"Франсуа Мориак. Поцелуй прокаженному" - читать интересную книгу автора

Ноэми, и молодые люди смеялись как дети. На следующий день Ноэми
пожаловалась на усталость и попросила управляющего объехать оставшихся
арендаторов. После этого Ноэми вплоть до дня приезда ее мужа видели только
на мессе.

XII

Она ждала его на вокзале. Ее платье из органди сверкало на солнце. На
руках у нее были нитяные перчатки без пальцев, на голой шее - медальон с
двумя амурами, боровшимися с козлом. Дети играли, пытаясь удержать
равновесие на рельсе. Издали донесся свисток паровоза, хотя самого поезда
еще не было видно. Ноэми очень хотелось бы объяснить самой себе свое
волнение радостным ожиданием. Разлука смягчила в ее памяти черты Жана, она
воссоздала образ мужа приукрашенным, таким, что он уже не внушал отвращения.
Сердцем Ноэми стремилась его полюбить и теперь сгорала от нетерпения обнять
выдуманного ею Жана. Видит Бог, хотя в ее расцветшем нежном теле пробудилось
желание, лелеявшее вопреки ее воле иные образы, Ноэми не поддавалась
нечистым мыслям. Она не сомневалась, что за это сподобится увидеть сходящего
с поезда мужа совсем не таким, каким она его, втайне радуясь, провожала.
Жан стоял на подножке вагона второго класса. Его и впрямь нельзя было
узнать. Ослабевшими руками он еле держал чемодан, который проворно подхватил
внук Кадетты. Жан с трудом заковылял, вцепившись в жену. "Жан, дорогой, тебе
нездоровится?"
Жан тоже не узнавал жену: разлука с ним явно пошла ей на пользу -
яркая, цветущая женщина. Контраст между этой прекрасной женской особью и
тщедушной особью мужского пола стал еще более разительным, чем был тогда, в
гостиной кюре. Люди кругом шептались. Жану было стыдно перед продавщицей
газет, перед начальником станции, перед почтальоном. "Мне надо было прислать
за тобой коляску. Почему ты не написал, что заболел?" Ноэми постелила
постель, вымыла Жану лицо и руки, накрыла ночной столик белой скатертью и
положила скопившиеся, пока муж отсутствовал, журналы, ни разу даже не
открытые. Жан, за которым ухаживали, как за малым ребенком, следил за Ноэми
проницательным взглядом.
Господин Жером воспротивился тому, чтобы позвать доктора Пьешона: этот
добрейший человек не в силах был вынести мысль, что в доме может болеть
кто-то, кроме него самого. Стоило Жану лечь в постель, как он улегся тоже,
заявив, что совсем расхворался, и грубо отослал Кадетту, когда она пришла
спросить, не нужно ли ему чего. Ноэми поднялась к нему, но не чтобы
справиться о его самочувствии, а за его согласием на приход доктора.
Господин Жером и слушать не желал об этом, ведь Пьешон не отходил от постели
своего начиненного микробами сына. Если ей так уж приспичило пригласить
эскулапа, пусть пошлет за "этим юношей с йодной настойкой". Отвернувшись,
Ноэми возразила, что молодой человек не внушает ей доверия, да и потом,
разве он не лечит всех туберкулезников в околотке? Господин Жером
высокомерно перебил ее: это, мол, его последнее слово, и пусть ему больше не
докучают. Как обычно в дни несчастий, он уткнулся носом в стену и время от
времени издавал жуткие стоны: "О, Господи, Господи!", которые в детстве
будили Жана в безмолвии ночи.

Когда Ноэми вернулась в комнату, горничная ставила складную кровать. На