"Ролло Мэй. Любовь и воля " - читать интересную книгу автора

себе свободой не является, зато способствует обострению внутренних
противоречий. Сексуальной свободе, которой все мы поклоняемся, явно не
хватает человечности.

В искусстве мы тоже постепенно приходим к пониманию иллюзорности веры в
то, что для решения проблемы достаточно одной только свободы. Возьмем, к
примеру, драматургию. В статье под названием Сексу капут? Говард Таубманн,
бывший театральный критик Нью-Йорк Таймс, подытожил то, что кочевало из
пьесы в пьесу: "Занятия сексом напоминают поход по магазинам "от нечего
делать": желание не имеет с этим ничего общего, даже особого любопытства
тоже не наблюдается".4 Или обратимся к художественной литературе. Леон Идель
пишет: "В битве против викторианцев поле боя осталось за экстремистами. В
результате наш роман скорее обеднел, чем обогатился".5 Своим зорким оком
Идель увидел главное - при исключительно реалистичном "просвещении"
произошла "дегуманизация" секса в художественной литературе. "Половые
отношения у Золя, - настаивает он, - отличаются большей правдивостью и
человечностью, чем любой половой акт, описанный Лоуренсом".6

Выигранная битва против цензуры за свободу выражения действительно была
великой победой, но не превратились ли ее достижения в новую смирительную
рубашку? Писатели, как романисты, так и драматурги, "скорее заложат свои
печатные машинки, чем отдадут издателю рукопись без обязательной сцены
откровенно-анатомического описания полового поведения своих персонажей...".7
Наше "догматическое просвещение" обернулось поражением: оно привело к
уничтожению той самой половой страсти, которую было призвано защитить.
Безоглядно увлекшись реалистическими изображениями на сцене, в
художественной литературе и даже в психотерапии, мы забыли, что пищей эроса
является воображение, и реализм как не сексуален, так и не эротичен. И в
самом деле, нет ничего менее сексуального, чем полная нагота, в чем можно
убедиться, проведя час-другой на нудистском пляже. Для того, чтобы
трансформировать физиологию и анатомию в межличностный опыт - в искусство, в
страсть, в эрос, миллионы форм которого способны потрясать или очаровывать
нас, требуется инъекция воображения (которое я далее буду называть
"интенциональностью").

Может быть, "просвещение", которое сводится к подробному изучению всех
реалий, является бегством от беспокойства, вызванного связью человеческого
воображения с эротической страстью?

Спасение - в технике!

Второй парадокс заключается в том, что новое увлечение техникой секса
дает результат, противоположный ожидаемому. У меня часто возникает ощущение,
что половая страсть или даже удовольствие, получаемое людьми от полового
акта, обратно пропорциональны количеству прочитанных этими людьми пособий
или тиражам такого рода изданий. В технике, как таковой, разумеется, нет
ничего дурного, будь то техника актерского мастерства, игры в гольф или
занятий любовью. Но когда увлечение техникой секса переходит определенную
границу, то занятие любовью вырождается в механический процесс и идет рука
об руку с отчуждением, чувством одиночества и обезличиванием.