"Франсуа Мориак. Мартышка" - читать интересную книгу автора

обнажившей превосходно сделанные вставные зубы. Перегнувшись через перила,
она буркнула: "Что, съела?" - и вдруг дребезжащим, но пронзительным,
тонким голосом позвала:
- Галеас! Гийу! Детки!
Снизу, из недр людской и кухни, тотчас донесся ответный крик:
- Бабуся! Мамуленька!
Отец и сын взбежали по лестнице совсем бесшумно, потому что оба скинули
деревянные башмаки в кухне и остались в толстых шерстяных носках. Призыв
старухи означал, что враг на короткое время удалился. Можно собраться всем
вместе и посидеть у огонька в уютной бабушкиной комнате.
Галеас взял мать под руку. У него были узкие и покатые костлявые плечи,
обтянутые коричневой вязаной фуфайкой, слишком большая по росту голова с
целой копной волос, довольно красивые глаза, смотревшие каким-то детским
взглядом, и уродливый, вечно открытый рот с мокрыми губами и толстым
языком. Он был худ как скелет - брюки болтались на его тощих ногах,
свисали сзади крупными складками.
Гийом ухватился за свободную бабушкину руку и терся щекой о ее ладонь.
Из разговора взрослых он уловил только то, что было важно для него:
школьный учитель не хочет давать ему уроки. Значит, не надо будет
трепетать перед учителем, страшная тень чудовища удалилась. Все остальное
он не совсем понял. Бабушка сказала: "Я подпустила твоей супруге
шпильку..." Что это значит - "подпустила шпильку"? Какую шпильку? Все трое
вошли в свою любимую бабушкину комнату. Гийом тотчас прошмыгнул в свой
заветный уголок - между кроватью и скамеечкой, на которую бабушка во время
молитвы преклоняла колени. Верхняя крышка скамеечки открывалась, там был
устроен шкафчик. Здесь хранилась целая коллекция старых четок: одни четки
были из перламутра, их благословил сам папа Римский; другие четки - из
оливковых косточек, бабушка привезла их из Иерусалима. Была там еще
металлическая шкатулка с изображением Собора святого Петра в Риме -
воспоминание о крестинах: на шкатулке блестело серебряными буквами имя
Галеаса. Были у бабушки еще молитвенники с множеством картинок, с которых
улыбались лица каких-то неживых людей. Бабуся и папа шушукались у стола,
освещенного висячей лампой. В камине жарким огнем горели сухие виноградные
лозы; дрожащие отсветы пламени освещали все углы комнаты. Бабушка достала
из ящика круглого столика засаленные пасьянсные карты.
- Ну, сегодня хоть вздохнем спокойно. До ужина она не вернется. Можешь
поиграть на пианино, Галеас...
И бабушка углубилась в раскладывание пасьянса. Пианино перенесли в ее
комнату, и без того заставленную всякой мебелью, по требованию Поль: она
не выносила, когда ее муж "бренчал" на пианино. Гийому заранее было
известно, какие марши, вальсы и этюды будет играть отец, все эти
музыкальные пьесы следовали одна за другой в неизменном порядке. Сначала
раздавались звуки "Турецкого марша". Гийу уже знал, в каком месте отец
собьется, и каждый вечер ждал этой фальшивой ноты. Иногда Галеас, не
прерывая игры, перебрасывался с бабушкой краткими репликами. Его
бесцветный голос казался еще тусклее.
- Скажите, мама, этот учитель красный?
- Лусто говорит, просто ужас какой красный.
Мелодия "Турецкого марша" заковыляла дальше. Гийом старался представить
себе этого красного человека, измазанного с головы до ног бычьей кровью.