"Лариса Матрос. Три эссе" - читать интересную книгу автора

него. Он пел, ходил по залу между столиками, но во всем обнажаласось
внутреннее его отчуждение от происходящего вокруг.
- Мне знаком этот человек, но я не помню, откуда, - вдруг сказал мой
муж, напряженно вглядываясь в лицо певца.
Мне тоже показалось, что я его когда-о видела, и его облик вдруг
воссоединился в моем воображении с белым пароходом, с морем, но я ничего
конкретного не могла вспомнить.
- Вы, случайно не одессит?, - спросил муж певца осторожно, когда он,
оказавшись с группой музыкантов у нашего столика, выжидал музыкальную паузу.
Тот улыбнулся глазами, выразив таким образом утвердительный ответ.
Мы досидели до конца длинного и разнообразного концерта и, выйдя на
улицу, тут же столкнулись с певцом, который прогуливался вдоль здания
ресторана, возможно поджидая нас. Муж спросил:
- Откуда же я вас все-таки знаю?
- А меня в Одессе многие знали, ведь я тот самый Карузо, - ответил
он, нисколько не сомневаясь, что его пояснение дает исчерпывающу для нас
информацию.
Но моя память ничего не извлекла из своих кладовых, - возможно,
потому, что я никогда не была связана с уличными мальчишескими компаниями. К
тому же в Одессе каждый район имел своих "уличных героев" типа
"Жоры-профессора", "Мишка режет кабана", популярных на Молдаванке, где
прошли мое детство и юность. Однако и мой муж, коренной одессит, не мог
идентифицировать "Карузо" с чем-то конкретным.
Мы долго гуляли со старым-новым знакомым, разговаривая ни о чем. Он не
спросил нас о нас, мы его - о нем. В какой-то момент мне показалось, что я
потеряла ощущение пространства: булыжная мостовая парижской улицы словно
слилась с такой же одесской, и мы гуляем по ночной Одессе, как бродили
всегда в День Победы после фейерверков.
Может быть, потому мы не говорили ни о чем конкретном, что для нас
важно было не содержание разговора, а общение как таковое,
свидетельствующее, что никакие различия в образе жизни и занятий, никакие
расстояния и перипетии судеб не могут помешать нам ощущать: мы дети одной
мамы- Одессы, которая одарила нас энергией моря, открытостью степи, теплотой
солнца, филигранностью неповторимого юмора, помогающего нам преодолевать
трудности и ощущать радость и красоту жизни во всем.
Удивиельны переплетения нитей жизни человеческой! В Париж мы приехали
после нескольких дней, проведенных в Италии. Италия впервые вошла в мою
детскую душу прекрасной песней, которую очень любили в послевоенной Одессе.
Она звучала тогда почти из каждого патефона и граммофона, стоявших на
подоконниках квартир моего дома, и для меня навсегда осталась символом
радости и красоты приморского берега. В русском переводе она начиналась со
слов: "Как дивно светит после бури солнце... ". Не помню, когда и от кого я
услышала эту песню впервые. Может быть от записанного на пленке Карузо,
того, настоящего "великого Карузо"? Или от, - как описывает его тогдашнего
Алекс Борисов- худенького пацана с черными как смоль кудрявыми волосами и
огромными как маслины глазами, похожего не то на цыгына, не то на итальянца
с Одесской улицы, где никто не знал его подлинного имени, ибо никто его
иначе, как Карузо, не называл; от пацана, чьи черты так явствено
проглядывали с лица немолодого красавца, с которым нас свела майская ночь в
Париже.