"Сергей Матрешкин. Паноптикум." - читать интересную книгу автора

профессиональные удары.

Он вышел из больницы через три месяца - искалеченным, немым
полуидиотом. "Бывшая" и Карен уже были мертвы - он не поделил свежеиспеченный
торговый комплекс с партнерами и те, не долго думая, нашпиговали его домашнюю
"Вольву" взрывчаткой. Один из погибших вместе с ними телохранителей незадолго
до этого убеждал шефа, что это самая безопасная, из европейских, машина.
Квартира к тому моменту принадлежала какому-то левому кооперативу,
и он, потыкавшись в новую (но тоже бронированную) дверь, отправился к Тане.
Ладонь ее с растопыренными перьями тонких пальцев дрожала и дергалась
в такт словам:
- Уходи! Уходи! Я тебя очень прошу!
Она прятала лицо, но все тем же жестом отталкивала его.
Он промычал что-то зло и обиженно - калечные, они всегда злые.
- Уходи! - Дверь громыхнула, подъезд испуганно дрогнул стенами,
ее родители за закрытой дверью кухни переглянулись, сбежавшая с верхнего этажа
кошка зашипела и соскользнула вниз.
У нищих жестокая конкуренция, но он когда-то умел бороться за место под
солнцем, и выбить место на паперти не составило большого труда. Может быть
борьба за идеал, за высшую, или хотя бы четко видимую, цель и облагораживает,
но каждодневная драка за существование отупляет и лишает всякой надежды. Он
пил не больше чем все остальные, он был вонюч и грязен не больше чем все
остальные, он был как все вокруг. Hо больная печень - клеймо бомжей, грузчиков,
деятелей исскуства и работников моргов - это в подобных ситуациях смертельно, и
в конце концов он очутился в парке на моей территории, а его печенка - в моем
зубастом клюве.

Они подобрали ее на дискотеке, на вечеринке, на дне рождения у подруги.
Потом она уже и сама не помнила, как оказалась на заднем сиденье машины, и
почему вдруг решила, что ей так не хочется. Обидчивый оказался парень, я
чувствовал запах обиды в следах его пота, да и не привык он к такому. "Ах,
так!" - сказал он.
Когда ей было семь лет... А дальше ничего не виделось - только вот это
вот мамино "когда ей было семь лет", задыхающаяся боль на спине (лошадь со
вспененной пастью) и визгливый крик ее младшего брата "ах, так!".
"Ах, так!" - сказал он, и перегнувшись через сидение засигналил в
бибику. "Hе хочешь по хорошему, сука..." Я люблю таких парней. Я вообще люблю
людей, почти так же как дельфины.
Она плакала, говорила, что не хочет, зачем-то врала что замужем, и они
отпустили ее. "Беги, блядь! Бе! Ги!" - орали они из машины и улюлюкали, как
плохие ребята из фильмов. А она бежала вдоль мерцающих окнами домов и
материлась. Грязно так, как умеют только девчонки. Бежала, пока полностью не
выдохлась, а когда, обернувшись, увидела машину - села на асфальт и
разрыдалась.
Первым делом я выгрыз ее гибкое усталое лоно, потом принялся за губы
и напоследок оставил глаза. Глаза были почти обычные - хоть она и не закрывала
их, когда ее насиловали; а еще она очень недолго шептала их обычное "не надо,
пожалуйста". Я чувстовал запах мужчин впитавшийся в ее бедра, живот и
подмышки - вкусно пахло сигаретами, одеколоном и истертым железом. Когда я
был человеком мне было знакомо это чувство торжества собственного "Я" над