"Каракалпак - Намэ" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

3

Дедушка привел меня в пионерский лагерь, оставил там, а сам поспешил домой.

И вот сижу я на своей кровати, и грустно мне и страшно. Еще бы, ведь сегодня впервые в жизни буду ночевать не на кошме, расстеленной на полу, а на высокой и узкой железной койке, да еще среди чужих. Тут подходит высокий парень и говорит:

— Я пионервожатый. Зовут меня Узакбергеном, фамилия моя Бекниязов. Студент Чимбайского педучилища. А ты кто же будешь?

Отвечаю, подражая ему:

— Я пионер, зовут меня Тулепберген Каипбергенов. Ученик начальной школы имени Чапаева.

— Вот, — говорит, — оказывается, ты тезка моему брату, он тоже Тулепберген, но он постарше тебя лет на пять. Хорошо. Значит, познакомились. А теперь скажи, в каком кружке ты хочешь заниматься?

Ни о каких «кружках» я слыхом не слыхивал в жизни, а потому вместо ответа только плечами пожимаю.

— Ах, да, — говорит он, — ты же из начальной школы. Ладно, тогда скажи: кем ты хочешь стать?

— Поэтом, — выпаливаю я.

— Если так, то будешь заниматься в литературном кружке. А пока вот тебе тетрадь для дневника.

Он вынимает из сумки чистую ученическую тетрадку и, написав на обложке мое имя, кладет ее предо мной:

— На, ниши.

— А что писать? — спрашиваю я.

Он молча достает из той же сумки отточенный химический карандаш и кладет его рядом с тетрадкой.

- Дневник вести я тебя научу. А сколько у тебя стихов? — спрашивает он вдруг.

— Не знаю, — говорю я вполне искренне, поскольку и впрямь не знаю, считать ли те два стихотворения, которые были раскритикованы учителем.

— Очень хорошо, что ты их не считаешь. Ты же поэт, а не учетчик. Ладно, прочти последнее.

Как раз по пути из аула в лагерь — а дорога длинная — я сочинил стихотворение, но записать его еще не успел и потому читаю наизусть:

Жизнь женщин у козака[38] прошла, Жизнь мужчин как в аду была, Жизнь детей в мученьях текла, Ты всегда был унижен, каракалпакский народ. Тебя, мой народ, спасали сказки и преданья, Ты перенес все тяжкие испытанья, В поисках друзей преодолел все расстоянья, Сегодня ты счастлив, каракалпакский народ.

Вожатый слушает очень внимательно и, помолчав минутку, спрашивает:

— Как ты назвал это стихотворение?

«Каракалпакский народ», — отвечаю я с достоинством.

— Это слишком высокое и ответственное название, — говорит он, — надо бы подыскать другое. Подумаем вместе и найдем.

Из моего первого дневника, который был написан под диктовку пионервожатого

1 июня 1941 года. Надо уважать книгу.

Книга — самый верный, мудрый и самый красноречивый друг. Если с ней сдружишься, то и она перед тобой в долгу не останется — поможет тебе стать добрее и умнее.

Любые вещи, когда их становится очень много, теряют свою цену. А книги — нет,

2 июня 1941 года. Обложка книги как дверь дома, в котором проживает множество людей. Не стесняйся, входи в этот дом, и люди, в нем живущие, всегда помогут тебе и советом и примером.

Обычные дома бывают разные. Если тебя предупреждают: «Не стучись в эту дверь, там живут плохие люди», то верь этому. Но если тебе скажут: «Не открывай эту книгу», — не верь. В каждой книге хранится опыт хотя бы одной жизни.

Никогда не бросай книгу под ноги и никогда не топчи книгу, иначе станешь похожим на человека, который наступает на голову или на сердце другого человека.

3 июня 1941 года. Для того чтобы стать поэтом, ты должен многое познать. Как-то один молодой поэт написал письмо Максиму Горькому. Молодой поэт доказывал, что ему не надо стремиться узнать как можно больше, ведь все равно никто в мире не может постичь всего. Прочитав это письмо, Максим Горький сказал, что из этого литератора вряд ли что получится.

4 июня 1941 года. Наполеон Бонапарт говорил, что если погибнет солдат, то на его место можно поставить другого солдата. Л если умрет поэт, то его место никто занять не сможет.

Чингисхан приказал, чтобы все известные поэты поступали к нему на службу, а поэтов неизвестных он повелел умертвить.

Тамерлан говорил: «Я боюсь в этом мире только двоих: своего телохранителя и поэта. Если обижу телохранителя, он способен в любую минуту снять мою голову с плеч, если обижу поэта, то мою голову снимет народ».

5 июня 1941 года. Афиняне и спартанцы были родственными народами, хотя и часто ссорились друг с другом. Однажды на спартанцев напал враг, и они вынуждены были просить помощи у афинян. А те в насмешку послали к ним всего одного солдата, да и тот был хромым. Но хромой солдат оказался поэтом. Он встал перед рядами спартанских воинов и запел песни. Спартанцы, воодушевленные его песнями, ринулись в бой и победили врага.

Вдохновенное слово — это мощное оружие.

6 июня 1941 года. «Одна щепотка соли сделает еду вкусной, одно глупое слово сделает жизнь горькой», — гласит народная пословица.

Если вдумаешься, то поймешь, что пословицы и поговорки — соль фольклора, они основа всех сказаний, преданий, дастанов. У наших предков не было алфавита, не было письменности. Свою мудрость народ мог хранить только в памяти. А для этого нужна была краткая форма, которая легче запоминается и легче передается из уст в уста, от поколения к поколению.

И неудивительно, что у многих народов есть схожие поговорки и пословицы. Ведь когда-то все народы не имели письменности и печати. К тому же никакой народ не жил отдельно от других народов. Они торговали друг с другом, встречались, женили сыновей, выдавали дочерей замуж за людей другой национальности.

Б последнее время многие писатели приноровились украшать свои произведения жемчужинами народной мудрости. Они с охотой и с легкостью вставляют в свои книги пословицы и поговорки и даже выдают их за собственные открытия. Но будущее все расставит на свои места, и поговорки опять станут народными.

7 июня 1941 года. Если обратимся к истории своего народа, то заметим, что наши сказки и предания сохранили историческую действительность в причудливой, фантастической форме. Конечно же ясно, что по устным рассказам нельзя изучать историю, однако некоторые наши ученые словно забывают об этом. Они даже термин выдумали «из народных уст» и полагают, будто термин этот позволяет им описывать некоторые действительные события минувшего в том виде, в каком донесли их сказки и легенды.

К тому же наш народ был хотя и малочисленный, но многоплемённый. К племенной розни прибавлялась еще и рознь сословная. Для богатых свой век был «золотым веком», для нищих он был веком «железным». Но в те времена перо и бумага далеко не всегда находились в руках прогрессивных людей.

8 июня 1941 года. Самый главный вопрос литературы — вопрос об идеальном образе. Все о нем спорят, и каждый приводит свой пример. Это и понятно, поскольку идеальный образ — это такой человеческий образ, на который стремится равняться каждый человек. Идеальный образ невозможно выдумать, его не может создать фантазия даже самого гениального писателя. Такой образ может родить только само время, сама историческая эпоха.

9 июня 1941 года. Лев Толстой в письме к Фету писал, что литературная работа чрезвычайно трудна и, кроме самих литераторов, это вряд ли кто понимает. В другом письме он сравнивал предварительную работу над книгой с глубокой вспашкой перед посевом. Лев Толстой говорил, что он должен обдумать судьбу всех героев книги, подумать о миллионе возможностей, а потом выбрать одну миллионную часть. Это адская трудность. Душераздирающая.

10 июня 1941 года. Фурманов говорил, что, приступая к роману, он долго сомневался, маялся, размышлял, прикидывал и так и эдак, но никак не мог выбрать какую-то одну форму повествования.

11 июня 1941 года. Прежде чем приступить к какому-либо делу, человек, если он не уверен в собственных силах и сомневается в успехе, стремится найти друга, с которым можно посоветоваться. Советоваться можно со многими, но не стоит и пренебрегать собственным умом.

Однако всегда выслушивай того, кто говорит от чистого сердца.

Записи из дневника, которые я делал не под диктовку пионервожатого, а самостоятельно

12июня 1941 года.…Я пишу все, что говорит дядя вожатый Узакберген Бекниязов, а понимаю совсем не все. Про Льва Толстого я хотя бы слыхал, он написал какую-то сказку — или «Красную Шапочку», или «Маша и медведь», или обе вместе. А люди по фамилии Фет и Фурманов мне вовсе неизвестны, про них в начальной школе имени Чапаева нам не рассказывали.

Я не понимаю: или дядя вожатый не понимает, что я его не понимаю, или хотя и понимает, но не обращает внимания, не хочет огорчать меня, а может, думает, что я со временем пойму все и сам разберусь. Он не спрашивает у меня, как я усвоил то, что он сказал вчера, а просто сегодня диктует новые мысли и изречения. А если от новых мыслей у него остается свободное время, то просит меня прочитать мои новые стихи, которые я пытаюсь писать теперь почти каждый день, и слушает их. А потом говорит: «Ты пиши, пиши. Не бросай этого».

13июня 1941 года. Сегодня после физзарядки, когда мы стояли строем, чтобы идти на завтрак, дядя вожатый Узакберген-ага вызвал меня. Он попросил, чтобы я прочитал свое последнее стихотворение. Я вышел перед строем и прочитал стихотворение «Я счастлив, мой лагерь!». Это стихотворение я написал недавно, сразу после приезда в лагерь. Я очень волновался, а когда я это стихотворение прочел перед строем, все захлопали. Я очень обрадовался этому, и грудь моя чуть не лопнула от радости. Но я радовался про себя и не зазнавался.

После завтрака дядя вожатый Узакберген-ага подошел ко мне и дал мне чистый конверт. Он сказал, что есть человек, который сегодня отправится в город Турт-куль. И чтобы я вложил свои стихи в конверт и отдал тому человеку. Он их снесет в редакцию газеты «Жеткиншек».

Я стрелой побежал к себе в комнату. И, сидя за тумбочкой, написал на свободном месте под стихами, что когда я их читал, то весь отряд хлопал. Потом вложил стихи в конверт и отнес тому человеку, который уезжал в Турткуль.

Снова из дневниковых записей, сделанных под диктовку пионервожатого

14 июня1941 года. Сегодня многие народы мира плохо знают друг друга. Когда молодежь одной страны встречается с молодежью другой страны, то у них практически нет общих тем для беседы.

Главным препятствием в общении является именно отсутствие общих тем, а не различие языков. Языки и должны различаться. Как сад красив разнообразием плодов, так же и мир красив и ценен разнообразием языков, каждый из которых дает свои плоды. Государства различаются, но есть посланники, которые помогают установить взаимопонимание. В наше время такими посланниками могли бы стать книги. Они способны сблизить и сдружить людей. Это, конечно, очень долгий процесс. Но не стоит бояться его длительности, если заботиться не только о себе, но и о потомках. А поколение, не заботящееся о потомках, перво-наперво уничтожает себя.

Чтобы в будущем объединить людей, надо ввести во всех странах общий учебник литературы, в котором найдется место всем корифеям мировой классики. При этом лучше было бы не подчеркивать национальную принадлежность каждого писателя, не указывать, что Гомер — грек, а Данте — итальянец, что Шекспир — англичанин, Гёте — немец, а Толстой — русский. Важнее подчеркнуть, что все они — гении человечества. Из этого вовсе не следует, что нет надобности изучать национальную литературу. Пусть ее проходят в школах так же, как сейчас. Но если бы рядом с учебником национальной литературы был и учебник литературы мировой, то каждый человек сверял бы творения своих писателей с достижениями общечеловеческой культуры.

16 июня 1941 года. Наш народ был признан равноправным народом только после Октябрьской революции. Только после революции ему было предоставлено законное место в общем поезде прогресса. У каждого из народов Советского Союза есть свои традиции и свои достижения, есть свое искусство и своя наука. Все это для нас хорошие примеры, которым нужно следовать. Но плохо подготовленный человек не может сразу же воспринять то, что ему нужно и полезно. Нам надо еще многому учиться. Очень многому! Иначе в общем поезде мы окажемся самыми необразованными пассажирами, самыми скучными и неинтересными спутниками.

Это не значит, что нас пока не надо бы пускать в общий поезд прогресса. В этом поезде у каждого свое место. Ведь и пальцы одной руки не одинаковы, но пик-то не станет отрезать свой мизинец, приговаривая: «Вот тебе за то, что ты не дорос до других». Но если вся рука развивается и набирает силу, то должен развиваться и мизинец, иначе один палец ослабит всю пятерню.

Вновь записи из дневника, сделанные мною самостоятельно

17 июня 1941 года. Сегодня мы сперва купались в канале Бозкул, а потом всем отрядом давали концерт на полевом стане соседнего колхоза. Я прочитал свое стихотворение «Я счастлив, мой лагерь!».

Дядя вожатый Узакберген-ага почему-то не показывается. Не пришел он и вечером. Это меня беспокоит.

18 июня 1941 года. Я узнал, куда уходил Узакберген-ага. У него заболела мать. Он поехал к себе в аул, чтобы отвезти своей матери лекарства. Мне без него очень скучно.

19 июня 1941 года. Не хочу ничего делать, потому что нет Узакбергена-ага. Неохота играть с ребятами. Не хочу читать. И писать тоже не хочу.

20 июня 1941 года. Сегодня после обеда я шел в свою комнату на мертвый час. Вдруг заметил дядю вожатого Узакбергена-ага Бекниязова. Он улыбался. А в руках держал конверт.

— Тулепбергеп, это тебе из редакции письмо, — сказал он. В райцентре он зашел на почту и взял письма для лагеря, и мое тоже. — А ну, открывай и читай!

Я осторожно открыл. В конверте было письмо. Я достал его и начал читать громко и с выражением.

Вот это письмо:

«Уважаемый Туленберген!

Во-первых, известно, что для любого поэта его стихотворение — родное дитя. Известно, что и ежиха, целуя своего ежонка, приговаривает: «Пушистенький ты мой», и ворона, лаская вороненка, приговаривает: «Беленький ты мой». Твое стихотворение не показалось нам ни «пушистеньким», ни «беленьким».

Во-вторых, ты сообщаешь, что когда читал свои стихи, то «весь отряд хлопал». Известно, что слушатели хлопают в двух случаях: когда им нравится и когда они хотят, чтобы поэт побыстрее кончил чтение. В следующий раз, когда станешь выступать со стихами, обязательно понаблюдай за слушателями, тогда поймешь, почему они аплодируют.

Желаем тебе в будущем стать настоящим поэтом. А пока ты им не стал, стихов твоих мы печатать не будем.

С приветом, редакция газеты «Жеткиншек»!»

* * *

До сих пор помню, как ошарашил меня этот редакционный ответ. До той минуты я чувствовал себя деревцем-саженцем, которому еще расти и расти. Но в ту минуту вдруг ощутил себя гнилым трухлявым яблоком, которое шлепнулось с ветки в грязь — там ему и место. Я боялся взглянуть на своего первого вожатого и стоял, не отрывая взгляда от письма, хотя читать в нем больше было нечего. Но тут Узакберген заговорил сам. Заговорил спокойно и даже весело.

Что сказал вожатый. Как-то в аульском нашем клубе проходила встреча с известным поэтом Аббазом-шаиром. Конечно, и я пошел, потому что это очень меня интересовало.

Открывал встречу наш председатель колхоза. Это тоже честь, не на всякое клубное мероприятие приходит сам председатель.

И вот зал заполнился битком. Председатель вышел на трибуну, развернул бумажку и громко так, с пафосом произнес:

— Товарищи! Друзья! Аульчане! Вечер, посвященный творчеству известного поэта Садыка-шаира, чье сердце переполнено богатством золотых слов, объявляю открытым!

Из зала ему подсказывают:

— Не Садыка-шаира, Аббаза-шаира!

— Не смейте меня перебивать, — возмущается председатель. — Я знаю, что говорю.

Тут уж весь зал взорвался. Шум, крики, люди вскакивали с мест. Тогда председатель встал и говорит:

Товарищи! Я и сам понимаю, что мы встречаемся сегодня с известным поэтом Аббазом-шаиром. Вот он рядом сидит. Кто же его не знает. Но и я не ошибся. Вот в этой бумаге, которую мне прислали и которую я держу в руках, четко написано, что предстоит встреча с поэтом Садыком-шаиром. А бумага пришла сверху. Не прочесть ее я не имел права. Так что вышла неувязочка, но не по моей вине.

Зал так и грохнул от хохота.

Потом через несколько месяцев к нам в аул приехал Жапак-баксы.[39] И на сей раз председатель явился на встречу, но открывать ее уже не решился. Зато когда сказитель закончил свое выступление, председатель первым решил поблагодарить его, конечно же от лица всех колхозников.

— Уважаемый Жапак-баксы! Ваш прекрасный голос задел струны наших сердец. И за это вам от всех тружеников нашего колхоза огромное спасибо!

— Скажите спасибо и за прекрасную игру на дутаре! — крикнули из зала.

— Нечего меня учить, — озлился председатель. — Я сказал все что нужно!

Так и не поблагодарил исполнителя за игру на дутаре. Люди потом сами извинялись перед Жапаком-баксы за упрямство и неучтивость своего председателя.

Зато еще через несколько месяцев, когда в нашем аульском клубе выступали известные певицы Аимхан Шамурадова и Тохта Рахманова, председатель вдруг решил исправить прежние ошибки и неожиданно для всех, благодаря певиц, произнес:

— Спасибо вам, дорогие Аимхан Шамурадова и Тохта Рахманова, не только за ваше пение, которым вы порадовали народ нашего аула, но еще и за очень искусную игру на дутаре.

Певицы стоят, не знают, как воспринимать такую нелепую похвалу. По залу покатился гул недоумения.

— На дутаре играли не они! — кричат председателю.

— Эй вы, крикуны! — отвечает он. — Потише! Не вы, а я тут председатель. А я дважды не ошибаюсь.

Ну что с него возьмешь? Из-за собственной глупости всех обидел и доволен.

И ведь не один он такой. Думаю, и в редакции газеты найдутся люди сродни нашему председателю. Так что ты, Тулепберген, не печалься.

* * *

22июня 1941 года. Только что, прямо вот после обеда, Узакберген-ага подозвал меня к себе. Он вынул из кармана рубашки две урючных косточки. Одну дал мне, а другую положил себе в рот. Он обсасывал косточку с удовольствием.

— Ах, сладкая как сахар! — говорит, — А твоя? — спросил он меня.

Моя косточка была горькая, я так и сказал:

— Очень горькая!

Он снова полез в карман и достал еще две косточки. Одну дал мне, а вторую сунул себе в рот, но тут же выплюнул.

— Тьфу, какая горечь! — сказал он. И спросил: — А твоя?

На этот раз моя косточка была сладкая, и я сказал:

— Мне попалась сладкая.

Он положил свою руку на мою голову и сказал:

— Всегда говори только правду. И не живи, повторяя своего учителя. Учитель тоже может ошибаться. Об этом мы поговорим вечером, а теперь иди спать.

Сейчас я лежу в своей палате, на своей койке. Я всегда сплю после обеда, а теперь не могу заснуть в этот мертвый час. Я думаю о том, что сказал Узакберген-ага. На моем языке два вкуса: сладкий и горький. Мне очень тревожно…

Только что я опять перечитал письмо из редакции. Сунул его снова под подушку. Не спится. Какой-то холод внутри меня. Звучит горн. Но это не сигнал подъема. Другой сигнал — тревожный. Кончаю писать. Бегу…

Когда прибежал к линейке, там уже стояли ребята. Стояли не строем, а кучками. Пришел начальник лагеря. Он сказал, что война. Этой ночью началась война. Фашисты, немецкие захватчики, напали на нашу страну.

Война…

Все молчали. Многие плакали.


23 июня 1941 года. Советы моего первого вожатого:

Тулепберген, ты мне понравился, и я верю, что ты не побоишься трудностей и преград, которые встретятся в твоей жизни. Я не любитель давать советы и все же скажу: если наш язык — это опора, которая держит нас на земле, то русский язык для нас — крылья, они поднимут в вышину. Нам с тобой нужны крылья, дорогой мой, крылья! Сейчас война с Германией, но не все немцы — фашисты, и среди немцев были великие люди. Великий немецкий поэт Гёте говорил, что человек, знающий два языка, дважды человек, а тот, кто знает сто языков, — стократ человек. Не забывай об этом.

Сейчас я пойду прямо в город с заявлением в военкомат, а оттуда — на фронт… Будь здоров. После победы я обязательно разыщу тебя. Ты мне, правду говорю, понравился. Не забывай ежедневно по утрам спрашивать себя: «Чем я сегодня могу быть полезен людям, своему народу?» — а вечером перед сном давать честный ответ, хотя бы самому себе: «Что доброго я сделал сегодня людям?» Да, кстати, то твое стихотворение «Каракалпакский народ», помнишь, ты прочитал его в день нашего знакомства? Так вот, оно, конечно, не без недостатков, его еще дорабатывать и дорабатывать надо, но твоя мысль и чувства верны. Их хорошо бы развить, стихотворение продолжить и назвать его «Каракалпакстан». Может получиться отличное сочинение. Это, разумеется, лишь совет. Решать тебе…

Литература — это не просто собрание красивых и мудрых речений. Это узел, соединивший художественным словом жизненные события и причины, которые их породили. Литература — это опыт, это — третье око человечества, позволяющее ему проникать в глубь явлений, это ключ познания, это — память, память не только мысленная, но и чувственная, позволяющая понять, что ощущали люди в те или иные времена…

Что-то я совсем заговорился. Пора идти. Мы еще не раз побеседуем с тобой после победы. Самое главное — пиши, пиши без конца, пиши о жизни, о людях, о нашем многострадальном народе. И вот что запомни: литература требует, чтобы всему ты учился сам. Чужой опыт, чужая мудрость хороши, но писать можно, только накопив собственный опыт, обретя собственное знание жизни. Учись. Постоянно учись. Думая над каждым словом… Ну, пока. До встречи!

Он поцеловал меня в лоб и пошел не оборачиваясь. Пошел очень быстро. Я стоял на месте и не мог двинуться, будто ноги к земле гвоздями прибиты. Потом ко мне подошел наш председатель совета отряда. Он сказал, чтобы я все-таки поел, а мне совсем не хотелось есть. Меня, наоборот, тошнило, и кружилась голова. Я медленно побрел в комнату.

Голова кружится и теперь. Кругом тихо. Даже воробьи почему-то не чирикают. Будто все вымерли. Сейчас я пойду домой. Пусть скоро ночь, но я все равно пойду… Мне очень здесь грустно и плохо. Словно я что-то потерял. Самое главное потерял…

…Домой из лагеря я пришел на рассвете. Надо написать новое число.


24 июня 1941 года. Я пришел домой на рассвете, а шел всю ночь.

Правильно сделал, — сказал мой дедушка. Так поступают джигиты, — похвалила мама.

Отец увидел меня и улыбнулся. Но он ничего не сказал.

Бабушка тоже ничего не сказала, но поцеловала меня в обе щеки.

Братишки и сестренки увидели меня утром и очень удивились.

Скоро все успокоились и занялись своими делами…

Мама только что вернулась с работы. Она говорит, что поедет на курсы трактористок. Курсы находятся в райцентре.

Отец сходил в правление колхоза и в аулсовет. Он очень расстроен. Его пока не берут в армию.

Дедушка тоже был в конторе. Он не работает в колхозе по старости. Но он упросил председателя колхоза, и ему дают осла. На осле он будет теперь возить всякую колхозную поклажу.

Бабушка заменит у очага мать, которая уедет на курсы трактористов. Бабушка больна, но она сама так решила, что будет все готовить по дому вместо моей матери.

Я побывал в школе. Там создается ученическая бригада для заготовки кормов. Я записался в эту бригаду…

Когда я ночью возвращался из лагеря, то мне казалось, что я уже не стану поэтом никогда. А теперь чувствую, что все события меня волнуют и в мыслях сами собой возникают строчки стихов. Я пока не буду их записывать и никому о них не скажу. Но поэтом я все-таки стану. Я знаю это…

Сейчас только что перечитал весь свой дневник. Особенно то, что писал под диктовку Узакбергена-ага Бекниязова.

* * *

Проходили дни, и жизнь постепенно улеглась, вернее, люди постепенно привыкли к своему новому положению. Если не считать, что в ауле явно поубавилось парней, а вместе с ними поубавилось и веселья — никто по вечерам уже не пел на улицах, — если это не учитывать, то можно сказать, что жизнь протекала по-старому, а в чем-то даже стала лучше прежней. Люди начали жить дружнее, они стали терпимее, отзывчивее, охотнее помогали соседям. Куда-то ушли споры, сплетни, перебранки, вроде бы на ругань и выяснение отношений не оставалось времени. И действительно, с восхода до заката все были заняты на хлопчатнике. Л если выдавались светлые лунные ночи, то многие выходили в поле и по ночам — так даже лучше работать, нет жары, не донимают комары и мухи.

В такие лунные ночи я иногда брал свою тетрадь для стихов. Мне не хватало советов и наставлений моего первого вожатого, не хватало человека, с которым я мог бы поговорить, обменяться мыслями. Одиночество в эти месяцы ощущал я особенно остро. И все же сочинил два стихотворения про войну. Долго маялся, не знал, что с ними делать, но наконец отважился-таки и послал их в редакцию газеты.