"Франсуа Мориак. Агнец" - читать интересную книгу автора

И старуха опрометью кинулась из комнаты, забыв о своих подагрических
ногах. В прихожей они увидели Мишель и Ролана.
- Где это ты умудрился так вымазаться? - допытывалась Мишель у
мальчика.
Он ответил, что прибежал за инструментами, потому что его остров
оказался полуостровом и потому что дяденька сейчас начнет копать канал. От
быстрого бега Ролан запыхался и говорил запинаясь. Он было рванулся назад,
но Бригитта Пиан схватила его за руку:
- Мсье ждет тебя там? Ты оставил его одного?
- Нет, что вы! Он там с мадемуазель.
Супруги Мирбель громко расхохотались. Мальчик глядел на них с
изумлением: он никогда не видел, чтобы они смеялись. Разинув рот, он с
опаской поглядывал на этих обычно грозных и страшных взрослых, которые
сейчас почему-то заходились от смеха.
- Пожалуйста, не торопись к ним, - сказал Мирбель. - Тебе некуда
спешить.
И вот тут-то и разыгралась та странная сцена, в которой он ничего не
понял, кроме того, что "они ругались". Они ругались - вот и все, что он смог
рассказать Ксавье и Доминике.
- Ступай и скажи мадемуазель Доминике, что я ее жду: надо уложить
чемоданы и позвонить в гараж. Мы уедем на машине. Я заплачу, сколько бы это
ни стоило, лишь бы не ночевать здесь сегодня.

Именно эту фразу и запомнил Ролан, а когда они втроем шли к дому по
мокрому лугу, Доминика заставила мальчика сызнова все повторить:
- Да, она сказала, что вы должны позвонить в гараж и заказать машину и
что она заплатит, сколько бы это ни стоило...
Ксавье шел сзади. Луг был заболоченный, башмаки вязли в трясине и
чавкали при каждом шаге. Он шел следом за Доминикой, неотрывно глядя на ее
плечи. Иногда она полуоборачивалась к нему, продолжая внимательно слушать
рассказ шмыгающего носом мальчишки.
Потом она сказала, не глядя на Ксавье:
- Не задерживайтесь здесь ни дня. Вы же свободны. Бордо - большой
город, и я никому не должна давать отчет, куда я хожу.
Он ничего не ответил и остался у крыльца, а Доминика с мальчиком
поднялись по лестнице и скрылись в прихожей. Нет, между ними не стояло
никакого препятствия, ничего, кроме чувства, которое зрело внутри его, кроме
этого идиотского бегства от самого себя, словно любовь ему заказана, ему,
который только и умеет, что любить. Так стоял он, глядя на этот унылый дом с
потрескавшейся кое-где штукатуркой, на эти выщербленные ступени, а осенний
ветер тормошил черные верхушки сосен. Вечерний туман поднимался над лугом,
затягивая пеленой дальний лес. Ксавье не смел войти в дом, хотя оттуда не
доносилось ни звука. Даже если эта история, ради которой он готов поставить
на карту свою жизнь, - истина, хотя этому нет ровным счетом никаких
доказательств, почему же надо отделять себя от стада? Ведь он такой, как
все... Но в то время как эта привычная мысль кружилась у него в голове,
подобно тем осенним листьям, которые ветер, подняв в воздух, снова швырнул к
его ногам, он вслух шептал слова латинской молитвы: "...vita, dulcedo, et
spes nostra salve. Ad te clamamus, exsules filii Evae. Ad te suspiramus
gementes et flentes..."[3] Стеная и плача... Он любит, он любим, зачем