"Каракалпак - Намэ" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

4

В детстве, когда я оказывал какие-то услуги старикам, они обычно благодарили меня такими словами: «Да не погаснут лучи твоей жизни, сынок». Долго не мог понять, чего они мне желают. Бессмертия? Так ведь оно все равно невозможно — это я уже тогда понимал. Желают в жизни только радости и света? Хорошо. Но для чего-то ведь существуют в мире ночь и тьма.

«Темнота — это здорово!»- рассуждали мы, ребятня, собираясь воровать дыни на соседних огородах.

«Прекрасная ночь», — вздыхали девушки, которым я мальчишкой таскал любовные записки.

Лишь спустя годы я понял смысл стариковского пожелания. Оно означает: пусть жизнь твоя всегда будет светочем для кого-то. Или, попросту говоря, пусть всегда отыщется хоть один человек, нуждающийся в твоей помощи, в твоих советах, в твоем мнении.

И действительно, самое лучшее, что могу сказать о дорогих мне людях, что жизнь каждого из них светит мне как звезда, и, встретившись с новым человеком, поняв и приняв его, я чувствую, что открыл для себя новую звезду.

Если люди как звезды, то телефон как телескоп: он помогает приблизить человека к человеку. Поэтому я очень обрадовался в свое время, когда узнал, что в нашей квартире будет телефон. Однако радость оказалась недолгой.

Телефон звенел. Я вздрагивал, подбегал и срывал трубку.

— Это кто? — спрашивала трубка.

— Это я, — отвечаю ей честно.

— Чей это дом? — продолжает допрашивать голос из трубки.

— Мой дом, — опять отвечаю то, что есть на самом деле.

— Дурак! — Трубка негодует, и тут же слышатся гудки отбоя.

Через некоторое время опять звонок, и вновь без всяких предисловий слышится требовательный вопрос:

— Ты кто?

— Я Каипбергенов.

— Какой такой Каипбергенов?

Я думаю, что ему нужен какой-то особый Каипбергенов, и потому, видимо, разочаровываю его, сообщая: Тулепберген Каипбергенов.

Трубка хмыкает в ответ, и снова отбой.

Скоро я уже малость пообвык, и теперь, если звучал вопрос: «Ты кто?» — я, не теряя времени, тут же докладывал четко и по- военному:

— Я Каипбергенов. Писатель. Вновь не подходило.

— Каипбергенов. Коммунист. Опять чем-то не устраивало.

— Каипбергенов. Каракалпак.

— Дурак, — хамила трубка.

Я сообщал свое имя, фамилию, отчество, сообщал свой пол, свою профессиональную и партийную принадлежность, говорил, наконец, что я — человек, но ничем не мог удовлетворить сердитый голос в трубке.

Со временем эти звонки прекратились, зато сам я все чаще стал задумываться над вопросом: кто я?

На работе приходится часто спорить не только с подчиненными, но и с начальством, и в обоих случаях я стараюсь высказывать свое мнение прямо в лицо. Как-то одному крупному работнику местного масштаба я заявил, что считаю его действия ошибочными. Он же отозвал меня в сторону и страшным шепотом вопросил: «Ты кто такой есть, чтобы меня критиковать?»

В другой раз — грешен человек — решил малость подольститься к начальству и высказать в его адрес несколько хвалебных слов. Но начальство сперва самодовольно ухмыльнулось, но не преминуло тут же и одернуть, поставить на место: «Ты кто такой, чтобы меня хвалить?»

Как-то один мой приятель заманил меня в гости к своим знакомым. Я этих знакомых моего приятеля прежде не знал. И они меня тоже… И вот вижу: хозяин дома, указав на меня подбородком, тихо так спрашивает: «Он кто?» А приятель тоже так тихо отвечает: «Писатель». «Ой-бой! — изумился хозяин и от изумления не смог приглушить голоса, а потому и произнес достаточно громко: — А я-то думал, что он нормальный человек!»

Чтобы в следующий раз не попадать впросак, я решил сесть и на досуге обстоятельно помозговать, вспомнить свою жизнь и, наконец, хотя бы самому себе объяснить, кто я есть.

Мой дедушка говаривал:«Сколько раз перешагиваю порог дома, выходя в мир, столько раз заботы своего дома присоединяю к заботам мира. Сколько раз возвращаюсь обратно, столько раз заботы мира присоединяю к заботам моего дома».

Кем же в таком случае был мой дедушка?

Из рассказов аксакалов. Великий и могучий царь Сулейман,[8] считавший себя властелином мира, однажды объявил по всему свету: «Всяк народ, что придет под руку мою и послушен будет повелениям моим, станет счастлив и в этой жизни и в жизни будущей».

И начали со всех краев стекаться народы под сень трона его. Среди прочих пришли к царю люди в черных шапках. Они были послушнее и исполнительнее других, и Сулейман часто хвалил их, говоря: «Вы, черношапочники, — лучшие друзья мои». И поручал им служить труднейшую службу в царстве своем и делать самую черную работу. А те, воодушевленные похвалой из уст царя, трудились терпеливо денно и нощно, не щадя сил своих и здоровья. Не роптали на голод, когда не хватало еды, на холод и жару, не сетовали в стужу и в зной. Другие люди, жившие под властью Сулеймана, время от времени являлись к царю со словами возмущения или с просьбой и грозили, что если обойдет он их милостью своей, то будут они жаловаться богу. И старался царь облегчать им участь: просивших хлеба — насыщал, просивших богатства — одаривал, кто хотел знаний — того учил, кто славы жаждал — того возвеличивал. А черношапочники не просили ничего и ничем не грозили, а посему хоть и называл он их «друзьями», но числил просто слугами.

Но вот однажды предводитель черношапочников предстал перед царем и молвил:

— Дай нам свободу.

— Да кто вы такие, — возмутился Сулейман, — чтобы свободу требовать?!

Не нашлись люди что ему ответить. И стали по одному, по двое, где семьями, где кучками убегать от Сулеймана и селиться в устье реки Аму на берегу Арала-моря. Начали строить камышовые хижины, ловить рыбу, пасти скот и растить джугару.

Как ответствовал бы царь народу, который, представ пред лицом его, вопросил прямо: «А ты кто такой, чтоб лишать нас свободы?» Наверное, Сулейман ответил бы что-нибудь, не зря же его считали мудрым.

Но для того чтоб вопросить так, люди должны были сами ответить на вопрос: «Кто мы такие?»

Если ты никогда не спрашивал себя: «Кто я такой?»- то вряд ли сумеешь по достоинству оценить ответ другого. Ведь если сам себя не понимаешь, не осознаешь, то всех прочих — и подавно.

«Бездумность — мать глупости», как говорят старики.

Человек начинает осознавать себя с первых же минут после рождения и должен заниматься этим всю жизнь. Иначе неминуемы ошибки и проступки. Без конца учиться на ошибках — тоже, по-моему, не признак мудрости, а уж оправдывать свои грехи — и вовсе безнравственно.

И все же безгрешных нет. Нет! Нужно, конечно, обдумывать каждый свой шаг, но в то же время постоянно осторожничать — тоже едва ли верно. Иначе станешь походить на несчастного слепца, который непрерывно ощупывает посохом землю — куда бы ступить, чтоб не упасть. Так мы далеко не уйдем.

Единственное решение, думаю, таково: чтобы не сбиться с дороги, надо сперва отыскать путь своего народа и уж потом на этом пути найти свою колею.

На вопрос: «Кто я?»- проще всего ответить: «Я — человек». Проще-то проще, но вот чтоб доказать истинность такого ответа, потребуется вся жизнь.

Кажется, нет ничего проще, чем рассказать о самом себе. ан нет. Трудно это, ой как трудно, и поведать о своем народе, частичкой которого ты являешься, тоже, казалось бы, просто, однако на поверку оказывается, что труднее дело вряд ли сыщешь.

Простым и легким все это представляется лишь поначалу, попервости, потому что уж кого-кого, а себя-то вроде бы знаешь аж до печенки; и сколько раз сетовал, что никто в мире не понимает тебя как следует! А как следует?..

Трудно человеку рассказать о себе, поскольку никогда не сможет он вывернуть всю подноготную: то начнет что-то утаивать, считая неудобным выставлять напоказ свое нутро, то, наоборот, впадет в грех самобичевания и такого о себе понаговорит, что… Да к тому же, призадумавшись, понимаешь, что самооценка — отнюдь не объективнейшая из оценок. Словом, трудно, очень трудно! А написать о своем народе — еще трудней.

Вот и теперь стараюсь искренне ответить на вопросы: «Кто я?», «Кто мы?»- но, признаться, затрудняюсь, не знаю, с чего начать.

Говорят, будто Бальзак, рассказывая о себе, снимал шляпу в знак уважения к великому человеку, то есть к себе. Конечно, с одной стороны, это шутка, но с другой — в каждой шутке кроется истина.

Мировая история — это ведь история человека, и когда мы говорим, что в мире множество сложнейших проблем, это значит, что проблемами переполнена жизнь человека, и когда надеемся, что будущее станет светлым и прекрасным, значит, надеемся, что в далекие грядущие годы человеческая жизнь станет светлой и прекрасной.

Каждый человек — это живой памятник всему лучшему, что было на этом свете в прошлом; каждая человеческая могила — памятник непоправимой ошибке прошлого.

Прежде чем вспомнить о своих достоинствах, о своих заслугах перед людьми, не худо подумать, что и сам ты многим обязан другим людям, не худо понять, что все люди являются опорой друг для друга.

Моя мать говорила:«Живи так, Сере, чтобы честно мог сказать: «Я всегда был поддержкой для своих друзей».

Отец сетовал:«Эх, сынок, сколько в мире трухлявых подпорок… А если крепкая подпорка да трухлявую стену держит, так это и того хуже».

Дедушка поучал:«Надежнее всего, Тулек, во всем опираться на свой народ».

Народ каракалпаков малочислен. Он поредел в бесконечных кочевьях и беспрестанных боях с недругами, гнавшими его с обжитых земель. Он похож на косяк рыб, загнанных штормом в отдаленный залив Аральского моря. Малочислен народ, но многочисленны и разнообразны его обычаи, которые сохранил он и пронес через века и пространства, велика и отзывчива его душа, которая не очерствела от бед и тягот. И вправе он гордиться тем, что всегда был поддержкой не только своим детям, но своим искренним друзьям.

Дети наследуют черты и свойства родителей. Это естественно. Точно так же во внешности и нраве каждого человека есть признаки, унаследованные им от своего народа. Однако все эти черты, свойства и признаки не с неба сваливаются. Они воспитываются, взращиваются в самих людях. Если справедливо утверждение, что в характере отдельного человека отражается характер нации, то верно и другое: сам национальный характер складывается из характеров людей, составляющих данный народ.

Народы различаются меж собой. И своеобразие каждого из них лучше поймем, если будем рассматривать их не изолированно, а в сопоставлении друг с другом. И не лучше ли такое сопоставление начинать с самого начала: с рождения младенца, с колыбели. Думаю, кое-что можно понять, заглянув в люльку новорожденного.

Моя мать, помнится, укладывая в люльку моих младших братьев и сестер, всегда совала им под подушку кусок хлеба или книгу, а то и нож. Несомненно, те же вещи в свое время были и у меня в изголовье. По поверьям и обычаям, если рядом с человеком хлеб, ему нечего бояться, если книга — то к нему не посмеет приблизиться нечистая сила, а если нож — то пусть лучше другие его страшатся.

Мать говорила:«Под подушку ребенку нельзя класть золотые вещи. Ни в коем случае. Все зло в золоте».

Приметы, они и есть приметы. Но мне, признаюсь, никак не по душе обычай класть к изголовью нож, кинжал. И в скольких бы мифах, преданиях, в скольких бы стихотворениях, пусть даже великих поэтов, он ни воспевался, все равно это — оружие, а чаще — орудие подлого убийства. Глядя на кинжалы, почему-то всегда представляю, как лезвие входит в тело… Б-р-р-р… Аж озноб по коже.

Моя мать поучала:

«Хвалиться оружием — недостойно храбреца, это дело труса».

«Нож в дружбе не помощник, он способствует лишь вражде».

«Если твой спутник держит нож за поясом, тебе придется держать язык за зубами».

Из рассказов аксакалов. Однажды хорезмский хан, пресытясь скукой, решил потешить свой взор созерцанием состязания в стрельбе. Его придворные, всегда готовые исполнить любую волю хана, за три дня собрали в Хиве всех знаменитых стрелков Великого Востока. Собрали они и всех известных людей. Меж судей был и поэт Бердах.

Стрелок, прибывший с родины Бердаха, стал похваляться пред всеми, что единым выстрелом собьет не одного гуся, а весь косяк гусиный.

Услышал те слова хан хорезмский и удивился. Заметил хан гусей вереницу, показавшуюся над стенами Хивы, и повелел: — Стреляй.

Долго целился охотник. Наконец грянул выстрел. Не сразу низверглись птицы. Сперва смешались, сбились в кучу, затрепыхались, заметались в воздухе, а потом по одной рухнули наземь.

— Эй, Бердах, — радостно крикнул хан, — гордись своим земляком! Я вознамерился взять его к себе во дворец. Скажи, поэт, какой награды он достоин?

Бердах приблизился к стрелку и спросил:

— Как удалось тебе сразить единым выстрелом сразу столько гусей?

И ответил ему стрелок:

— Не простой заряд вложил я в ствол своего ружья. Не дробь это и не пуля. В моем патроне злые осы. Когда я выстрелил, они набросились на птиц и стали их жалить нещадно. Жалили в глаза, в голову, в сердце. Изнемогли от боли гуси и пали вниз.

Так хвалился стрелок.

И тогда поэт, ни разу не склонивший головы перед ханом, вдруг опустился на колени:

— Всемогущий хан, пусть наградой моему земляку-охотнику будет смерть.

— Как? — изумился хан. — Разве не достойна похвалы изобретательность этого человека?

— Нет, — твердо ответил Бердах. — Такие изобретения не сегодня, так завтра накличут страшные беды на головы всех людей и на твою голову тоже, всемогущий хан.

— Это ты так считаешь? — вопрошает хан.

— Нет, — говорит Бердах. — Разве ты не знаешь, что устами поэта народ возвещает свое мнение?

И тогда хан, ни разу до того не прислушивавшийся к советам поэта, повернулся к свите и повелел:

— Схватить стрелка, выколоть ему глаза, а после предать смерти.

Моя мать учила:

«Не жалей, что сегодня пришлось разок всплакнуть, если знаешь, что завтра всех порадуешь».

«Что значит бессонная ночь для меня, если знаю, что дети мои будут спать спокойно».

«Жить с людьми мирно, по-соседски — это и есть счастье. А за счастье и жизнь отдать не жалко».

Дедушка советовал:

«Коли человек забудет, что человек он, то сразу превратится в червя, грызущего ствол древа жизни. Своего насыщения ради всю жизнь готов превратить в труху».

«Придя на той, не лезь на почетное место, пока не пригласят, но и свое место не уступай кому попало».

«Мудрый сын стремится к тому, чтобы место на тое, доставшееся ему от отца, продвинуть к центру дастархана, а глупца и с почетного места отцовского подвинут к дверям».

По лучшим сыновьям народа весь свет судит о месте этого народа.