"Франсуа Мориак. Пустыня любви" - читать интересную книгу автора

больных. Он терпеть не мог эту комнату на первом этаже дома, целиком
занятого всякими конторами, он не в состоянии, говорил доктор, прочесть или
написать там хотя бы строчку. Подобно тому как в Лурде находит себе место и
самое жалкое ex voto[3], так и все, чем одаривали доктора его признательные
пациенты, было собрано в этих четырех стенах. Ненавидевший вначале все эти
бронзовые статуэтки, австрийскую терракоту, амурчиков из прессованной
мраморной крошки, все эти бисквиты, барометры-календари, он в конце концов
стал находить своеобразный вкус в своей ужасающей коллекции и даже
радовался, когда получал какое-нибудь особенно безобразное "произведение
искусства". "Только ничего старинного!" - советовали друг другу его
пациенты, озабоченные тем, чтобы доставить доктору удовольствие.
В то воскресенье, когда доктор ждал свидания с Марией Кросс, надеясь,
что оно перевернет его жизнь, он дал согласие в три часа дня принять у себя
в городском кабинете одного делового человека, неврастеника, который в
течение всей недели не мог урвать и часа свободного. Доктор согласился: так
он сможет выйти из дому сразу после обеда и еще какое-то время до
вожделенной и страшной минуты побыть наедине с собой. Он не велел
закладывать экипаж и не пытался сесть в переполненный трамвай; люди
гроздьями висели на подножках - на этот день был назначен матч регби и
первая в году коррида. Фамилии Альгабено и Фуэнтес броско красовались на
желтых и красных афишах. Хотя бой быков начинался только в четыре часа,
толпа, заполонившая безглазые улицы - в воскресенье магазины закрыты -
устремлялась к арене. Молодые люди в канотье с яркими лентами или в шляпах
из светло-серого фетра, почитаемых ими за испанские, весело смеялись,
окутанные клубами дыма от дешевых сигарет. Из кафе выплескивался на дорогу
свежий запах абсента. Доктор не помнил, чтобы ему когда-нибудь доводилось
вот так брести среди толпы с единственной целью убить время, остававшееся у
него до определенного часа. Какой странной казалась праздность этому
сверхзанятому человеку! Он, не умеющий бездельничать, теперь пытался думать
о начатом опыте, но видел перед собой только Марию Кросс, лежащую на кушетке
с книжкой.
Внезапно солнце скрылось, и встревоженные люди увидели на небе тяжелую
тучу. Кто-то уверял, что на него упала первая капля, но солнце показалось
снова. Нет, гроза не разразится до тех пор, пока не отмучается последний
бык.
Может статься, размышлял доктор, что все произойдет и не совсем так,
как он себе представляет, но в одном он был непоколебимо уверен - он не
уйдет от Марии Кросс, пока не откроет ей свою тайну, шаг этот наконец будет
сделан. Половина третьего... Еще час придется убить до приема. В кармане он
нащупал ключ от лаборатории. Нет, не стоит: не успеешь войти, как надо будет
уходить. Толпа заволновалась, словно ее вдруг всколыхнуло ветром. Раздались
крики: "Вот они!" В стареньких "викториях" с важно восседающими спереди
замызганными кучерами появились сверкающие матадоры и их квадрильи. Доктор
удивился, не увидев в этих суровых, изнуренных лицах ничего низменного:
странные священнослужители в красном с золотом и лиловом с серебром
облачении. Набежавшая туча снова притушила свет, и матадоры подняли худые
лица к потускневшему небу. Доктор выбрался из толпы и шел теперь по узким
пустынным улочкам. В кабинете, где на малахитовых колонках улыбались
терракотовые и алебастровые женщины, его обдало подвальной сыростью.
Старинные стенные часы тикали медленно, степенно, не так торопились, как