"Франсуа Мориак. Подросток былых времен (Роман)" - читать интересную книгу автора

отменила поездку. Я вздохнул свободно, лишь когда услышал на дороге
замирающий шум автомобильного мотора, и, оставшись на террасе один, с
наслаждением втянул в себя утренний туман, предвещавший знойный день,
нескончаемый день ожидания. Симон и Мари должны были приехать вечерним
поездом. Прюдан поедет на станцию один и привезет их в Мальтаверн прямиком
через лес, где вечерами не встретишь ни души.
Жена Прюдана выскребла добела комнату его родителей, постелила самые
лучшие простыни. Я велел ей приготовить на всякий случай комнату для
гостей в замке (так называла она наш дом), где даме будет удобнее, так как
там есть туалетная комната.
Она повиновалась, не выказав ни малейшего удивления.
Я не хотел бы, чтобы описание этого вечера, этой ночи походило на те
сочинения, которым завидовал Андре Донзак в наши школьные годы. Однако же
пусть знает свидетель моей жизни, что то был миг, озаривший эту жизнь,
придавший ей истинный смысл, ибо то была ночь греха и вместе с тем - ночь
благодати.
Я взял у Мари чемодан и пошел впереди нее в комнату для гостей, не
спрашивая согласия ни у нее, ни у Симона. В светлом летнем платье и
соломенной шляпке она казалась совсем другой Мари, совсем не той, что у
Барда: юная девушка, которой я никогда не знал, которую знали другие. Но
эта мысль причинила мне лишь мимолетную боль.
Мы собрались все трое в столовой и поели наспех в полном молчании. Мари
сама предложила мне прогуляться по парку. Она вышла на террасу. Я накинул
ей на плечи свою старую школьную пелерину. Она медленно сошла по ступеням.
И сказала:
- Все это я уже знала заранее через вас. Как здесь все похоже на вас.
Я сказал, что, если бы она испытала разочарование, я бы ей никогда не
простил.
Она знала только исхлестанные морем сосны Сулака, рядом с ними сосны
Мальтаверна казались исполинами. Я взял ее под руку, чтобы она не
оступилась. "А это большой дуб?" Она узнала его, хотя это был такой же
дуб, как все другие; я прижался к нему губами, согласно своему ритуалу,
потом мы с Мари обменялись нашим первым поцелуем.
"Больше всего я люблю в Мальтаверне..." Об этом я мог говорить без
умолку. Я все уши прожужжал Мари, рассказывая о своем отвращении к
живописным местам и о том, что чувствую природу только там, где могу
наслаждаться ею один, один или с теми, кто любит ее вместе со мной, во
мне. До речушки мы не дошли, луг был уже весь мокрый от росы, но мы стояли
поодаль неподвижно и молча, вслушиваясь в потаенное журчание, которое все
не умолкало и не умолкнет во веки веков.
- Почему, - спросил я Мари, - ни на берегу большой реки, ни даже на
берегу океана я не испытываю того чувства, что вызывает во мне этот
ручеек, где я ребенком пускал кораблики, которые мастерил из сосновой коры?
Ведь знать, что ты смертен, - совсем не то, что чувствовать это всей
своей плотью. Этому научило маленького мальчика журчание Юра в те давние
летние ночи, когда он замирал, вслушиваясь в тишину - тишину, звенящую
пением цикад, прорезанную рыданием ночной птицы или призывным стоном жабы,
полную едва ощутимого шороха ветвей.
Мы остановились посреди аллеи послушать тишину. Мари прошептала:
- Мне кажется, здесь кто-то ходит. Я слышу, как шуршат сосновые иглы.