно оскалился и попытался тяпнуть Флитча за пальцы. Девушка стукнула его по голове волшебной палочкой.

— Пожалуй, я лучше верну эту тварь на место, пока она снова не удрала от меня, — произнесла Эйверил.

Сорвавшийся с волшебной палочки свет засверкал и засиял в воздухе вокруг них.

— А чей он?

— Одной сварливой старой ведьмы, больше всего смахивающей на кабана-бородавочника. Это она наложила на меня заклинание, когда я случайно позволила ее грейлингу сбежать.

Флинт буркнул нечто невнятное, глядя на искры, проплывающие мимо носа.

— Занятный свет. Такое впечатление, что от этой палочки ничего особо не меняется. Тебе так не кажется?

— Да, верно. И запах странный. Напоминает…

— Ваниль.

Эйверил покачала головой.

— Странно…

— Хочешь, я тебе помогу вернуть его обратно?

Эйверил задумалась. Искушение было велико, но она все-таки покачала головой. Незачем давать ведьме дополнительные возможности устроить еще какую-нибудь гадость.

— Нет. Это моя проблема… Но теперь ты не сможешь вернуться в школу!

Флитч снова криво улыбнулся.

— У меня свои способы.

— Что, правда?

— А разве они не у всех имеются?

— Нет, — удивленно отозвалась Эйверил. — Я всегда соблюдаю правила. По крайней мере, в школе.

— Да, и это тоже способ, — улыбнулся Флитч.

— Надо же! — воскликнула Эйверил, — Я даже не знала, что ты умеешь улыбаться.

Девушка перехватила костлявое запястье грейлинга и подумала о том, что же еще происходит в непонятном царстве, что скрывается за непослушными волосами Флитча.

— Я всегда получала отличные оценки. Как же так вышло, что ты знаешь то, чего не знаю я?

Флитч пожал плечами.

— Ты очень умная. Все обращают внимание на то, что ты делаешь. Потому тебе приходится следить за собой. А я приспособился делать то, чего никто не замечает.

Эйверил поразмыслила над его словами; грейлинг тем временем пытался бегать вокруг нее кругами.

— Может, мы могли бы поговорить? — предложила она. — Как-нибудь в ближайшее время?

Флитч снова покраснел, но уже не так сильно.

— Я бы с удовольствием.

— Пожалуй, и я тоже.

Вертящийся грейлинг чуть не сбил девушку, но потом наткнулся на подставленную ею ногу.

— Наверно, мне лучше покончить с этой ведьмой, — мрачно сказала Эйверил, вздергивая грейлинга. — Спасибо за помощь. Это было очень мило с твоей стороны.

— Ты точно не… — с сомнением произнес Флитч, отступая от Эйверил.

— Мне все-таки хочется думать, что вся моя учеба чего-то стоит.

— Тогда ладно. Желаю тебе успешно разобраться со всей этой историей.

— Спасибо, — поблагодарила Эйверил и поволокла обозленного грейлинга в противоположную сторону.

Когда за ними захлопнулась дверь подъезда, грейлинг наконец-то перестал брыкаться. Он тихо ковылял по ступеням следом за Эйверил, лишь время от времени что-то бормоча себе под нос; одна его узкая рука была крепко сжата рукой девушки, другая безвольно болталась. Эйверил почти не разбирала слов бесенка. Она пыталась сообразить, как же Флитч возвращается в школу и не попадается. Может, он уже научился быть невидимым? Интересно, что еще он освоил самостоятельно, пока она изучала только то, что от них требовалось? Станет ли он благодаря нарушению правил волшебником более высокого класса, чем она? Или, скажем, чем Гриффит, который, конечно же, пропустил бы свой День именования ради того, чтобы прийти ей на помощь — если бы смог ее увидеть. Или не пропустил бы? Скорее уж он поступил бы практично и просто сообщил бы кому-нибудь из преподавателей, что у нее явно неприятности. Как Эйверил ни старалась, ей все же не удавалось представить Гриффита, который пропускает свое именование и тайком удирает из школы, желая помочь ей поймать свихнувшегося хранителя какой-то ведьмы.

Она настолько глубоко погрузилась в размышления, что по привычке отворила дверь собственной квартиры. Мать — она сидела на диване и что-то читала — подняла голову и улыбнулась дочери. Лишь в этот момент Эйверил с ужасом вспомнила, кого она держит за руку.

— Привет, ма, — поспешно бросила девушка и попятилась, она не хотела объяснять присутствие грейлинга. — Ой. Я сейчас, через минуту…

— Спасибо, Эйверил, — Мать вздохнула. — У меня уже много лет не было такого спокойного утра.

Грейлинг вырвался от Эйверил, подбежал к дивану и вскарабкался на него рядом с матерью.

— Я устал! — заныл Феликс, плюхаясь матери на колени. — Устал, устал, устал, устал…

— Это замечательно, солнышко.

Застывшая в дверях Эйверил наконец-то вспомнила, как дышать. Глаза резало, как будто в них надуло волшебной пыли. Эйверил с изрядным усилием обратила взгляд на волшебную палочку, которую держала в руках.

Это была деревянная ложка с длинной ручкой.

— Ма… — Голос Эйверил напоминал кваканье лягушки. Она по-прежнему не могла пошевелиться, — Как ты… как ты могла…

— Ты же видела, в кого я превращаюсь. И никто меня не слушал.

— Но как?..

— Я успела кое-чему научиться в школе, прежде чем уйти оттуда и родить тебя, — Мать нежно погладила Феликса по голове; малыш уже спал. — Покой… — с довольным видом выдохнула она.

— Ма. Сегодня был мой День именования.

Мать лишь посмотрела на нее. Эйверил увидела в ее глазах ту ведьму; потом глаза матери сделались мрачными, проницательными, все еще наполненными отголосками магии.

— Кстати, а ты все-таки выбрала имя?

Эйверил вспомнила себя прежнюю, ту, которая не далее чем сегодня утром так беспечно перебирала и отвергала всякие восхитительные имена. В конце концов она сдвинулась с места и затворила дверь. А потом шлепнулась на диван рядом с Феликсом.

— Нет, — призналась Эйверил, наматывая прядь волос на ручку ложки, — И теперь думаю, что мне никакое не подойдет.

— У меня есть имя, которым я не пользовалась с того момента, как ушла из Оглесби, и до сегодняшнего дня, — помолчав мгновение, произнесла мать, — Могу подарить, если хочешь.

— Правда? — Эйверил уставилась на мать в приступе любопытства. — И что это за имя?

Мать перегнулась через Феликса и прошептала на ухо дочери имя. Оно пронзило Эйверил насквозь, словно воздух и свет. Ее глаза округлились, а в голове пронесся вихрь видений и чар.

— Ма, это блестяще! — подскочив, воскликнула она, — Это потрясающе!

Феликс зашевелился, и они принялись гладить его, пока мальчик не притих снова.

— Как ты до этого додумалась? — тихо поинтересовалась Эйверил.

— Оно просто пришло, когда я стала его искать. Так что?

— Ты уверена? Ты вправду хочешь, чтобы я взяла его?

Мать усмехнулась.

— Я вправду не хочу снова впасть в искушение и применить магию против собственных детей. Как бы то ни было, с тех самых пор, как ты стала интересоваться волшебством, я мечтала отдать его тебе. Ведь в нем — значение всей той чудной магии, которую ты можешь сотворить, — Она помолчала и откинула с лица дочери прядь блестящих волос, — Но в последнее время я не была уверена, что оно тебе понравится.

— Оно мне очень нравится, — мягко сказала Эйверил, — Как никакое другое имя. Я сама никогда бы до него не додумалась, но оно безупречно. Оно ощущается в точности как я.

— Вот и хорошо, — Мать встала и забрала удочери ложку, — Хорошо, что ты принесла ее обратно. Это моя любимая ложка с длинной ручкой.

— Ты не оставила мне выбора, — Эйверил смотрела, как мать прошла на кухню и поставила ложку в банку с утварью, — Из тебя получилась отличная злая ведьма.

— Спасибо, солнышко. Ты не голодна? Может, съешь бутерброд, а потом уже пойдешь в школу?

— Ты же знаешь, что меня не впустят после первого колокола.

— Это так говорят, — хихикнув, сообщила мать. — Но если ты найдешь способ пробраться внутрь, то тебя уже никто не выгонит.

Эйверил изумленно на нее уставилась. Потом в каком-то уголке сознания у нее что-то забрезжило; Эйверил уцепилась за краешек мысли, и та стала отчетливее. Ее мать отказалась от всех знаний, которые можно приобрести в Оглесби, от всего, что они несли с собой, — и все это ради рождения Эйверил и заботы о ней. А теперь это невероятное имя…

Девушка набрала воздуху в грудь и прошептала:

— Я его не пропустила.

— Что? — переспросила мать, которая чуть ли не с головой забралась в холодильник и что-то искала среди банок.

— Мое именование. Ты только что дала мне имя.

Мать повернулась. В руках у нее были майонез, горчица, маринованные огурцы, холодное мясо и пучок латук-салата.

— Что-что, солнышко? Я не расслышала.

— Да так, ничего особенного, — отозвалась Эйверил и собрала все силы, чтобы выговорить слова самого трудного и ужасного заклинания: — Я присмотрю за Феликсом до вечера, если ты хочешь куда-нибудь сходить.

Это мать расслышала отлично.