"Непонятные" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

2

Время мчится стремительно, год подгоняет-прогоняет год…

Умер старый хан.

Менялись времена года, облачалась в разные одежды природа — летнюю, осеннюю, зимнюю, весеннюю… И лишь жизнь каракалпаков оставалась все той же: нищей и беспросветной…

В один из весенних дней 1853 года Ерназар двинулся домой из Хивы. Весь день небо цвело, переливалось множеством красок и оттенков, но постепенно, постепенно возобладал черный цвет. Когда Ерназар удалился от города версты на две, небо над его головой превратилось в грандиозный черный шатер, кругом стало темно и мрачно. Ерназару не хотелось возвращаться в не любимый им, чужой город; каждая верста, отдалявшая его от Хивы и приближавшая к родному краю, была ему в радость, согревала как удача!

На этот раз он объявился в Хиве с опозданием. Хан готовился к войне с мервскими туркменами и поэтому увеличил налог с каждого дымохода на десять золотых. Такой налог был не по силам не то что для большинства аульчан, но даже для крепких и зажиточных домов был чересчур обременительным. Ерназару не удалось собрать деньги в срок и целиком, и он отправился в Хиву, ожидая грома и молний на свою голову. Однако ему повезло: хан уже выступил в поход, чиновники были по горло заняты обычной своей мелкой грызней. К тому же они опасались вступать с Ерназаром в споры, ссоры и пререкания — Алакоз есть Алакоз! Вернется хан, пусть сам с ним и разбирается, определяет меру и степень наказания за недособранный налог, за опоздание.

Больше всего Ерназара обрадовало, что ему удалось избежать участия в походе против туркмен. Те, кто прибыл в Хиву с налогом в срок, сдав его в казну, тут же должны были примкнуть к ханскому воинству.

Поскорее, поскорее и подальше от этого проклятого города!.. Даже начавшийся проливной дождь не был Ерназару помехой. Промокший до нитки, торопился он к Амударье, к переправе. На том берегу Амударьи дождя не было, меж облаками сияло осеннее солнце. Перебравшись через реку, Ерназар оглянулся назад: мрак, тучи и дождь остались позади. Он двинул коня вперед. Однако Ерназар не успел насладиться солнцем и душевным покоем: он увидел, как по дороге четыре хивинских нукера гонят связанных людей. Ерназар никак не мог привыкнуть к подобным зрелищам, хотя видел их часто! Не мог привыкнуть и примириться. «Бедный народ, доколе?..»-сжал он зубы. Не научился Алакоз таиться, скрывать свои чувства и мысли под маской. Хивинцы прочитали недобрые, гневные его мысли. Один из всадников поинтересовался:

— Алакоз, разве ты не отправился вместе с ханом?

— Уж не злоупотребляешь ли ты милостивым его отношением? — пробасил другой.

Ерназар ответил обоим презрительным взглядом. Он заметил среди связанных людей Жанибек-бия. Хотя бий и восседал на коне, руки его были заломлены назад. Ерназар догадался, что причиной тому — налог, не сумел Жанибек-бий собрать его…

Ерназар начал, как туча дождем, наливаться гневом.

— Ерназар, возьми себя в руки! — поспешил Жанибек-бий предотвратить беду. — Сила на их стороне, лучше подчиниться.

— Вместо того чтобы отправить собранные деньги в ханскую казну, этот хитроумный бий отправил их своему собрату — казахскому оборванцу Жангазы-ту-ре! — прорычал хивинец.

Жангазы-туре был знатным и богатым предводителем казахских родов, обитавших в низовьях Амударьи, в окрестностях города Кунграда. Он совершал набеги на хивинцев — не крупные, но стремительные и ощутимые. Ерназар уважал Жангазы-туре за отвагу и ненависть к хивинскому хану, подумывал даже вступить с ним в переговоры.

Если вы такие храбрые, почему бы вам не разделаться разом с этим «оборванцем»? — язвительно процедил Ерназар. — Зачем вы гоните этих несчастных бедняков, как скотину? Да еще со связанными руками?

— Это ваша забота и обязанность дать ему, разбойнику, отпор! Вы с ним соседи! И к тому же вы как-никак подданные Хивы! Или вы об этом забыли? — огрызнулся хивинец.

Чтобы отвлечь Ерназара и помешать ему натворить недозволенное, Жанибек поспешил обратиться к нему с вопросом:

Нет ли каких вестей от Каллибека и Тенела?

Ерназар отрицательно покачал головой. Один из хивинцев, тот, что находился поближе к Жанибеку, со злостью замахнулся на него плетью, но ударить не посмел. Какой-то старый дехканин обратил искаженное усталостью и болью лицо к Ерназару и прохрипел:

— Алакоз, когда же ты получишь помощь от русского царя? Когда приведешь к нам русских?

Хивинцы вытаращили глаза от такой наглости. Ерназар не проронил ни слова, опустил голову и угрюмо уставился на гриву своего коня. Старого дехканина огрели плетью. Группа двинулась дальше.

В сумерках Ерназар подъехал к аулу Фазыла и приметил там праздничное оживление. По дорожкам весело носилась галдящая мелюзга, отовсюду раздавался смех, оживленный говор. Ерназар вспомнил, что сегодня ведь у Фазыл-бия свадьба, он берет в дом четвертую жену. Ерназар хотел было проскользнуть незамеченным мимо, но потом подумал: «Пренебречь тоем, на который был зван, неудобно! Еще сочтут, что позавидовал чужому счастью или поскупился!..» Вблизи Фазыловой юрты пылал яркий костер, вокруг суетились люди, чуть поодаль, на поляне, кругом сидели гости; в середине круга стоял баксы[10] и, прижав дутар к груди, распевал песню.

«Как странно устроен мир! — вздохнул Ерназар. — У одних горе, у других радость! Десяток дехкан гонят под конвоем в Хиву, а здесь пируют довольные и радостные люди! Один бай, что невольник, со связанными руками, другой готовится изведать наслаждение с молоденькой женой!..»

Ерназар неторопливо приблизился к костру; его тотчас же приветили, указали на самое почетное место среди биев. Ерназар поздоровался за руку с теми, кто оказался рядом, остальным кивнул.

— Да-а-а, этот мир давит на плечи, как тяжелая глыба, давит не переставая… — отведав угощения, задумчиво сказал Ерназар. — Половина жизни уходит на то, чтобы угождать да приспосабливаться к другим…

— Вот где довелось опять свидеться, Ерназар-ага! — раздалось у него над головой.

Он вгляделся в человека, произнесшего эти слова, и признал в нем Бердаха.

— Ого, да тебя не узнать!

Бердах выглядел нынче нарядным. На нем была новенькая рубаха из бязи, голубой бешмет, на голове лихо завязан белый платок. Своим высоким приятным голосом он попросил тишины и вышел на середину круга. Постоял молча, сосредоточился, покачал плавно головкой дутара, и полилась его песня:

Глаза у богатеев и биев чуть из орбит не повылезали… А Бердах пел все звонче, все пламеннее — о том, что ханские сановники, подобно голодной саранче, обрушиваются на народ, несут ему страшное бедствие, что они жадны, алчны и продажны… Потом Бердах принялся перечислять поименно баев, биев и мулл, которых хан освободил от налога, перечислять не тех, кто находился где-то там, далеко, а восседающих здесь, на самых почетных местах… Они онемели от неожиданности и ярости. Слушатели из простого люда зашумели, обрадовались.

— Браво, молодец, певец! Язык твой не только сладок, но и остер!

Бердах играл на дутаре, и гости раскачивались в такт мелодии, повторяли за певцом его движения. Все были захвачены музыкой, ее ритмом, ее волшебством. Бердах вновь запел, на этот раз о Фазыл-бии, устроившем этот грандиозный пир. Но что это? Неужели они не ослышались? Неужели Бердах и в самом деле поет о том, что богатая, пышная эта свадьба оплачена слезами многих и многих несчастных и обездоленных?

Тысячу лет живи, певец! — неслось все громче, все мощнее. — Тысячу лет!

— Схватить и связать этого глупца! — распорядился Фазыл и, не дожидаясь слуг, сам выскочил на середину круга, вырвал дутар из рук Бердаха и швырнул его в костер.

Люди повскакивали со своих мест, джигиты Фазыл-бия заломили Бердаху назад руки, круг рассыпался, все смешалось, пошла потасовка.

— А ну прекратите! — Ерназар оказался рядом с Бердахом, разбросав в стороны тех, кто мешал ему на пути. — Освободите его немедленно! Освободите! — Ерназар снова заработал руками и локтями.

— Наш ага-бий решил вступиться за сородича, за легкомысленного поэтишку из рода колдаулы? — подскочил к нему, как петух, Фазыл. — Я не допущу, чтобы моя свадьба была испорчена этим неблагодарным! Не позволю! Держите его крепче! Вяжите ему не только руки — ноги тоже!

Однако толпа, воодушевленная заступничеством Ерназара, вмиг окружила грозной стеной прислужников Фазыла. Легкая потасовка грозила перейти в яростную рукопашную.

Ерназар растолкал, расшвырял по сторонам людей, державших Бердаха, и одним взмахом разрезал веревку на его руках.

— А ну, поэт, спой нам еще раз свою песню, а потом порадуй нас новой! — попросил он Бердаха.

Бердах не стал медлить. Сложив ладони лодочкой у рта, он повторил песню. Потом метнул взгляд на Ерназара.

— А теперь послушайте все, и вы тоже, Ерназар-ага, то, что я еще не успел спеть! — озорно, с вызовом прокричал он и начал новую песню.

Бердах пел о том, как притесняют и грабят свой народ каракалпакские баи, как из кожи вон лезут, чтобы угодить, выслужиться перед хивинским ханом. Среди тех, кого заклеймил Бердах, был и Ерназар, и его имя поэт назвал первым…

Слушатели реагировали на эту его песню со всей непосредственной, искренней отзывчивостью и согласием. Люди желали Бердаху долгих лет счастливой и безбедной жизни и гневно предупреждали байских прихвостней: «Не троньте нашего поэта!..»

— Бердах, почему ты среди притеснителей назвал и меня? Да еще и на первое место поставил? — полюбо пытствовал Ерназар. В вопросе его не звучало ни угрозы, ни обиды.

— Вы тоже бий!.. Наш народ видел в вас смелого, решительного человека, который мог бы поднять каракалпаков на борьбу, сумел бы горы свернуть, не то что освободить нас от хана! Вы покорились хану, стали его прислужником.

Алакоз слышал гул одобрения из толпы, видел, что бии оскорблены обличениями поэта. Он обратился к Бердаху вновь так же невозмутимо и спокойно:

— Ответь мне, какой представляется тебе нынешняя судьба каракалпаков?

— По-моему, наша страна — это маленький плот в открытом бурном море, и плывет он туда, куда его несет-гонит ветер… Но было бы клеветой, несправедливостью переложить за это вину на народ. Вина — на его вожаках, предводителях!.. Судьба народа? Она напоминает мне одинокий карагач, растущий среди каменных глыб. А предводители народа, баи и бии, — дровосеки, которые рубят это дерево.

— Видишь ли, поэт, мог бы я оспорить то, что ты тут говорил обо мне… Жизнь — она сложнее твоих сравнений и сопоставлений, это и тебе полезно знать. Но суть не в этом. Спасибо тебе, поэт! Ты свободен и отныне находишься под моей защитой и покровительством.

— Нет! Нет! Я возражаю! Он испортил мне той! Пусть сочинит песню в мою честь — достойную меня и моей славной свадьбы! Тогда я, может быть, и прощу его! — вопил Фазыл.

Кто-то через головы передал Бердаху новенький дутар. Он расправил плечи.

— Фазыл-бий, пусть мне лучше язык отрежут, но я не стану слагать песни в защиту лжи, нечестности

и подлости

— Эй, парень, уймись! — урезонил его Ерназар. — У поэта должны быть в запасе и добрые, мягкие слова для предводителей народа! Иначе как же они научатся справедливости и честности?

— Ерназар, вот-вот, сам теперь убедился, каков этот Бердах! — пожаловался один из биев. — Он только и знает, что возводить всяческую напраслину на нас! О налоге, видите ли, сочинил песню. Мои людишки выучили ее, подхватили и во весь голос распевают в ауле!

— Ерназар, если Бердах не попридержит свой язык и пыл свой не умерит, он весь народ с толку собьет, начнутся смуты и волнения! — взвизгнул другой бий. — Нам тогда голов не сносить — либо хан ее снимет, либо свои же работнички.

— Ну, поэт, что ты можешь ответить биям? — осведомился Ерназар.

— Без дыма не бывает огня, а без огня — дыма. Верно говорят бии, — громко объявил Бердах.

— Люди, успокойтесь и рассаживайтесь по своим местам, — обратился к толпе Ерназар. — Теперь настал черед выступать другим сказителям и певцам.

— А как же Бердах? Мы хотим его слушать! Пусть еще поет! — слышалось отовсюду.

— Он будет петь после них.

Вперед выступил пожилой сказитель с кобызом в руках, прокашлялся и запел:

Все так увлеклись, что не заметили, как Ерназар потихоньку выбрался из круга и сел на коня.

Каждый раз, когда Ерназар возвращался из Хивы, он заворачивал к Гулзибе. У нее всегда находил душевное успокоение, любовь и ласку. На этот раз он свернул к Генжемурату и, к большому своему удовольствию, застал у него Зарлыка. Друзья обрадовались встрече с Ерназаром — они почувствовали, что нынче он пожаловал неспроста.

— У меня хорошие новости! — Ерназару не терпелось поделиться с Зарлыком и Генжемуратом чувствами, переполнявшими его. — Хорошие новости! — повторил он вместо традиционных приветствий. — У нас появилось знамя, понимаете, знамя для наших действий! — Он повесил свой бийский халат на кереге — деревянной решетке юрты, уселся на пышном новеньком одеяльце, которое расстелила для него жена Ген-жемурата. — Я всегда относился к поэтам как к пустым мечтателям, сладкоголосым птицам. Только что я убедился: поэт может стать знаменем, символом целого народного движения!.. Припоминаю теперь, когда он мне сообщил как-то, что Каракум-ишан его прогнал, я даже его отчитал: почему не захотел учиться? Да, видно, придется мне просить у него прощения. Вот только гордость моя бийская, не знаю, позволит ли склонить голову перед поэтом? — прищурился Ерназар хитро.

— Да о чем ты, Ерназар? Ничего не понимаю! — заволновался Зарлык.

— Ты не о Бердахе толкуешь? — осторожно спросил Генжемурат.

— О нем! Как ты догадался?

— Да уж догадался… Бердах давно говорит языком бедняков и обездоленных. Его песни и должны стать нашим знаменем.

Такой необыкновенный голос, такой музыкант рождается раз в столетие! — восторженно вскричал Зарлык. — Мне довелось как-то услышать его песню против Каракум-ишана. Он исполняет ее тайком! Он так разделал этого святошу!.. — Зарлык поцокал языком.

Ерназар расстегнул пуговицы на рубашке, глубоко и счастливо вздохнул и с наслаждением отведал чая.

— Ну, друг мой Генжемурат, давай выкладывай новости — ближние и дальние! Мы послушаем тебя с превеликим удовольствием! — сказал он. Друзья давно не видели Ерназара в таком прекраснейшем расположении Духа.

Генжемурат бросил на жену смущенный взгляд, помолчал, медленно расправил плечи.

— Самая удивительная новость — русский пароход. Мы видели его вместе с Зарлыком на Арале; он двигается без парусов, под действием пара.

— Да, русские не перестают удивлять нас своими открытиями, своей чудодейственной наукой! — Ерназар одним глотком опорожнил пиалу чая.

— Ерназар, по-моему, главное, что тебе следует знать, — это настроение народа. Он ждет от тебя действий, ждет, чтобы ты выступил наконец… — без обиняков заявил Зарлык.

— Даже среди биев появляется все больше таких, что готовы отойти от хана, — пояснил Генжемурат.

— Это действительно так! — продолжал Зарлык. — Утверждают даже, что Фазыл и тот зол на ханских чиновников. Они заставили его испрашивать разрешение на сегодняшний свадебный той.

— Чтоб он сгинул, этот Фазыл! — в сердцах воскликнул Ерназар. — Он выжимает из людей все, до последней таньга, для своего любимого хана! Самому, видно, мало остается, вот и скулит, жалуется на ханских мехремов! — Ерназар брезгливо сплюнул.

— Я думаю, очень важно связать наших биев письменной клятвой. Устного договора мало — уж очень они увертливые и скользкие, совсем как большие рыбы в руках! — возбужденно говорил Генжемурат.

— Михайлов когда-то советовал то же! — встрепенулся Ерназар. — Клятва эта должна быть проникнута верой в завтрашний день!

— Хорошо бы заставить каждого бия подписаться под ней и еще — приложить свою печать. Если кто-нибудь из них замыслит отказаться от общего дела, народ сунет такому под нос эту самую клятву. — Зарлыку понравилось собственное предложение. — В клятве обязательно должны быть слова насчет того, что каждого, кто нарушит слово, ждет жестокая кара.

— Возвратятся бии, которые сейчас в походе вместе с хивинцами, тогда соберемся все вместе и потолкуем! — решил Ерназар.

— Можно собраться в моем доме! — заявил Генжемурат.

— Нет, на этот раз соберемся у Ерназара-младшего. К нему близко расположены все основные аулы! — сказал Ерназар.

— Сколько мы всего перевидали, пережили, сколько раз обжигались! Я предлагаю составить клятву, тогда будет что обсуждать, — сверкнул глазами Зарлык.

Лицо Ерназара осветилось теплой улыбкой.

— Твой совет разумен! — похвалил он Зарлыка.