"Франсуа Мориак. Пустыня любви" - читать интересную книгу автора

дыхание сумерек - это был знакомый аромат тех далеких дней.
Он спросил у Люси, заметила ли она серьезную перемену в их сыне. Нет,
она по-прежнему находила его замкнутым, грубым, упрямым. Доктор возражал:
Раймон теперь не так разболтан, лучше владеет собой, к тому же у него
появилась потребность заботиться о своей внешности.
- Ах, да, в самом доле, Жюли вчера ворчала, что он заставляет ее два
раза в неделю гладить ему брюки.
- Попытайся успокоить Жюли, ведь она знает Раймона с рождения.
- Жюли нам предана, но и преданность имеет своп границы. Мадлена может
говорить что угодно, но ведь ее слуги ничего не делают. У Жюли плохой
характер, верно, но ведь ее можно понять, если она злится, что ей приходится
убирать всю черную лестницу и часть парадной.
Какой-то скупой на песни соловей взял несколько нот и смолк. Они шли
под кустами боярышника, благоухавшего горьким миндалем.
Доктор опять вполголоса заговорил:
- Наш маленький Раймон...
- Мы не найдем замену Жюли, об этом не надо забывать. Ты скажешь, что
она выживает всех кухарок, но чаще всего она бывает права... Взять хотя бы
Леони...
Отчаявшись, он спросил:
- Какую Леони?
- Помнишь, еще такая толстуха... нет, не самая последняя, а та, что
прожила у нас всего три месяца, она не желала убирать столовую. А между
прочим, Жюли не обязана это делать...
Он заметил:
- Нынешняя прислуга уже не та, что прежде.
Он чувствовал, как спадает в нем поднявшаяся было волна; отлив уносил с
собой уже готовые излиться признания, жалобы, слезы.
- Пожалуй, нам лучше вернуться...
- ...Мадлена мне твердит, что кухарка на нее злится!.. Но Жюли тут ни
при чем. Эта девка требует прибавки: здесь они не могут так наживаться, как
в городе, хотя все-таки и здесь есть на чем выгадать, а то бы они и вовсе не
стали у нас жить.
- Я пошел домой.
- Уже?
Она почувствовала, что разочаровала его, что ей бы надо помолчать, дать
выговориться ему, и пробормотала:
- Мы так редко говорим друг с другом...
Сквозь пошлые слова, которые накапливались в ней помимо ее воли, сквозь
стену, которую изо дня в день воздвигала между ними ее мещанская узость,
Люси Курреж слышала глухой призыв заживо погребенного; да, она улавливала
крик засыпанного в шахте, и в ней самой - но на какой глубине! - что-то
откликалось на этот голос, теплилась робкая нежность.
Она склонила голову, будто хотела положить ее мужу на плечо, угадывая
во тьме его напряженную фигуру, его замкнутое лицо, но вдруг бросила взгляд
на окна дома и не удержалась:
- Опять ты оставил свет в кабинете.
И тут же пожалела о своих словах. Он прибавил шагу, торопясь от нее
уйти, взбежал на крыльцо, облегченно вздохнул при виде пустой гостиной и,
никого не встретив, поднялся к себе в кабинет. Оставшись наконец один, он