"Франсуа Мориак. Подросток былых времен (Роман)" - читать интересную книгу автора

квартала Сен-Серен. Я примостился на ступеньке крыльца и, упершись локтями
в колени, заплакал. Мое отчаяние было непритворным, но, строго говоря,
все-таки было игрой. Я упивался собственной скорбью. И тем не менее
настоящие слезы текли у меня между пальцев, настоящие рыдания я безуспешно
пытался удержать.
Дверь позади меня приоткрылась. Я вскочил. Мари появилась на пороге с
лампой в руках. Она еще не успела снять шляпку. Она сказала:
- Хорошо, что я увидела вас в глазок.
Она повела меня за собой, предупредив, чтобы я не шумел, хотя спальня
ее матери и выходит во двор. Мы вошли в узкую комнату, очевидно гостиную.
Там было холодно и стоял нежилой запах. Кресла были покрыты чехлами. Даже
люстра была затянута кисеей. Мари усадила меня рядом с собой на диван. Я
продолжал плакать, и она сказала:
- Какой вы еще ребенок! Вам даже не пятнадцать - вам десять лет! Так и
хочется спросить: "Ну как, прошло это страшное горе?"
Она первая обняла меня. Я уткнулся лицом в ямку ее плеча у шеи. Она не
шевелилась, словно боялась спугнуть птицу, опустившуюся к ней на палец, а
я был потрясен сошедшим на мен покоем и счастьем. Я делал первые робкие
шаги. Я позволил наконец себя "тронуть" в прямом смысле этого слова. Я
согласился не быть больше "неприкосновенным". Она сначала вытерла мне
глаза своим носовым платком, потом прикоснулась к ним губами, положила на
них свою прохладную ладонь. И тихонько погладила меня по щеке, больше
ничего. Я снова начал говорить, а она - терпеливо слушать.
- Мне стыдно, - сказал я, - что у вас создалось такое страшное
представление о моей бедной маме. Я сам вижу, что многое в этой истории
неубедительно. Как объяснить вам, что за человек моя мать? Единственный
раз, когда я решился сам заговорить о ее планах насчет этой маленькой
Серне, изложить ей причины моего отвращения, она не пожелала даже
выслушать их. Вам это покажется невероятным, но она совершенно искренне
убеждена, будто все, что я называю физической любовью, не существует для
людей особой породы, к которой принадлежим мы, она и я, что все это
выдумки сочинителей романов, а на самом деле есть лишь долг, возложенный
на женщину творцом для продолжени рода и удовлетворения скотских желаний
мужчины; она призналась, что это для нее самое непонятное в сотворенном
богом мире. Я согласился, что столь тесная связь души, взыскующей бога, с
животной плотью способна привести дух на край пропасти.
Мама бурно запротестовала, уверяя, что это испытание, через которое
христианину надлежит пройти, а главное, не надо поддаваться соблазну,
читая об этом в книгах, заполнивших всю мою жизнь. "Но ты - мой сын, -
добавила она, - я знаю тебя и не сомневаюсь, что ты испытаешь такое же
отвращение ко всему этому... Ты еще не можешь понять..."
И тут я подумал о своем отце, которого не знал, самом кротком, самом
ласковом из людей. Я прошептал: "Бедный папа..." Она ответила едва слышно,
не простив ему ничего: "О!
Клянусь тебе, он не щадил меня. Я никогда не уклонялась". Я повторил:
"Бедный папа". Помню, помолчав немного, я спросил у мамы, не терзает ли ее
совесть, что она прочит эту несчастную Жаннетту такому мужу, как я,
который наверняка станет избегать ее. "Но, дорогой мой, это счастье для
нее! После того как рна родит тебе сына, ты оставишь ее в покое, и она
будет гордиться, что благодаря ей создано поместье, самое значительное в