"Гарольд Мак-Кормик, Том Аллен, Уильям Янг. Тени в море (fb2) " - читать интересную книгу автора (Мак-Кормик Гарольд, Аллен Том, Янг Уильям)

Глава 2 Капитан «Акулья Смерть»

Мальчику было десять лет. В тот летний день знакомый рыбак взял его с собой в море, и вот теперь лодка плавно шла над подводными лесами из ламинарий, покрывающих дно океана у Ла-Холья в Калифорнии.

Зачарованный красотой этих безмолвных, чуть колышущихся лесов под толщей прозрачных вод, мальчик не расслышал, как рыбак позвал его.

— Билл! — снова крикнул тот. — Быстрей. Смотри сюда.

Мальчик кинулся к противоположному борту лодки и перегнулся через планшир. Там, среди водорослей, в метре от поверхности, грациозным волнообразным движением рассекая воду, тенью скользила длинная рыба, не меньше восьми метров в длину.

— Это акула, Билл, — сказал рыбак. И снова мальчик его не слышал. Он снова был захвачен красотой. Но теперь это была красота силы и дерзости, таившая в себе угрозу.

Так в 1885 году Вильям Янг впервые увидел акулу. Пройдут годы, в погоне за акулами он объездит весь свет, но никогда не забудет он эту тень, мелькнувшую перед ним в подводных лесах Ла-Холья...

В 1900 году Билл Янг и его брат Херб покинули Калифорнию. Тяга к экзотике и стремление разбогатеть влекли их в дальние края. На боту двухмачтовой шхуны они отплыли на Гавайские острова.

Они нашли там работу, но ничего особенно экзотического в ней не было. Братья получили подряд у властей Гонолулу на вывозку в море городских отбросов. Это было скромным началом весьма процветавшего в дальнейшем дела. Это было также началом увлечения, которое длилось у Билла Янга всю жизнь.

Среди того, что вывозилось с городских свалок, часто бывали палые лошади. Стоило вывалить в море эту падаль, как немедленно появлялись стаи акул. Они с такой неистовой жадностью набрасывались на лошадей, что море кипело от взмахов хвостов и щелканья челюстей.

В этом уже не было красоты. Тут акула теряла все свое величие. В обагренных кровью водах Гонолулу выросший и повзрослевший Вильям Янг по-иному увидел акулу. Это была угроза, лишь прикрывавшаяся красотой. Но это не устрашило Янга, как устрашало очень и очень многих. Напротив, угроза словно бросала ему вызов. Его охватило желание одолеть акулу, изучить ее повадки и покорить ее. Акула стала его Моби Диком, неподвластным времени, кровожадным, вселяющим трепет духом — порождением вымысла и реальной жизни. На него можно напасть, но нельзя уничтожить, можно изучать но нельзя понять, можно лишить свободы, но нельзя усмирить.

Повсюду: на набережных Гонолулу, слушая нескончаемые россказни моряков, в хижинах туземцев, где канаки передавали ему сказания о мано, — Янг старался как можно больше узнать об акулах. А во время кровавых пиршеств акул Янг их убивал. Он получил прозвище «Акулий Билл», прозвище, в котором таилось презрение к человеку, которого не интересует ничего, кроме акул. Однако скоро по ос-рровам пошла слава о его бесстрашном единоборстве с акулами, и он получил новое имя — «Кано Мано» («Акулья смерть») — знак уважения и благоговейного страха.

До семидесяти лет, когда капитан Янг убил свою последнюю акулу, он охотился за ними по всему свету — от Гонолулу до Австралии, от Флориды до Сомали. К восьмидесяти семи годам у него на счету было сто тысяч акул, которых он убил в течение пятидесяти лет своей жизни, часто по двадцать — тридцать акул в день. В восемьдесят семь лет он все еще был Кано Мано. «В своей книге „Кон-Тики“ мой хороший друг Тур Хейердал рассказывает, что он ловил акул руками за хвост. Я никогда не пробовал этого делать, но уверен, что смог бы, даже сейчас, в восемьдесят семь лет», — писал он незадолго до смерти.

В дневнике Кано Мано много записей. Они охватывают много лет и много морей. В них говорится о жизни и смерти многих акул. И, что самое главное, в них описывается множество приключений человека, который был единственным в своем роде. Вот выдержки из его дневника.

"...Когда мы слышим слово «акула», перед нашим мысленным взором встает грозный образ пирата морских глубин с огромной пастью, вооруженной острыми как бритва зубами, который безостановочно, днем и ночью, рыщет в поисках добычи, чтобы утолить гложущий его голод. Существо, которое во всех вселяет страх, само же никого и ничего не боится. Дикая ярость, с которой оно нападает, неистовство, с которым пытается высвободиться, попав в плен, полное безразличие к ранам и боли вполне оправдывают данное ей имя африт — злой дух, демон — символ самого страшного, что есть в арабской мифологии.

Все это так, но я обнаружил кое-что еще — акула полна парадоксов. То она нападает на человека, то, словно в страхе, бежит от него, то крадет у рыбака добычу, то сама запутывается у него в сетях; нельзя не чувствовать к ней омерзения, но нельзя и не любоваться ею. Акула — это зловещая загадка.

Я сталкивался с акулами многих морей, однако я не знаю, что такое акула. И кто это знает? Никто. Но после того как я охотился за ними в морях всего мира, убивал их и нашел им практическое применение, я все же чувствую себя вправе о них говорить.

Я вспоминаю прошлое, и в памяти моей встают тысячи акул (многие из них обладали чрезвычайно яркой индивидуальностью, какую не всегда встретишь и среди людей). Большинство этих акул мертвы, некоторые, возможно, до сих пор плавают в морях. Другие живут особой второй жизнью... в туфлях из акульей кожи, которые сейчас у меня на ногах, в сувенирах, которые меня окружают, — все эти разинутые пасти, — в фильме, который я сделал, в книге «Акула! Акула!», опубликованной много лет назад, и вот теперь — в этих страницах моего дневника.

Гонолулу

Здесь все это началось. Здесь я впервые вступил в единоборство с акулой. В те времена жизнь на островах текла спокойно и безмятежно. Это был 1900 год, и имя Перл-Харбор еще не было покрыто позором. В гавани теснились парусные суда, и среди них, тарахтя, сновала всего одна моторная лодка. Эта лодка «Билли», длиной в семь метров, с мотором в четыре лошадиные силы, первая моторная лодка в Перл-Харбор, принадлежала нам с братом. Вскоре мы с ним стали преуспевать. Мы прикупили еще несколько лодок для разных работ — подъема затонувших судов, перевозки пассажиров с кораблей на берег, перевозки лоцманов и таможенных чиновников на входящие в гавань суда. Давно миновали те дни, когда компания «Братья Янг» занималась только тем, что вывозила в море падаль и мусор с городских свалок.

И всегда рядом были акулы.

— Мано! Мано! Акула! Акула! — кричали канаки, заметив акул, описывающих круги вокруг стоящих на якоре судов в ожидании отбросов — дарового акульего угощения. Часто прозрачная вода так и кишела голодными акулами.

Однажды, когда я, стоя на палубе моторки, глядел на бурлящую воду, меня внезапно охватило непреодолимое желание убить акулу.

Я сказал одному из канаков-матросов, который понимал по-английски, что хочу поймать акулу.

— Мано? — переспросил он с любопытством.

— Да, мано, — ответил я.

Канак скрылся в камбузе и скоро вернулся с большим куском солонины, крепкой веревкой и огромным крючком. От возбуждения он болтал не переставая:

— Хано раа мано — мы поймаем акулу! Она очень вики вики кау кау хаоле — она сожрет белого человека, быстро, быстро сожрет! Пилау — от нее никакой пользы.

Вместе с другим матросом он закинул за борт крючок с надетой на него приманкой. Она была схвачена в ту же секунду. Мано попалась на крючок! Один из матросов взял у кока крюк, на который подвешивали мясо, и, подплыв в ялике к акуле, зацепил ее крюком за пасть. Мы пропустили веревку через шлюпбалку и принялись подтягивать ее наверх. Акула так металась на другом конце веревки, что лодка ходила ходуном. Мы быстро закрепили вторую веревку у нее на хвосте и подняли акулу до фальшборта.

Ж-жик! Перед глазами сверкнул большой нож, и хвост акулы упал в воду. Матросы плясали на палубе, осыпая проклятиями поверженного врага. Затем фалы были ослаблены, матрос в лодке вырвал из пасти акулы крюк, и она получила свободу — свободу умереть жестокой смертью. Если ее тут же не сожрут другие акулы, она все равно скоро ослабеет и умрет от потери крови. Эта акула нашла свой конец в пасти своих сородичей. Ее убили акулы и человек, голод и мщение.

Уже в то время я задумывался над тем, нельзя ли найти акулам какое-нибудь практическое применение. Но тогда проверить этого я не мог, у меня была масса неотложных дел. Однако мысль об этом — и горячее желание ловить акул — никогда не оставляли меня.

Как-то раз по пути в Гонолулу я увидел самую большую из всех акул — китовую. Она была десятиметровой длины и, казалось, неподвижно висела в воде по правому борту нашей лодчонки на глубине двух саженей. Я так ясно видел ее черно-белую, как шахматная доска, спину, что казалось, стоит только перегнуться слегка через борт, и я до нее дотронусь.

Наше присутствие нимало не беспокоило эту огромную медлительную рыбу. Мы с братом, буквально затаив дыхание, принялись обсуждать, как нам ее поймать. Мы твердо были намерены сделать это. И тут нам обоим одновременно пришло в голову, что мы не взяли с собой гарпуна! На борту не было даже жалкой свайки. Нам ничего не оставалось, как, выключив мотор, болтаться на волнах, и вскоре самая большая рыба, которую мне довелось видеть, медленно скрылась с глаз. Старая поговорка «большая рыба всегда уходит» оказалась справедливой.

Мой интерес к акулам и мой опыт — я часто бил гарпуном акул, которые набрасывались на падаль, — послужили источником еще одного побочного промысла фирмы «Братья Янг» — спортивной ловли акул.

Обычно все начиналось с телефонного звонка в сарай, где у нас стояли лодки.

— Братья Янг? Привет! Билл здесь? Акулий Билл? Скажите ему, что тут в гостинице собралась компания. Хотят поохотиться на акул.

После этого я обычно звонил в Общество охраны животных и предлагал избавить их от какой-нибудь обреченной на смерть старой клячи.

И вот начинается охота. Несчастную клячу ведут в конец пристани и освобождают от земных страданий. Затем, привязав к ней крепкую веревку, сталкивают в воду. Из гостиницы прибывают «охотники» и усаживаются в моторку, с беспокойством глядя на матроса, который точит на оселке гарпун.

Когда мы выходим из гавани, лошади вспарывают брюхо. Вода окрашивается свежей кровью. Мы останавливаемся. «Охотники» застыли, не зная, что будет дальше. Мы предупреждаем их, чтобы они не шумели. Они сидят, не раскрывая рта. Слышен лишь плеск волн, бьющих о борта лодки. Море спокойно, только труп лошади пляшет на волнах.

Далеко-далеко я вижу в воде тень, которая движется зигзагами вперед и верх, и черный плавник, рассекающий воду. Вот уже плавник показался над водой. Он описывает около лошади круг, второй. Впереди плавника из воды показывается голова, видны холодные, ничего не выражающие глаза. Это глаза акулы.

Неожиданно она исчезает. Нет плавника. Нет тени. Море пустынно. Только мертвая лошадь колышется вверх и вниз, покорно ожидая своей участи.

Минут через двадцать акула возвращается. Но теперь она не одна — с ней еще четыре или пять акул. Они снуют взад и вперед, все суживая и суживая круги. Иногда та или иная даже тычет в лошадь носом. Но они еще колеблются, еще выжидают.

Если бы это была белая лошадь, они бы давным-давно напали на нее. Но гнедая лошадь не так быстро пробуждает у акул аппетит.

Внезапно они налетают! Одна отхватывает огромный кусок мяса с шеи лошади, за своей долей кидается другая, затем третья. Вода бурлит от голодных акул, купающихся в крови своей жертвы. Там, где только что был виден силуэт лошади, начинает просвечивать белый скелет. Медленно, но неуклонно я подтягиваю его веревкой ближе к лодке, не видя лодки и «охотников», раскрывших от ужаса рты, акулы следуют за лошадью, продолжая рвать от нее куски.

Я передаю веревку кому-нибудь из матросов и переключаю внимание на «охотников».

— Нате, — говорю я одному из них, протягивая ему гарпун, — держите вот здесь. И бейте самую большую. Старайтесь попасть в верные щели. Да не упадите в воду.

«Охотник» одной рукой берет гарпун, другой изо всех сил цепляется в борт лодки. Он дрожит всем телом, кажется, еще минута — и его вывернет наизнанку. Его выпученные глаза прикованы к кипящей воде. Кровавое пиршество настолько близко, что нас то и дело окатывает розовыми брызгами.

— Порядок! — кричу я ему. — Бейте ту, большую. Ту, что сейчас кусает.

«Охотник» еще сильнее бледнеет и... окаменевает.

— Лучше... лучше вы, капитан, — говорит он прерывающимся голосом. — Я не думаю, что... Я боюсь промахнуться...

Я беру гарпун и с силой бросаю его. Он попадает туда, куда я метил, — в голову самой большой акулы. Немедленно она изрыгает все, что съела. Это тут же пожирается другими акулами. Такая же участь ожидает и ее саму, поэтому, ударив несколько раз по воде хвостом, она идет на глубину.

Через пять минут лодка, влекомая раненой акулой, оставляет далеко позади кровавую оргию. Проходит еще пять минут. Акула по-прежнему тянет. «Охотники» начинают тревожиться. Когда же конец, думают они.

Я кладу руку на веревку. Она то и дело дергается — сигнал того, что акула поворачивается вокруг своей оси — и сама себе роет могилу: стараясь освободиться, она лишь наматывает на себя веревку.

Я начинаю выбирать, натягивая веревку до предела. Сажень за саженью она выходит из воды. Наконец появляется четырехметровая акула, побежденная, но не покорившаяся. Челюсти ее все еще щелкают, глаза яростно сверкают.

Мы подтягиваем ее к борту лодки и быстро продеваем через пасть огромный крючок. Теперь ей некуда податься, но она все еще бьется, обдавая нас брызгами. Мы обвязываем ей вокруг хвоста веревку и закрепляем ее на корме. Сильный удар по голове приканчивает акулу. Мы вытаскиваем гарпун и крюк и, приторочив свою первую добычу к поясу — я хочу сказать — к корме моторки, — отправляемся за ее товарками!

Они все еще раздирают труп лошади, вернее, то, что от него осталось.

Мы снова кидаем гарпун. На этот раз дело обходится без битвы: гарпун попал в жаберную щель — жизненно важный орган. Мы быстро подводим акулу к борту и тем же способом отправляем на тот свет.

Мы возвращаемся домой, ведя свои трофеи на буксире. Когда мы приближаемся к пристани, «охотники» принимают беспечный вид. Один из них небрежно вытирает кровь с гарпуна. Они стараются быть скромными. Но, когда выходят из лодки, невольно выпячивают грудь. В конце концов, они убили целых две акулы! Разве не так?

Так оно и шло день за днем. Мы убивали акул и, за исключением китайских купцов, которые словно из-под земли появлялись на пристани, когда мы приводили акул, и отрубали у них плавники для плавникового супа, никто, казалось, не мог найти для акул хоть какое-нибудь применение. Я по природе бережливый человек, мне было неприятно, что столько добра пропадает даром. Неужели нельзя никак использовать акул? У них такая прочная кожа! А их огромная печень! Не окажется ли их печеночный жир таким же ценным для медицины, как жир из печени трески?

Никто на островах не мог мне на это ответить. Люди много болтали об акулах, но мало кто хоть что-нибудь знал о них.

Помню, как-то я поймал самку тигровой акулы, которая вот-вот должна была родить. Я поместил ее и детенышей — их было сорок две штуки — в обложенное льдом корыто и выставил всю семейку на обозрение на ярмарке в Вайкики. Я брал за вход десять центов (за неделю это принесло мне полторы тысячи долларов) и в то время, как посетители проходили мимо меня, отвечал на их вопросы. Один из посетителей оказался врачом. Он очень внимательно осмотрел акулу и детенышей и отозвал меня в сторону.

— Я скажу вам об этой акуле кое-что такое, что будет для вас новостью, — заявил он.

— Прекрасно, доктор, — отвечал я. — Я знаю, где находить акул и как ловить их, но, возможно, вы расскажете мне что-нибудь новенькое.

— Посмотрите, — сказал он, тыча пальцем в пасть акулы, — видите эту тонкую перепонку над зубами? Вы знаете, для чего она?

— Нет, — честно признался я.

— Вы хороший рыбак, верно, но рыбаки не очень-то сведущи в анатомии. Я случайно знаю, что именно здесь тигровые акулы выкармливают детенышей.

— Выкармливают детенышей! — воскликнул я. — Выдумаете...

— Не думаю, — прервал он, — а знаю. Тигровые акулы — живородящие, это и вам известно. Ну так вот, когда детеныши еще находятся внутри матери и им хочется есть, они поднимаются через глотку к этой перепонке и кормятся здесь. Это единственно возможное объяснение, капитан. Ведь у акулы нет плаценты, соединяющей детенышей с матерью. Так что, по всей очевидности, они свободно перемещаются внутри нее и...

Он еще долго излагал свою бредовую теорию, но я больше не слушал его. Удивительно, думал я, как мало мы знаем об акулах, все мы, даже так называемые ученые люди.

Однако возможность удовлетворить свое любопытство и выяснить, могут ли акулы иметь какое-нибудь практическое применение, мне представилась только после 1920 года. И на это у меня ушла вся жизнь.

В 1920 году я уехал с островов в Соединенные Штаты. Мне хотелось переменить обстановку и найти работу себе по плечу. Я остановился в Нью-Йорке. Как-то раз я шел по Бродвею и, случайно взглянув на витрину обувного магазина, увидел пару туфель с носками из акульей кожи. Я буквально ворвался в магазин, чтобы поскорее узнать, откуда эти туфли.

Расспросы привели меня из обувного магазина в Ньюарк, штат Нью-Джерси, где помещалось главное управление «Оушн лезер компани» — компании по обработке кожи морских животных. Они первыми попытались наладить обработку акульей кожи. Во Флориде и Северной Каролине были организованы промысловые пункты, и я немедленно отправился на один из них.

С этого дня начались мои скитания по всему свету в погоне за акулами. Это было моей работой, моим призванием, определило мой образ жизни.

И всюду, где я останавливался во время этих скитаний, меня ждали приключения, и я все лучше и лучше узнавал своего коварного врага.

На страницах, которые вы прочтете следом за этой, я запечатлел некоторые свои приключения среди мано.

Бич-Пайн-Ки, Флорида

Я твердо верю, верю уже многие годы, что акулы едят людей. Мои друзья здесь, во Флориде, как и туземцы, живущие на островах Тихого океана, и мореплаватели всех времен, тоже верят в это. Но скептики, — большинство из которых никогда не видело моря, не то что акулу, — требуют доказательств. Сегодня я получил одно такое доказательство и могу представить его им.

Мы с Уолтером Джонстоном — он зовет себя Пит-Акула — занимаемся тем, что ловим акул, а затем снимаем с них кожу. Дела у нас идут отлично. Утром мы выходим в море, ловим свою добычу, а вечером обрабатываем се.

Сегодня, когда мы снимали кожу с четырехметровой коричневой акулы, я заметил какую-то странную выпуклость у нее на животе. Поэтому я немного надрезал желудок. В разрезе показался круглый конец кости. Я схватил его одной рукой и увеличил разрез, чтобы вытащить кость наружу.

Это были остатки человеческой руки. Рука вполне сохранилась, видимо, она недолго пробыла в желудке акулы. Кожа на ладони и пальцах сморщилась, как бывает, когда мы долго подержим руки в воде. Я пришел к заключению, что рука принадлежала человеку, не занимавшемуся физическим трудом. На ней не было ни колец, ни татуировки. До локтя рука была цела, но от локтя до плечевого сустава все мясо было содрано с кости. Я знал, что нам следует осмотреть содержимое желудка более тщательно, чтобы найти еще что-нибудь для опознания. Я осторожно прозондировал желудок и нашел шесть кусков мяса и кусок синего драпа, тридцать на сорок сантиметров, по-видимому, оторванный от пальто.

Я сфотографировал свою ужасную находку, а Пит ампутировал кисть и положил ее в банку со спиртом.

Я позвонил следователю в Ки-Уэст. Пока он добирался до Бич-Пайн-Ки, я навел справки и выяснил, что накануне примерно в тридцати километрах от Ки-Уэста над океаном потерпел крушение самолет. Среди погибших был человек по имени Аткинс. Когда его видели в последний раз, на нем было синее драповое пальто.

Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Два года назад я нашел в желудке акулы человеческую руку. Вчера рука эта протянулась из прошлого и снова напомнила о себе.

Я приехал в Сан-Хуан немного отдохнуть. На пароходе я разговорился за обедом со своим соседом и его женой, и, как это обычно со мной бывает, разговор скоро перешел на акул. Я показал супругам несколько акульих зубов, которые я держу при себе, в качестве иллюстраций к моим рассказам. Был задан неизбежный вопрос: неужто акулы на самом деле нападают на человека? Я отвечал утвердительно, с уверенностью, которую после случая, происшедшего за два года до того, ничто не могло поколебать. Но мой попутчик продолжал расспросы.

— Откуда вы это знаете? — настаивал он. — Откуда у вас такая уверенность?

Я ответил, что у меня есть доказательство, которое неуместно показывать за обеденным столом.

— Это фотография, — сказал я, — и вряд ли она доставит вам удовольствие.

Но он настойчиво просил меня показать эту фотографию. Наконец, раздраженный его неумеренным любопытством, я вынул фотографию и показал ему. Он кинул на нее один только взгляд.

— Так это вы? — воскликнул он. — Вы человек, который его нашел?

— Кого нашел? — спросил я. Имя несчастного, руку которого я обнаружил в желудке акулы, выскользнуло у меня из памяти.

— Эдвина Аткинса, — ответил мой собеседник. — Вдова этого бедняги выходит замуж за моего лучшего друга.

Позднее я узнал подробности всей этой трагической истории. Эдвин Аткинс, его жена и двое их сыновей, Эвин пяти лет и Дэвид — трех, их няня и гувернантка сели в Ки-Уэсте на двухмоторный гидросамолет «Колумб». Они направлялись в Гавану. Туда же летел еще один пассажир, нью-йоркский банкир и биржевой маклер Отто Абрахэмс. На борту самолета, естественно, были также пилот и механик.

Примерно в тридцати пяти километрах от Ки-Уэста начались перебои в правом моторе. Пилот, С.В.Миллер, заметил внизу паром и решил сделать попытку посадить самолет рядом с ним. Ветра не было, но море волновалось довольно сильно. В тот момент, когда поплавки самолета коснулись воды, на него налетела огромная волна, высотой не менее шести — семи метров, и с силой подбросила его вверх. Самолет нырнул носом в волны. В этот миг на него обрушилась вторая гигантская волна и завертела его, как волчок.

От удара пассажиры слетели со своих мест. Детей — мистер и миссис Аткинс держали их на коленях — вырвало из рук родителей, и они тут же исчезли в волнах. Аткинс хотел кинуться им на помощь, но Абрахэмс, понимая, что дети наверняка погибли, не дал Аткинсу этого сделать и умудрился вытащить его из наполовину затонувшего самолета на отчаянно качающееся крыло. Туда же выбралась гувернантка, Грейс Мак-Дональд.

Тем временем паром на всей скорости шел к месту катастрофы. Несмотря на сильное волнение, капитану Джеку Элбери удалось спустить спасательную шлюпку, которая тут же, борясь с волнами, поспешила к тонущему самолету.

И тут на крыло обрушилась еще одна волна и смыла мисс Мак-Дональд в морс. Пассажиры, столпившиеся у борта парома, свидетели всей этой драмы, разом вскрикнули, увидев, как она скрылась под водой.

Наконец, буквально в последний момент, спасательная шлюпка подошла к обломкам самолета. Удалось спасти миссис Аткинс, пилота, механика, няню и Абрахэмса. Но Аткинс, двое его сыновей и мисс Мак-Дональд навсегда исчезли в волнах.

Был ли Аткинс жив, когда акула напала на него, я не знаю. Но поскольку в желудке той акулы, которую я поймал, мы ничего больше не нашли, я убежден, что, на живого или мертвого, на него напало несколько акул. Я предполагаю также, что остальные жертвы разделили его ужасную участь.

Между прочим, многие так называемые специалисты считают коричневую акулу «безобидной».

Тринидад

Опять рука.

Это произошло в курительной комнате парохода, совершающего рейсы между Сент-Томасом и Тринидадом. Как и тогда, я разговорился с попутчиком. Опять разговор пошел об акулах. Как и тогда, вопрос: неужто акулы едят людей? Как и тогда, настойчивая просьба показать фотографию.

И тут выясняется, что мой попутчик знал Эдвина Аткинса с детства.

Я чуть было не разорвал фотографию. Казалось, на ней лежит проклятие. Но по зрелом размышлении я решил сохранить ее. Я буду показывать ее всякий раз, когда скептик потребует доказательств того, что акулы едят людей. Может быть, это послужит кому-нибудь предостережением.

Фернандина, Флорида

Пит-Акула говорит, что он носом чует акул, и мне порой кажется, что так оно и есть. Я иногда спрашиваю себя: а может, он и впрямь с ними в родстве?

Я придумал новый способ лова. Вместо того чтобы закреплять нижний конец сети на дне якорями, надо поставить сеть вертикально и дать ей возможность двигаться вместе с приливом. Сегодня мы вышли в море, чтобы испробовать этот способ, так как Пит сказал, что он учуял акул.

Мы закинули сеть. Нам не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в успехе. Уже через несколько минут исчез первый буй.

Мы вытащили большую тигровую акулу. Не успели мы убить ее и поднять на борт, как исчез второй буй. Мы подняли сеть — в ней билась вторая тигровая акула.

Вновь и вновь в течение четырех изнурительных часов мы закидывали сеть и вытягивали ее наверх, и каждый раз в ней была акула.

Иногда там оказывались скаты. Мы полосовали их ножом и опускали сеть вместе с ними. Нет лучшей приманки для акулы, чем запах свежей крови.

Акулы беспрерывно попадали в сеть, и мы неутомимо вытаскивали их наверх. Когда в шестиметровую лодку положили тридцать шесть акул, на палубе не оставалось и десяти сантиметров свободного пространства. Первая же большая волна могла перевернуть лодку, и мы с Питом очутились бы в кишащей акулами воде.

Мы окликнули проходившее мимо судно для ловли креветок, и они взяли нас на буксир. Но под тяжестью груза лодка осела так низко, что через два небольших отверстия в ботах начала просачиваться вода. Мне не из чего было сделать затычки. Не мог же я позволить, чтобы вся наша добыча пошла на дно. Поэтому я поступил, как тот голландский мальчик, который спас Нидерланды. Я засунул в отверстия свои пальцы, и мы благополучно добрались до берега.

Наша добыча весила около четырех с половиной тонн.

Нантакет, Массачусетс

Мы с капитаном Эрни Шутцем вылавливаем примерно по триста пятьдесят акул в месяц прямо тут, у берегов этого дачного поселка, где плавают тысячи людей, не думая о том, что рядом с ними плавают тысячи акул. К счастью, люди их не интересуют. Во всяком случае, до тех пор, пока здесь полно сельди-менхаден.

Большая часть здешних акул не опасна. Вот почему я поступил позавчера так легкомысленно. А когда имеешь дело с акулами, даже с самыми «безобидными», легкомыслие недопустимо.

Мы поймали песчаную акулу, метра в два с половиной длиной, поймали на леску. Песчаную акулу не назовешь безобидной, но и свирепой ее тоже нельзя назвать. Просто, когда имеешь с ней дело, надо быть начеку. А я не был.

Когда мы подвели ее к боту, я изо всех сил ударил ее по рылу и при помощи подъемного блока опустил на палубу. Судя по всему акула была мертва (удар по рылу, как правило, приканчивает их... но нет правила без исключений). Я хотел немного подвинуть ее вперед, так как она мешала подойти к румпелю. Я принялся тащить ее за голову, а Эрни толкал ее сзади. Внезапно тело акулы передернула конвульсия. Пасть ее раскрылась, и мне показалось, что она прянула вперед. Я отскочил, потерял равновесие и упал. Небо завертелось у меня над головой: я лежал навзничь, оглушенный падением, и уже чувствовал, как зубы акулы медленно смыкаются вокруг моей левой ноги.

Я сел. Словно завороженный, я смотрел, как верхняя челюсть акулы опускается на мою ногу, точно занавес с бахромой.

В этот момент акула издохла. Только самые кончики ее зубов вонзились мне в кожу. Эрни раздвинул ей челюсть и осторожно вынул мою ногу из пасти.

Морхед-Сити, Северная Каролина

Мы снабжаем акулами расположенный здесь промысловый пункт компании «Оушн лезер компани», на котором происходит комплексная переработка акул.

Мы вылавливаем в среднем по пятьдесят акул за день. Как только мы пришвартовываемся у причала, акул выгружают и тут же на пристани на разделочной площадке снимают с них кожу. Опытный кожедер — акулий «скорняк» — может сделать это за четверть часа, конечно, если нож его наточен, как бритва, и он знаком с акульей анатомией. Прежде всего отрубают спинные плавники. Затем вдоль хребта делается длинный разрез, и кожедер начинает снимать кожу. Одной рукой он тащит ее вниз, в другой держит нож, которым срезает кожу с мяса. После этого кожу промывают морской водой и кладут часа на три — четыре в бочку с соляным раствором, рапой, чтобы легче было ее потом мездрить.

Вынув кожу из рапы, ее растягивают на специальном станке «кобылине» — горбыльной плахе в один метр шириной и около полутора метров длиной. Лишнее мясо удаляют при помощи особого серповидного ножа типа наструга с ручками по обоим концам. Теперь кожа готова к консервации. Внутренняя ее сторона обильно посыпается солью. Это делают в специальном помещении в конце пристани. Там же кожу сворачивают в тюки для отправки на кожевенный завод.

Тем временем туша акулы тоже подвергается обработке. Хотя у большей части акул на редкость вкусное мясо (я ставлю их в один ряд с самой лучшей рыбой, которую мне приходилось есть), из-за предубеждения, которое существует против акул, нам пришлось найти другое применение этому питательному продукту. Из него стали делать удобрение.

С разделочной площадки туши отправляли по узкоколейке в особые цеха. Здесь в нескольких огромных каркасных зданиях стояли установки, где делалось удобрение. Каждую тушу пропускали через специальный аппарат, где мясо измельчалось в муку. Затем в особых сушилках ее высушивали горячим воздухом и расфасовывали в мешки. В результате получалось прекрасное удобрение, настолько насыщенное витаминами и минеральными солями, что его только подмешивали к другим, менее интенсивным удобрениям.

При комплексной обработке из акулы добывали и еще кое-какие побочные продукты. Из огромной, насыщенной витаминами печени вытапливали жир. Спинные плавники высушивали и отправляли морем в Китай, где из них варят суп. Зубы и высушенные челюсти шли к торговцам редкостями.

Благодаря сухому закону мы получили и еще один неожиданный побочный продукт. Как-то один из работавших на нашем промысловом пункте (большинство из нас жило здесь же, у самой пристани) пригласил меня зайти к нему выпить. Я очень удивился, когда он угостил меня настоящим джином, причем не отечественного производства.

Оказалось, что за несколько ночей до того пароход, на котором контрабандой везли спиртные напитки, сел на мель неподалеку от берега. Если бы он не ушел оттуда до рассвета, его захватила бы береговая охрана. Чтобы сняться с мели, с парохода сбросили за борт запрещенный груз.

Каким-то образом — как, я так и не узнал, — мой хозяин проведал про это. Он вышел в море, захватив с собой «кошку», и выудил несколько ящиков со спиртным. Но он был рыбак, а не бутлегер. Он не продал ни единой бутылки. Зато прославился своим гостеприимством и прослыл знатоком хороших вин.

Бутлегеры скоро догадались, что наш акулий промысел может быть прекрасной ширмой для их «спиртного» промысла. Ко мне как-то подошел один из местных бутлегеров и сделал мне «заманчивое» предложение. Его блестящий план заключался в следующем: после того как я кончаю свои дневной лов, я встречаюсь в море с судном, на борту которого находятся спиртные напитки. Я запихиваю бутылки со спиртным в пасть акул и таким образом доставляю их на берег. Там один из их людей незаметно переправляет бутылки туда, откуда отгружается удобрение, и отправляет их в качестве «особого груза». Все это звучало великолепно. Но я отверг предложение. Я предпочитаю иметь дело с настоящими акулами, а не с их человеческой разновидностью.

Ловить акул сетями не так эффектно, как бить их гарпуном, но зато куда более продуктивно.

Мы забрасываем сети под вечер, так как акулы охотятся главным образом ночью. Перед заходом солнца мы садимся на наши три небольшие лодки и отправляемся на акульи пастбища у Вэстерн-Шоулз или Кейп-Лукаут. В лодке — десять сетей, каждая оснащенная двумя якорями и четырьмя буями. Якоря удерживают сеть на месте, а буи отмечают на поверхности, где она находится. К нижнему краю сети привязаны свинцовые грузила, которые оттягивают сеть вниз, а нанизанные на верхний край небольшие пробковые буйки поддерживают ее в вертикальном положении.

Сети висят в воде, как занавес. Они идут одна за другой параллельно берегу, примерно в километре от него, так что акул, которые направляются за добычей на мелководье, встречает сплошная загородка из сетей. Это так называемые «жаберные» сети. Ромбовидные ячеи позволяют акуле просунуть в них голову, но цепляются за спинной плавник. Попавшая в ловушку акула не может дать задний ход. Она просто физически не в состоянии этого сделать. Она висит, подвешенная за плавник, и пытается освободиться, крутясь вокруг своей оси. От этого она запутывается еще сильнее. Нередко она обматывает сеть вокруг жаберных щелей и умирает от удушья.

Перед рассветом мы идем за своей добычей. Мы вытаскиваем сеть. Ведя лодку вдоль «полотна», мы перебираем руками верхний край с буйками. Как только на поверхности появляется голова акулы, ее цепляют крюком за пасть. Затем бьют колотушкой по голове и, надеясь, что она мертва, закидывают на борт.

Иногда мы ставим яруса. К длинному канату — хребтине, закрепленному с двух сторон якорями и буями, прицеплены поводки — веревки около двух метров длиной, сращенные с цепью, на конце которой находится стальнойкрюк с насаженной на него приманкой. Таких ярусов ставится от двадцати пяти до пятидесяти штук. Когда наутро мы вытаскиваем добычу, нам часто достаются одни лишь акульи головы. Все остальное съедено их сородичами-каннибалами. Иногда акулы продолжают свое пиршество даже в то время, как мы выбираем яруса.

Но, как правило, нам везет. Этого нельзя сказать о рыбаках, ведущих промысловый лов сельди-менхаден. То, что для нас удача, для них смерть. Возле Кейп-Лукаут всегда много сельди. Ловят ее кошельковыми неводами в триста метров длиной. Огромные косяки рыбы окружают неводом, затем стягивают его вниз, и тысячи сельдей оказываются в ловушке.

Вид такого невероятного количества сельди сводит акул с ума. Они прокусывают в неводе дыру, и сельдь устремляется наружу... прямо акулам в пасть. К неводу спешат другие акулы. Каждая вырывает из невода один, а то и несколько кусков, чтобы набить себе брюхо рыбой, скоротечная свобода которой кончается там, где начинается акулья глотка. Акулы до отвала наедаются сельдью. Как-то раз я поймал акулу сразу после такого пира. В ее раздувшемся брюхе было пятьдесят семь рыб, каждая от пятнадцати до двадцати сантиметров длиной, и каждая была проглочена вперед головой, без сомнения, в тот момент, когда она выплывала из сети, которую вспорола эта или какая-нибудь другая акула.

Ловить акул несложно, гораздо труднее их найти. Вчера вы вытаскивали акулу за акулой. Сегодня их нет и в помине. Но одна из привлекательных сторон лова акул состоит в том, что, ища акул, вы находите множество интересных людей. Когда я разведывал в Мексиканском заливе места, где должны были бы водиться акулы, я встретил двух ловцов акул, от которых услышал множество преинтересных историй.

Капитан Чарльз Томпсон рассказал мне о китовой акуле, которой не удалось уйти. Передаю этот рассказ без всяких изменений.

"Мы стояли на якоре ниже Найтс-Ки в километре от старого пирса. Однажды утром, часов в девять, я взглянул на пирс и увидел буквально в нескольких шагах от эстакады колоссальную рыбу. Мы тут же спустили баркас и помчались к ней.

Мы подходили все ближе и ближе, пока не очутились прямо над рыбой — ее пятнистая спина была всего в метре под нами. Я метнул в нее гарпун. Он вонзился недалеко от жаберных щелей.

Мы окликнули рыбаков, которые были неподалеку, и попросили их помочь нам. Чего мы только не делали, чтобы прикончить ее, даже стреляли из ружья, но пули отскакивали от нее, оставляя лишь легкие вмятины на коже.

Игнорируя эти небольшие знаки внимания, рыбина кружила вокруг эстакады, и когда после полудня начался отлив, мы решили, что она вообще уйдет из залива.

Но она не уходила. Я не мог понять, почему она не кидается в бой и вообще относится ко всему так безразлично. Она продолжала плавать, медленно и равномерно помахивая своим огромным хвостом, без малейшего усилия увлекая за собой наши лодки. К этому времени в ее теле было уже несколько гарпунов, один канат был закреплен у нее на хвосте, другой привязан к спинному плавнику.

Около половины шестого она в последний раз проплыла под эстакадой, и тут мы стали гнать ее к песчаной отмели, тыкая ей в голову лодочными баграми. В конце концов акула оказалась на песке и, обмотав ее канатами, мы привязали ее к воткнутым в песок веслам.

Убить ее удалось только после того, как, насадив на багор острый нож, мы добрались до ее мозга, для чего пришлось разрубить ей голову. К своему удивлению, мы обнаружили, что череп состоит из хряща толщиной не меньше десяти сантиметров".

Позднее я видел эту акулу в Майами, где она была выставлена для всеобщего обозрения. Она весила тринадцать с половиной тонны и достигала тринадцати метров в длину и шести в ширину, Тщательный осмотр показал, что это молодая акула, еще не достигшая половой зрелости.

Второй рассказ я услышал от капитана В. Б. Кэсуэлла, всю жизнь рыбачившего в Мексиканском заливе.

"Однажды ночью, часа в два, мы разложили костер на берегу среди пальм, — начал он, — и стали варить кофе. Ночь была холодная и сырая, и команда три раза закидывала сеть среди коралловых рифов. Сразу после полуночи на наш невод, полный скумбрии, налетела большая акула и разорвала его почти пополам. Так что нам оставалось только ждать рассвета — чинить невод было еще темно.

Внезапно я услышал пофыркивание моторки и по звуку сразу определил, чья она. Когда она поравнялась с нашим костром, я увидел, что не ошибся. Мой друг остановил мотор и крикнул:

— Это вы, капитан Кэсуэлл?

— Я! — крикнул я в ответ.

Не успел я пригласить его на кофе, как он сам, видимо, почувствовав запах, спросил:

— Как насчет чашечки кофе?

— Милости просим, — ответил я. — Высаживайтесь и составьте нам компанию.

Рыбаки вышли на берег, и, еще до того, как они подошли к нам, мне стало ясно, что у них что-то неладно. Не так выглядят рыбаки после хорошего лова.

— В чем дело, капитан? — спросил я. — Акулы и у вас сожрали невод?

— Невод, будь они неладны! — отвечал он. — Взгляните на меня!

Он повернулся спиной, и я увидел, что у него начисто оторваны половина куртки и вся задняя часть штанов.

— Что случилось? — спросил я.

— Что? — сказал он, все еще сердито. — Мы ловили на мелководье возле Белл-Шоулз и набрали вместо скумбрии полный невод акул. И одна из них тяпнула меня. Я заплатил за куртку шесть долларов, а за штаны — один доллар девяносто центов... самая лучшая парусина, а фланелевые исподние тоже обошлись в три доллара за пару. В заднем кармане у меня был платок, так она и его сожрала.

Даже кофе не мог исправить его настроения. Он все еще ворчал, когда брел по воде обратно к себе на лодку".

Капитан Кэсуэлл, прорыбачивший в заливе сорок два года, нашел способ уберечь невод от акул. Но я никому его не рекомендую.

— Рыбак часто проводит в морс четыре-пять дней подряд, какая бы ни была погода, рискуя жизнью, здоровьем и деньгами, вложенными в снасть, — начал капитан Кэсуэлл в виде предисловия к рассказу о том, как он сражается с акулами. — Поэтому, когда он обнаруживает у себя в неводе тонны четыре рыбы, а рядом акулу, которая вырывает из него трехметровые куски, он, естественно, старается применить самый эффективные и надежные меры, чтобы избавиться от нее.

Мои метод заключается в том, что я подплываю в лодке к акуле и, прыгнув в воду, хватаю ее за спинной плавник. Это нетрудно, так как плавник не скользкий. Для того чтобы держаться крепче, я сажусь верхом сзади плавника и обхватываю акулу ногами. Акула делает бросок вперед и одновременно начинает поворачиваться вокруг своей оси. Держась за плавник левой рукой, правой я вытаскиваю из ножен нож и, наклонившись как можно дальше вперед, с плеча полосую ей шею. Один хороший удар — лезвие должно быть не меньше двадцати сантиметров длиной и как следует наточено — перерезает мышцы и связки, которые направляют движения акулы. Голова наклоняется вниз, рана открывается, и акула скоро ослабевает от потери крови. Я выбираюсь из воды, акула бесцельно кидается из стороны в сторону, вертится и бьет по воде хвостом. Через несколько минут она опускается на дно, и мой улов спасен.

Капитан Кэсуэлл научил ездить верхом на акулах и своего сына Уоллеса. Но если для старого капитана это было средством спасти улов, то для его сына это послужило средством заработать себе на жизнь. Под именем «Морского Тарзана» Уоллес выступал на многих курортах страны. Он входил в специальный резервуар, где была акула, и сражался с ней на глазах у зрителей. И всегда побеждал.

Остров Уоримос, Сомали

Когда мои хозяева в «Оушн лезер компани» однажды спросили меня, готов ли я поехать в погоне за акулами в дальние края, я ответил: хоть на край света. И вот я на краю света. Остров Уоримос до того жаркий и до того душный, что этому трудно поверить: здесь не увидишь и травинки, не говоря уж о дереве. Плоский, выжженный солнцем, он расположен в тринадцати километрах к югу от Джибути — единственного места в Сомали, которое с грехом пополам можно назвать городом. Джибути считается самым жарким местом на земном шаре. Здесь, на Уоримосе, еще жарче.

Джибути стоит на берегу Аденского залива, возле узкого пролива, который соединяет южный конец Красного моря с самим Аденским заливом. Здесь предполагают открыть экспериментальный промысловый пункт ловли акул. Если дело пойдет на лад, будет организован второй пункт — у Мадагаскара.

По пути в Джибути я встретил своего старого друга Раса Тафари, величавого маленького африканца. Я пригласил его на ловлю акул, он меня на львиную охоту. Ни один из нас не мог принять приглашения. Меня ждала работа, а Тафари — императорский трон в Эфиопии, куда он сейчас и направлялся.

В последующие месяцы я не раз с завистью думал о его дворце. Представьте себе, что вы высадились на Луне и пытаетесь что-то там построить, и вы поймете, каково было нам на Уоримосе. Строительный лес привозили из Триеста. Воды, который не хватало и в Джибути, на Уоримосе вообще не было. Воду для питья нам доставляли на ослах из оазиса, лежащего в пустыне в шестнадцати километрах от острова. Нам доставляли даже лед — на спине туземца-скорохода, который прибегал из Джибути два раза в день: попасть на остров можно было лишь в отлив.

Ночью по острову рыскали гиены, привлеченные запахом разлагающихся акул. Жуткий вой гиен будил нас по ночам, пугал туземцев и даже собак заставлял забиваться под кровать.

Земля трескалась от зноя. Без передышки дул сухой юго-восточный ветер, засыпая глаза песком и пылью. Он дул так уже многие столетия, и дно моря вокруг острова было покрыто слоем ила. Вода всегда была мутной — нанесенные ветром песчинки медленно оседали на дно. Ил налипал на сети и кили лодок. Но ил был хорошим знаком — где есть ил, там есть и акулы.

Кого только не было среди наших ловцов акул! Высокие царственные абиссинцы, жилистые низкорослые арабы, донкалийцы — уроженцы северного Сомали — и их вечные соперники — сомалийцы с юга страны.

За мной все время тенью ходил большой мускулистый сомалиец в драных парусиновых штанах и жилетке, сообразительный и ловкий. Он очень привязался ко мне и стал называть себя Али Янг. Он так неотступно следовал за мной, будь то на суше или на воде, что частенько действовал мне на нервы. Но если бы его не оказалось рядом со мной однажды...

Мы находились километрах в восьми от острова. Это место славилось огромными акулами, кабир локхом,как их называли туземцы. На рассвете мы стали вытягивать первую сеть. Мы вытащили несколько огромных скатов, двух акул-молот и несколько тигровых акул. Где бы я ни был — помогал ли вытаскивать сеть или волок бьющихся акул и скатов в трюм, — Али не отходил от меня ни на шаг.

Сети были скользкими от ила, и, когда мы сложили их на палубе, она покрылась слоем слизи. Лодку кидало из стороны в сторону, и удержаться на ногах было нелегко. Внезапно нас подняло на большой волне, и я свалился в сеть, где уже было полно акул. В ту же секунду я услышал, как кто-то крикнул:

— Локхом! Кабир локхом! Акула! Большая акула!

Я знал, что первые две-три минуты мне ничего не грозит. На мне не было крови, так что, скорее всего, сразу акулы не нападут. К счастью, падая, я ни одну из них не задел и не подал сигнала к нападению. И кроме кабир локхом,которая только сейчас попала в сеть, остальные акулы были измучены долгими часами борьбы с ловушкой, которую я сейчас с ними разделил.

Другое дело кабир локхом — большая тигровая акула. Она свободно плавала внутри сети, выискивая себе добычу. Я подумал было хоть на минуту задержать ее приближение, хлопая по воде руками, но оказалось, что я не в силах шевельнуться. Сеть — коварная штука, сейчас я почувствовал это на своей шкуре. Стоит запутаться в ней рукой или ногой, как почти наверняка попадешь в западню, освободить из которой может только смерть.

Когда я теперь читаю: «вырван из пасти смерти», я знаю, что это значит, потому что именно это сделал Али Янг. Он перегнулся через борт, и, уцепившись одной рукой за планшир пляшущей лодки, другой крепко схватил меня за запястье и буквально выдернул из моря.

В ту ночь Али был героем лагеря. В его передаче события не стали менее драматичными. Слушатели были ошеломлены как самим происшествием, так и количеством табака, полученного Али от меня в награду.

Одна из самых любопытных историй, случившихся во время лова акул у берегов Уоримоса, произошла с двумя туземцами, вышедшими в море на самой маленькой из наших лодок. Когда они стали выбирать сеть, они почувствовали, что ее тянет вниз огромная тяжесть. Сантиметр за сантиметром они подтягивали сеть наверх и вскоре увидели, что в ней запутался и яростно бьется огромный скат — манта. Они продели конец сети через блок на мачте и продолжали тащить. Но мачта, не выдержав нагрузки, сломалась у основания и тоже упала в сеть. Все еще не теряя присутствия духа, туземцы продолжали выбирать сеть, в то же время пытаясь добраться до берега, который, к счастью, был недалеко. И тут они увидели в сети еще одну чудовищную манту.

Таща на буксире сеть с двумя огромными мантами и мачтой, они умудрились подойти к берегу. У причала стояла подъемная стрела, но ей было не под силу поднять мант. Пришлось нам воспользоваться приливом, чтобы вытащить их на берег. Когда вода спала, мы обвязали мант веревками и велели туземцам отнести их на разделочную площадку. Понадобилось собрать больше двадцати человек, чтобы сдвинуть с места каждую из мант и стащить ее на разделку. В одной из мант был детеныш. Я его вынул, он весил двадцать три килограмма. Он был сложен в виде латинской буквы S, один грудной плавник закрывал верх его тела, другой — низ. Я отнес его к морю и пустил в воду. Плавники его расправились, и он поплыл, легкий и изящный, как птица.

Воды Французского Сомали кишат акулами и их ближайшими родственниками. Мы вылавливали здесь не только акул и мант, но и хвостоколов, пил-рыб и электрических скатов. Мы высушивали и консервировали челюсти акул и хвосты хвостоколов и отправляли их нашему уполномоченному в Париже. Он передал немало этих экспонатов в Кенсингтонский музей в Лондоне и в Музей естественной истории в Нью-Йорке. Много лет спустя я узнал от своего друга доктора Гаджера из Музея естественной истории, что я сделал несколько ценных вкладов в ихтиологию.

Сколько раз случалось, что, когда я, сидя в его кабинете, рассказывал о своих приключениях, он вдруг прерывал меня.

— Одну минутку, капитан Билл, — говорил доктор Гаджер и вызывал свою стенографистку. — А вот теперь, капитан, выкладывайте нам свои секреты.

Среди сувениров, привезенных мной с Уоримоса, есть двухметровая «пила» шестиметровой пилы-рыбы. Когда пилу-рыбу подняли на борт, она все еще размахивала своим грозным оружием, и я чуть не силой удержал Ади, который готов был схватить ее, не дождавшись, пока несколько взмахов топора отрубят злобное рыло с торчащей вперед пилой.

На берегу, когда пила-рыба была переправлена на разделочную площадку Али плясал вокруг с воплями:

— Les oeufs! Les oeufs!

И первый — но не единственный — протянул руку к вспоротому брюху акулы и вытащил «les oeufs». Это не были яйца в прямом смысле этого слова. Пила-рыба относится к живородящим акулам. Но в утробе матери зародыш соединен с желточным мешком, который в начале развития зародыша равен по размеру яйцу страуса. В процессе роста зародыш питается желтком, и при рождении пустой мешок, так же как детеныш, исторгается из чрева акулы.

Али и прочие эпикурейцы, произведшие налет на кладовую пилы-рыбы, не знали всех этих анатомических подробностей. Для них желточные мешки были «les oeufs» — яйца. Эти «яйца» — их оказалось там десять штук — испекли на горячих углях. Когда повара решили, что они готовы, их сняли с углей, пробили тонкую «скорлупу» и съели дымящуюся клейкую массу, употребляя вместо ложки пальцы, которые были после окончания пира тщательно облизаны один за другим.

Вскоре после этого наша работа на Уоримосе кончилась. Мы получили более чем достаточно доказательств того, что здесь можно открыть промысловый пункт и снабдить туземцев работой, в которой они очень нуждались. Предполагалось, что мы поедем в Париж, где было главное управление европейского филиала «Оушн лезер компани», отчитаемся в том, что сделано, и отправимся на Мадагаскар.

В день отъезда я с грустью распрощался с Али и побрел прямо по воде к старенькому «форду», который во время отлива приезжал к нам из Джибути. «Форд» не мог ждать ни минуты, ему надо было с этим же отливом вернуться.

Моя верная тень, Али, бросился следом за мной. Чтобы утешить его, я сказал, что, когда поеду на Мадагаскар, возьму его с собой.

Лицо Али расплылось в широчайшей улыбке. И хотя он почти совсем не знал английского языка, он все же умудрился сказать:

— Я ждать.

Я никогда не узнаю, сколько он меня ждал. В Париже выяснилось, что планы компании изменились и было решено не открывать промыслового пункта на Мадагаскаре. Моими охотничьими полями должны были стать воды Австралии.

По пути в Австралию

После короткого отпуска, проведенного на Гавайях, во время которого я несколько раз ходил на ловлю по старинке с гарпуном, я отправился в Австралию. По пути наш корабль останавливался у многих островов Тихого океана, и на каждом острове я обязательно расспрашивал, как там обстоит дело с акулами. Типичный отдых акульего охотника!

Я говорил с миссионерами, которые чуть ли не всю жизнь провели на островах, через переводчиков задавал вопросы местным рыбакам; на англо-китайском жаргоне беседовал с почтенными вождями племен, которые на опыте изучили повадки акул.

Я скоро выяснил, что в этих краях никто не сомневается в людоедских наклонностях акулы. На каждом острове мне рассказывали новую историю о нападении акул на человека. И почти на каждом острове я встречал живые иллюстрации к этим рассказам — одноногих или одноруких мужчин и мальчиков, которые объясняли свое увечье хотя и по-разному звучащим, но одним по смыслу словом — акула.

Жители островов знают, что с акулой шутки плохи, но не впадают в панику при виде ее или даже при мысли о ней. Судя по всему, они относятся к акулам так же, как африканские охотники относятся к львам, и точно так же не боятся охотиться на них, если обстоятельства им благоприятствуют.

На Самоа туземцы ловят акул и употребляют их в пищу. Они заворачивают акул в широкие листья ти и жарят их на углях в вырытых в земле ямах. Возле некоторых островов акул такое множество, что туземцы с незапамятных времен продают плавники китайцам.

Один из распространенных на островах способов ловли рыбы состоит в следующем: человек десять берут большую сеть и, став полукругом, так что сеть образует мешок, идут по мелководью к берегу, загребая по пути мелкую рыбешку. Почти сразу же в воде появляются акулы, но эти незваные гости, по-видимому, не смущают рыбаков.

Другое дело ночью, когда большинство акул рыщет в поисках добычи. Тогда туземец ни за что не войдет в воду. Ночью акула — это агрессивный хищник, нападающий на все, что может послужить ему пищей. Ночью акулы преследуют даже лодки и каноэ, хватаясь зубами за весла, гребки и даже кили лодок.

Мне рассказывали о яростных нападениях на лодки, совершаемых большими акулами, которые с такой силой выдирают весла из рук гребцов и хватают зубами утлегари, что нередко переворачивают лодки, и сидящие в них рыбаки падают в воду, где их ждет верная смерть.

На островах Эллис, к северо-востоку от Самоа, на пироги туземцев, переезжавших ночью с одного острова на другой, в нескольких километрах от первого неожиданно налетел шквал. Одно из каноэ залило водой. И через секунду море кишело акулами. Акулы сожрали людей, бывших в первом каноэ, и стали преследовать остальные.

Два безжалостных врага туземцев — шторм и акула — объединили свои злобные усилия. Каноэ за каноэ исчезало в вспененных волнах, человек за человеком исчезал в пасти акул. Когда с наступлением рассвета шторм утих, а акулы исчезли, только два человека из сорока остались в живых и принесли ужасную весть на родной остров.

По всей Полинезии прошла молва об этой кровавой бойне, и на самых разных островах мне вновь и вновь рассказывали о гибели туземцев с островов Эллис.

Подобную же историю рассказывали мне на островах Фиджи, где недалеко от берега перевернулось двойное парусное каноэ. На туземцев — их было там более двадцати человек, — цеплявшихся за перевернутое каноэ, напали акулы. Только немногим удалось спастись.

Туземцы одного крошечного атолла утверждали, что их атолл принадлежит огромной старой акуле, которая сторожит вход в лагуну. Они без страха плавают и ныряют в лагуне, но не осмеливаются подплывать ко входу, где ходит дозором грозный страж.

Жители Соломоновых островов убеждены, что их акулы — более кровожадные и дерзкие, чем акулы, обитающие возле других островов. И в этом есть доля правды, так как на Соломоновых островах существует обычай бросать мертвецов в море — а что может быть лучшей приманкой для акул?

Говорят, что на островах Тихого океана акульи зубы служат разменной монетой. Это не так. Зубы используются там для украшения и в качестве талисманов.

Слово «зуб» и «акула» нередко синонимичны в полинезийских диалектах. Слово «мано» чаще всего имеет оба эти значения. Слова мао, мано, маго — местные названия разных видов акул.

Пиндимар, Австралия

Еще когда мы только начали организовывать здесь промысловый пункт — первый пункт промышленного лова акул в Австралии, я как-то отправился в Сидней, чтобы померяться силами с австралийской акулой. Приключения Зейна Грея, известного писателя и не менее известного рыболова-спортсмена, получили к тому времени в Австралии широкую популярность. А теперь у них появился еще один американец, который собирался не только ловить акул, но и зарабатывать на этом деньги. Австралийцы отнеслись к нашему начинанию несколько скептически, и, когда я впервые отправился на ловлю, об этом напечатали в газетах в отделе происшествий. Вот что писала выходящая в Сиднее «Дейли гардиан»:

"Капитан В. Е. Янг, хорошо известный во всем мире коммерческий охотник на акул, впервые вышел на охоту в наших водах — в гавани Сиднея. Его сопровождали двое коллег.

Самая разная снасть была спущена в воду за борт их бота, и самые разные морские твари проделывали путь из моря в кокпит, но капитан Янг не разбрасывается по мелочам. Его леса — из крепкой манильской веревки, его крючок — устрашающее приспособление, похожее на гарпун, его наживка — огромный лобан. В то время как другие развлекались, вытаскивая широкорылых акул и прочих рыбешек, попадающихся на каждом шагу, он задумчиво смотрел на свою лесу.

— Мне не нужно особенно большой рыбины, — сказал капитан Билл, — но и мелочи мне тоже не надо. Мне нужна славная штучка, килограммов этак на двести. И она у меня будет.

Так оно и вышло. Внезапно раздалась его громовая команда:

— Убрать всю снасть!"

В мгновение ока бот был готов к состязанию.

Капитан Янг стоял возле битенга, вокруг которого была обмотана его леса, и пристально вглядывался в клубящуюся воду, к которой были прикованы все глаза. Затем взял лесу в руки и со сноровкой, достичь которой можно только долгим опытом, стал проверять, достаточно ли прочно его жертва сидит на крючке.

У попавшей в его руки миссис Акулы не было никаких шансов на спасение. Стоило ей нырнуть, как ее выдергивали на поверхность, стоило свернуть в сторону, как ее начинали гонять по кругу; когда она пыталась уйти, ее останавливали рывком, для чего мучитель резким движением обводил лесу вокруг битенга.

Капитан Янг усмехнулся и изрек:

— Пожалуй, как раз двести килограммов.

Леса ослабла и тут же была подтянута. В фонтанах воды на секунду мелькнула огромная рыба.

— А, тигровая акула.

Снова фонтаны воды.

— Метра три с небольшим.

Проходит еще пять минут; капитан Янг, не отрывая глаз от воды, искусно «водит» рыбу на лесе. И вот на миг на поверхности появляется гладкая серая голова и горящий мстительным огнем глаз.

Крак! Словно по мановению волшебной палочки, откуда-то возникает автоматический пистолет Янга, выпускает пулю в точно намеченное место и снова исчезает. Через двадцать секунд победитель довольно смотрел на мертвого врага, оскалившего в злобной усмешке пасть, украшенную многими рядами смертоносных зубов.

— Это почтенная замужняя дама. Переправим ее на берег и посчитаем потомство. Наверно, дюжины две будет.

И вот миссис Тигровая Акула отправляется в свой последний путь — позорный путь на конце буксирного каната, который проволок ее через всю гавань.

Может быть, на свете есть и другие люди, которые вылавливают акул заранее заданного веса и по дерганию лески определяют ее вид и размер. Но когда капитан Янг кончил вскрытие акулы, он поднялся на недосягаемую для простых смертных высоту. Три пары глаз задали ему один и тот же немой вопрос, и, улыбаясь своей обаятельной улыбкой, он ответил:

— Ровно двадцать четыре штуки!"

Вы не представляете, какие чудеса совершило это небольшое представление в гавани Сиднея. Теперь уже никто не говорил, что мы — кучка любителей, которые затеяли пустое дело. И все, к кому мы обращались, старались всячески нам помочь.

Мы разместились в помещении бывшего холодильного завода, построенного правительством, но так и не пущенного в ход. Нам говорили, что в здешних водах очень много акул. Пиндимарские ловцы устриц, для которых акулы — настоящее бедствие, с готовностью показали нам, где их можно найти — как раз там, где было больше всего устриц.

В первый день охоты мы вышли в морс, нацепив в качестве наживки лобанов. Я решил пустить в ход свой лучший крючок, сделанный в Лондоне по специальному заказу из гальванизированной стали. Он был почти два сантиметра толщиной, с острыми, как бритва, зубцами и предназначался для ловли самых крупных, самых свирепых акул. Сверкающий крючок висел на медной цепочке с вертлюжком на конце, чтобы акула не могла сорвать его.

Пока мы ехали, я думал о чудовище, которое наверняка поймаю на этот крючок. К тому времени, как мы подошли к устричным банкам, погода переменилась. Я закрепил лесу с крючком и пошел в каюту — гордость нашего пятнадцатиметрового баркаса. Здесь, укрывшись от непогоды, я мог с удобством следить за своей лесой.

Не пробыл я в каюте и нескольких минут, как по всему баркасу пробежала дрожь. Леса натянулась, как тетива. Ясно, что на другом ее конце была рыба колоссальных размеров.

Я кинулся на палубу, чтобы начать битву по всем правилам. Но когда я схватил лесу, она вяло повисла у меня в руках — акула умудрилась уйти с крючка. Ругаясь про себя, я как можно быстрее вытащил лесу, чтобы тут же надеть наживку и опять забросить крючок в море. Чудовище не могло уйти далеко. Однако, вытащив крючок, я увидел, что он сломан надвое. Я тщательно его осмотрел. В стали не было никаких изъянов. Я не мог поверить своим глазам, но факт оставался фактом: акула так сильно дернула стальной крючок, что разломила его пополам с такой же легкостью, с какой бы я сломал сучок.

Мы решили пустить в ход сети, подобных которым в Австралии еще никто не видел. Они были более трехсот метров длиной, около шести метров в ширину, с ячейками в двадцать сантиметров диаметром. Мы поставили их «занавесом». Наш опыт лова в других местах показал, что это самый эффективный способ.

До тех пор мне ни разу не представлялось возможности проверить теорию о том, что акулы идут на белый цвет. Я решил, что теперь самая пора это сделать. Наш «занавес» состоял из чередующихся голубых, зеленых и белых сетей. И неизменно мы находили акул только в белом секторе.

Нам говорили, что в здешних водах полно самых разных акул — австралийских песчаных, акул-молот, бородатых, китовых, тигровых, мако, разнозубых, морских ангелов, куньих акул. Но мы все же не представляли, на какое мы напали «золотое дно».

Из Сиднея прибыли специально построенные для нас суда: аккуратные десятиметровые баркасы, снабженные дизельными моторами в двенадцать лошадиных сил. В первый раз мы забросили сети в пяти километрах от промыслового пункта. На следующее утро мы начали переборку сетей.

К своему изумлению, мы прежде всего заметили, что буйки, идущие по верху сети, погрузились глубоко в воду. Это означало, что сеть оттянута вниз, на глубину не менее сорока метров, невероятным грузом.

Груз этот целиком состоял из акул. Сеть просто кишела акулами, одна больше другой!

Как только акула оказывалась у борта баркаса, на хвост ей тотчас накидывалась петля, над сетью нависала стрела подъемного крана, поворачивалась лебедка, и акула, все еще опутанная сетью, взлетала кверху вперед хвостом. Конечно, ее можно было бы вынимать, вырезая кусок сети. Но сети стоят денег, и если вы будете осторожны, выпрастывая голову акулы, дело это ничуть не опаснее, чем, скажем, работа с электрической пилой.

Мы стукали акулу по голове огромной бейсбольной битой, иногда выпускали в нее пулю, но полностью быть уверенными в том, что она мертва, мы не могли.

Во всяком случае, в тот раз, когда мы впервые перебирали здесь сети, единственное, что мы успевали делать, это кидать акул в баркас. Мы вытащили из сети двадцать две штуки. И хорошо, что их не оказалось там двадцать три, потому что, когда мы направлялись к берегу, планшир баркаса всего на десять сантиметров поднимался над водой.

Мы ни разу не перекрыли тот первый улов. Это было рекордной цифрой для одной сети. Видно, туда попала целая стая. Но жаловаться на плохой улов нам не приходилось.

Конечно, свойственный акулам каннибализм лишал нас многих прекрасных кож. Особенно свирепствовали тигровые акулы. Если в сеть попадали разнозубые[6], бородатые и тигровые акулы, то лишь тигровые оставались целы и невредимы.

Правда, однажды маленькая разнозубая акула одержала верх над большой четырехметровой тигровой акулой. Разнозубая — это безвредная акула, обычно не больше метра, которая питается устрицами и крабами и вооружена лишь тупыми, «дробящими» зубами. Поместите в одну сеть разнозубую и тигровую акулу, и продолжительность жизни разнозубой, как правило, не превысит полминуты.

Но не стоит недооценивать акулу. Любую акулу, даже если это всего лишь маленькая разнозубая акула. Потому что я знаю одну из них, которая напала на тигровую и осталась жива. Мы нашли их обеих в нашей сети. Мысленно воссоздавая события, мы решили, что хитрая разнозубая первой попала в сеть. Затем там появилась четырехметровая тигровая акула и тут же кинулась на разнозубую, но той каким-то образом удалось ускользнуть от нее. Тигровая снова кинулась на разнозубую, и хотя движения разнозубой были скованы сетью, она все же умудрилась в тот момент, когда тигровая проплывала мимо, вцепиться ей в нежное, легко уязвимое место возле жаберных щелей. Ее тупые зубы сомкнулись на жабрах тигровой акулы мертвой хваткой.

Так мы их и нашли, когда выбирали утром сеть. Сколько времени разнозубая провисела, прицепившись к тигровой, мы не знали. Но даже когда мы вытащили все еще живую тигровую акулу на палубу, мужественная маленькая разнозубая акула не разжала зубов. Тигровая акула была прикончена и брошена в трюм. Еле живая разнозубая упала обратно в сеть. Ни у кого не поднялась рука ее убить. Мы пустили ее в море, и она поплыла прочь с гордым, как казалось нам, видом. Между прочим, в животе тигровой акулы мы нашли двух менее удачливых родичей нашей героини.

Часто мы находили в желудках акул бурых дельфинов. До тех пор мне еще не доводилось встречать акул, включивших дельфинов в свое ежедневное меню. Обычно дельфины преследуют акул. Когда самка дельфина должна дать потомство, остальные дельфины окружают ее стеной, чтобы оградить от акул, и если акула подходит близко, дельфины набрасываются на нее и ударами головы отшвыривают в сторону. (Первая афалина — один из видов дельфинов, — рожденная в неволе, появилась на свет в Мэринлэнде, Флорида, в 1947 году. В океанариуме находились в то время также несколько коричневых акул, и ихтиологи, наблюдавшие за рождением дельфина, видели, как взрослые дельфины головами отгоняли акул от самки.)

Судя по всему, дельфины не боятся акул. Я знаю, что, например, в Мексиканском заливе дельфины часто прогоняют акул с их «охотничьих угодий». А когда их держат вместе в неволе, дельфины нередко, собравшись скопом, убивают акулу. По всей видимости, они бьют головами по нежным жаберным щелям, а затем, прижав акулу к стене резервуара, не дают ей плавать, а следовательно, и дышать.

В то время как мы налаживали работу нашего промыслового пункта, на побережье возле Сиднея несколько купающихся подверглись нападению акул. На следующий день после нападения на Бонди-Бич, самом популярном сиднейском пляже, — нападения, окончившего смертью жертвы, — мы отправили туда баркас, чтобы очистить прибрежные воды от всех имевшихся там акул. Многие люди, услышав об акуле-людоеде, лишь недоверчиво пожимали плечами. Редкий, почти невероятный случай, говорили они. Мы не считали, что акулы встречаются здесь так уж редко. У того же Бонди-Бич мы вылавливали в день по двадцать девять штук, и большинство из них были людоеды. Одну тигровую акулу мы поймали у первой полосы прибоя — там, где обычно развлекаются любители катанья на волнах.

Когда я наладил работу на пиндимарском пункте, моя миссия была выполнена. Конечно, я мог бы там остаться, но меня снова охватила жажда странствий.

После короткого отпуска, проведенного в Гонолулу, где я ловил акул не ради денег, а просто из спортивного интереса, я получил новое назначение: на Карибское море.

Тортола, Британская Вест-Индия

Тортола значит Страна горлиц, и хотя горлицы давно уже здесь исчезли, этот прекрасный мирный остров как раз подходящее для них место. Тортола тянется на двадцать два километра в длину и имеет около шести километров в самом широком месте. Единственное здесь поселение — это Роудтаун, чистенький спокойный городок, овеянный очарованием, свойственным английским деревушкам.

В водах Тортолы водятся акулы, а в воздухе носятся обеа — духи, вера в которых пришла сюда из Африки и до сих пор держится здесь.

Как-то, в первые дни лова, я вывел в море на буксире дохлую лошадь. Но того, что всегда случалось в Ноголулу, здесь не произошло. «Возможно, тут не обойдешься без помощи обеа», — размышлял я, когда, обрезав канат с привязанной к нему лошадью, с пустыми руками возвращался домой.

В этот самый момент появилась стая дельфинов. Я загарпунил одного из них, разрезал его на наживку и выцедил кровь в ведро. Со мной в лодке был Джон Невилл, один из лучших местных охотников на акул. От него за версту разило акульим жиром. Даже мыло, которым он мылся, было сделано из акульего жира, щелочи и золы.

Мы с Джоном закинули небольшой ярус с несколькими крючками. На каждый крючок была насажена наживка из дельфиньего мяса, и в море вылита дельфинья кровь.

Не успел третий крюк скрыться в воде, как пустая бочка, отмечавшая конец яруса, начала погружаться. Акула! Пока мы вытаскивали ее, еще две акулы оказались на крючке.

Три акулы были пределом того, что могло поместиться на нашей лодчонке, поэтому мы направились в порт. На следующее утро мы вернулись к ярусу. На пяти крючках висело пять больших акул. Остальные крючки были содраны с хребтины сети.

Никогда раньше я не видел, чтобы акулы с такой жадностью кидались на приманку. «В чем дело? — недоумевал я. — Что их так привлекает — дельфинья кровь или запах Джона Невилла?»

Другой примечательной фигурой среди наших ловцов акул был старый Джон Смит. Белый как лунь, с седой взлохмаченной бородой, без единого зуба во рту, он плавал на самой маленькой лодке нашей «акульей» флотилии и вылавливал самых больших акул.

Джон на сто километров в окружности знал каждую скалу и каждую мель как свои пять пальцев и никогда не возвращался с лова с пустыми руками. И вот однажды он подвел свою шестиметровую лодку к нашему причалу и, держась как всегда прямо, большими шагами направился ко мне.

— Босс, — сказал он, — у меня там большая рыба, но мне одному не поднять ее в лодку. Вы не поможете мне?

Странно было слышать просьбу о помощи из его уст. Я тут же вскочил на борт самой большой нашей лодки — двенадцатиметрового баркаса «Венера», и мы отправились к сети, закинутой недалеко от берега. В ней металась огромная акула. Но насколько она огромна, я осознал только тогда, когда мы стали вытягивать сеть.

Один в своей шестиметровой лодчонке, Джон Смит сражался с шестиметровой акулой в полтонны весом.

С подветренной стороны Тортолы находился узкий пролив (мы звали его «Кишка»), отделяющий Тортолу от Биф-Айленда. Стоя как-то на крутом берегу над «Кишкой», я с удивлением увидел, что с наветренной стороны острова плывет большая стая акул и устремляется в «Кишку». За ней еще одна стая, за той — еще одна. Пролив прямо кишел акулами, которых обычно можно было найти только в открытом море.

Я начал было строить планы грандиозного лова, который мы устроим в «Кишке», но один из местных ловцов акул охладил мои восторги, сказав, что сейчас уместнее думать о том, как уберечься от урагана. Потому что, объяснял он мне, искать убежища в проливе акул заставили обеа(духи) урагана. Эти же духи прогнали от берега мелкую рыбу, поставленные ночью сети оказались утром почти пусты — еще один признак надвигающегося урагана.

Называйте это как хотите — инстинкт, интуиция, обеа, — но жители Тортолы знали заранее, что к ним приближается ураган, знали даже, что он будет очень сильный. (Позднее мне говорили, что туземцы с близлежащих Виргинских островов предупредили о нем губернатора задолго до того, как прибыли официальные сводки погоды. Губернатор передал тревожную весть по всем островам, и население успело подготовиться к удару урагана.)

Никакие посулы не могли заставить моих людей выйти в море. Они вытаскивали на берег лодки, забивали гвоздями ставни домов, закатывали в дома бочки с драгоценной дождевой водой.

После того как мы закрепили на якорях наши два самых больших баркаса «Венера» и «С. Смит», я пошел к своему дому, стоящему на холме, и очень скоро убедился, насколько своевременны были наши приготовления. Не успел я пройти и половины пути, как сильный порыв ветра прижал меня к земле. Вторую половину я прополз на четвереньках. Я изнутри забил гвоздями ставни и двери и стал пережидать ураган. Время от времени сквозь вой ветра прорывалось блеяние коз, прячущихся под домом. (Дом был построен на сваях в метр высотой, чтобы несколько умалить удары ветра.) Ураган бушевал целые сутки, но мой дом остался цел. А хижина с соломенной крышей, стоявшая рядом, еще в начале урагана была сорвана с земли и унесена прочь.

Как только ураган окончился, я чуть не бегом кинулся на берег, чтобы посмотреть, какой нам нанесен урон. Оказалось, что все в порядке. Оба баркаса спокойно стояли на якорях.

Но прежде чем рыба вернулась к берегам и снова стала попадать в сети, прошла не одна неделя. А до тех пор и акулы, несмотря на голод, не покидали убежища, в котором они укрылись от урагана.

Когда лов акул на Тортоле вошел в норму, я поставил во главе промысла Джона Невилла и поехал налаживать новый промысловый пункт на острове Анегада, в семидесяти километрах от Тортолы. Когда и это дело было благополучно закончено, меня снова охватило желание взяться за что-нибудь новенькое.

Гавана

Я давно знал, что в кубинских водах много акул, и считал, что здесь вполне можно организовать промысловый лов. Но вскоре выяснилось, что правительство отдало исключительное право на лов акул таинственному кубинцу по имени Доминго. В его обязанности входило уничтожать акул, особенно в прибрежных водах Гаваны, чтобы лишить оппозицию удобного способа избавляться от своих политических врагов. Как мне сообщили, существовала особая корпорация, которая специализировалась на ликвидации политических деятелей, и акулы служили ей если не для самого убийства или устранения corpus delicti (вещественных доказательств), то, во всяком случае, в качестве ширмы. Любое исчезновение политического деятеля приписывалось акулам. И никто не пытался выяснить, не являются ли эти акулы двуногими.

Мне рассказывали, что в старые времена акул использовали в качестве стражей Морро-Касл — старой мрачной крепости, охраняющей вход в гавань Гаваны. В сопровождении старого смотрителя гаванского маяка я отправился как-то на развалины крепости, чтобы поискать подтверждение этим рассказам.

Побродив некоторое время по обломкам, мы добрались до длин ной темной лестницы, которая привела нас в маленькую комнату. Посреди пола мы увидели круглый люк; внизу, метрах в шестидесяти, плескалась вода. От люка вниз шел спускной желоб, оканчивающийся высоко над морем. Когда много лет назад замок был переделан в тюрьму, по этому желобу спускали в море отходы. Ничего удивительного, что внизу собиралось множество акул, чтобы угоститься на даровщинку.

— Амиго, — спросил я старика, — правда ли, что узники Морро-Касл могли бежать отсюда через этот люк?

Он раскуривал трубку и ответил мне не сразу. Затем глядя в люк, сказал:

— Quien sabe? Кто знает? У нас много чего болтают.

Насколько я мог видеть, прыжок в морс с такой высоты должен был неминуемо привести к смерти. Даже если бы человек остался в живых при падении, он бы погиб при встрече с акулами.

Несколько раз в день специальные лодки-"мусорщики" вывозят из Гаваны мусор и сбрасывают его в восьми — десяти километрах от берега. Немедленно появляются акулы, а также охотники на акул, браконьерствующие в частных владениях Доминго.

Несколько раз я отправлялся на охоту вместе с ними. Как-то я спросил пригласившего меня рыбака, как он умудряется выходить сухим из воды, ведь все права на лов у Доминго.

— Ха-ха, — засмеялся он. — Доминго не может быть сразу в ста местах, а акулы водятся повсюду.

Акулы, и правда, повсюду водятся в кубинских водах; впрочем, и браконьеры тоже.

Браконьер заводит свою лодчонку в самую гущу только что скинутых в воду отбросов и сидит в засаде, пока возле него не появится акула. Сверкает гарпун, акулу подтягивают к борту лодки, и рыбак полосует ее по спине длинным острым ножом. Если ему везет, он умудряется перебить ей спинной хребет и парализовать ее. Затем он отрезает у нее плавники. Саму акулу он оставляет на съедение ее сородичам. Рыбак получает от китайских купцов по доллару за вязку плавников, и ничто другое его не интересует. (Нужно сказать, что Доминго использовал как акулью кожу, так и жир.)

Куба — единственное место, где я поймал акулу на кусок тряпки в качестве наживки. Рыбак, с которым я ехал на морскую «свалку», взял для наживки большой кусок белой материи.

— Ничего другого и не надо, — сказал он.

Мало веря в успех, я опустил в воду лесу с нацепленным на крючок белым лоскутом. И, представьте, не прошло и нескольких минут, как на крючке уже была акула.

Мы втащили ее в лодку и тут же обнаружили, что это «дама», причем «на сносях». Поэтому, используя дно нашей лодчонки в качестве операционного стола, я сделал ей кесарево сечение и извлек двух хорошеньких акулят, каждый сантиметров по сорок. Один из них выскочил у меня из рук, шлепнулся в море и тут же уплыл. Это было идеальное кесарево сечение, которое могло бы сделать честь любому акушеру.

В годы, последовавшие за пребыванием на Кубе, все меньше и меньше записей появлялось в моем путевом дневнике. Ко мне приближалась старость, счастливая старость без сожалении о прошлом. Но мои глаз и моя рука уже не могли померяться быстротой с акулой, и я знал: рано или поздно я сделаю ту единственную ошибку, которая будет моей последней ошибкой. Скрепя сердце я решил отказаться от охоты на акул. Вместо этого я стал читать о них лекции. Это слабо заменяло мне охоту, но по мере того как шли годы и я приближался к семидесяти, мне становилось все яснее, что другого выхода нет.

Я уже почти совсем убедил себя, что мне больше не видеть акул нигде, кроме океанариумов, как разразилась вторая мировая война, и меня снова призвали на помощь.

Передо мной стояли две задачи. Я должен был помочь флоту в поисках химиката, отпугивающего акул, чтобы уберечь от них летчиков, потерпевших аварию над морем. И я возглавил поиски акул в Мексиканском заливе. Во время войны печень акулы стала жизненно важным сырьем — из нее добывали витамин А. Так что даже такой старик, как я, мог еще пригодиться.

Как-то раз во время наших поисков в Мексиканском заливе я был на борту моторки, доставлявшей лед судам, которые ловили креветок. Я кинул за борт взятые в камбузе отбросы и спустил пару лес. Вскоре на одной из них была акула. Она мгновенно проглотила приманку, и крючок крепко засел у нее в пасти. Я был то, что называется «старой перечницей», и молодежь кинулась, чтобы мне помочь. Но я хотел поймать эту акулу собственными руками. Я тащил ее, делая вид, что мне это совсем не трудно. В какой-то момент я чуть ее не выпустил. Но я тащил и тащил и наконец вытащил ее.

Шестьдесят лет прошло с того дня, когда в Ла-Холья я взглянул за борт лодки и увидел свою первую акулу. И вот теперь, глядя на эту большую серую красавицу, я знал, что гляжу на последнюю акулу в своей жизни".