"Шеннон Маккена. Твой навсегда " - читать интересную книгу автора

дерева у обочины веяло персиком, его терпкий бродильный дух перебивал запах
слежавшейся листвы в дренажной канаве. Острый приторный аромат корня
тысячелистника мешался с благоуханием сосны и пихты.
Сладостная смесь, щекочущая ноздри. Родной дом.
Саймон так хорошо знал эти места. Каждый холм и овраг. Каждый каньон.
Каждую скалу и пещеру. Он изучил их, когда был ребенком и бегал здесь, не
обращая внимания на границы частных владений и заборы с колючей проволокой.
Он представлял себя собратом змей и ящериц, койотов и рысей, орлов и
сов, даже пумы, случайно отваживающейся спуститься с высоких круч Каскадов.
Он воображал, что эти существа принимают его как своего, давая ему приют в
их мире. Точно так же, как Эл давала ему место в своем сердце.
Саймон постарался отогнать мысль об Эл. Он подходил слишком близко к
опасной черте. Однажды его нервы уже не выдержали чрезмерной нагрузки. К
тому же признание ящериц и рысей, а также одной безумно влюбленной в него
девочки-подростка не помешало всем другим отвергнуть его. Хотя все это уже
быльем поросло, но, справедливости ради, следовало признать, что тогда он
справлялся с трудностями не так уж удачно. Он легко выходил из себя. Его
реакции всегда были слишком бурными.
"Ты видишь, что делаешь только хуже себе, Саймон!"
Эти слова потом звучали у него в ушах все семнадцать лет. Он слышал их
так часто из уст самых разных людей - консультанта по вопросам семьи,
директора школы, шерифа и нудной леди из детской службы. Все они говорили
одно и то же, просто чтобы призвать его к порядку.
Семнадцать лет назад Саймон Райли не слушал тех людей. Так какого черта
он должен слушать их сейчас, когда он у себя дома? Делать все себе во вред с
присущей ему импульсивностью и необузданностью - его неотъемлемое право.
Он поискал глазами вьющуюся внизу ниточку лощины. Разграничивая своими
зазубренными краями Макнари-Ридж и Хорсхед-Блафф, она заканчивалась у дома
Гаса. Загородившись рукой от солнца, Саймон попытался выдохнуть из себя
боль, свербящую под ложечкой, тяжелую и холодную. Но она засела слишком
глубоко, чтобы избавиться от нее таким простым приемом.
Саймон много лет мечтал о триумфальном возвращении домой. И в тех
фантазиях Гас всегда представал таким, каким он запомнил его в детстве, пока
тот еще не пристрастился к бутылке. Тот, прежний Гас открывал ему дверь и
одобрительно кивал, как он обычно это делал, когда что-то, по его мнению,
заслуживало похвалы. И Саймон кожей чувствовал этот беззвучный посыл.
Развивая свои мечты, он воображал, как Гас выставит на стол пиво и свою
стряпню - куски оленины, лепешки, жареный картофель, лук и ломтики румяных
помидоров, посыпанные солью. А когда все это будет съедено, достанет из
кладовки плитку шоколада. Одну из тех плиток черного шоколада, что всегда
хранились в запертом шкафчике, подальше от вороватых рук маленького
мальчика. Гас раскроит плитку мясницким ножом и сгребет им кусочки с
разделочной доски. Потом они вдвоем приступят к лакомству, и темная,
горьковатая сладость будет таять у них во рту. Тем временем кухня постепенно
погрузится в полумрак, и придет время зажигать керосиновую лампу. Когда ее
мерцающий свет отбросит на стену бегущие тени, Саймон начнет рассказывать о
своих приключениях за все эти годы. О том, как он всеми доступными
средствами отстаивал свое достоинство и наконец доказал, что состоялся как
личность.
Но увы, ни молчаливого одобрения, ни кусков оленины или шоколада