"Каракалпак - Намэ" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

12

Решили меня отдать в учение. А было мне тогда лет пять. Собрался домашний совет. Дедушка и бабушка сошлись на том, что нас с Арухан (это их последний дочь, младшая сестра моего отца, которая, разумеется, мне доводилась тетей, но я называл ее сестрицей, потому, во-первых, что сам считался как бы сыном бабушки и дедушки, а во-вторых, была она старше меня всего на пять лет) пора уже отдавать в учение. Но вот кому именно отдавать, они никак не могли решить. Дедушка говорил о школе, бабушка — о мулле. А за несколько дней до этого учитель уже заходил в наш дом и просил направить Арухан в школу, но бабушка наотрез отказалась: «Моей дочери нечего там делать». И учитель ушел ни с чем.

Дедушке это не понравилось. «Плохо, если девочка останется неучем», — говорил он.

«Успеет еще, — стояла на своем бабушка. — Сперва отдадим детей мулле. Сперва исполним свой долг перед Аллахом».

Надо объяснить, что обучение у муллы было одним из пяти условий, без неукоснительного исполнения которых человек не может считаться настоящим мусульманином.

«Да чему он сможет научить-то, твой мулла? — возражал дедушка. — Все молитвы, какие надо, я и сам заставлю их вызубрить».

Но бабушка оставалась непреклонной.

Нам с сестрицей было совершенно безразлично, у кого учиться. Мы не знали ни муллы, ни учителя, ни те науки, которые они нам преподадут. Но в школу надо было ходить днем, когда и без того всяких дел и забав вдосталь. А к мулле — на ночь глядя и втихую. Это еще приманивало нас и тайной.

В конце концов победа осталась за бабушкой, Днем она напекла целое блюдо баурсаков, а с наступлением темноты взяла нас с сестрой за руки, блюдо с баурсаками установила себе на голову и быстрой походкой направилась к дому муллы.

Был первый день уразы — мусульманского поста. Мы с утра ничего не ели, а баурсаки пахли так вкусно, что я думал только о них, а на все остальное почти не обращал внимания, поэтому, как мы вошли в дом муллы, как нас приняли и все такое прочее, этого я не помню. Помню только, что с пола поднялся безбородый старик, длинный и тощий, как ремень. Лицо красно-темное, словно старая медная пряжка. И голос у него тоже был высоким и тощим.

— Ассаляму-алейкум, бабушка Бибизада! Значит, все же привела чад своих под руку Аллаха? Пусть же бог примет твою мольбу.

— Вуалейкум-ассалам! — ответила бабушка с поклоном. — Прими детей моих в свое распоряжение. Кости их — наши, мясо — твое.

Помнится, в ту минуту бабушкино присловье меня напугало, показалось мне людоедским. Это позже я узнал, что означает оно следующее: основа — наша, а форму ты твори как сочтешь нужным. Правда, есть еще одно значение: можешь бить их, но кость не повреди, а мясо нарастет.

Правильно сделала бабушка Бибизада, что привела детей сюда. Разве в школе научат старших уважать, обычаи блюсти, бога бояться? Нет. Там все только об уме заботятся. А много ли его надо — того не разумеют. А вы вот послушайте, что мудрость-то гласит.

Мудрость, которую возгласил мулла. Сотворил бог человеков и решил проверить, сколько тем человекам ума надобно. И стал он им поочередно мозг вкладывать. Одному малую толику вложил. Другому — поболе того. Третьему еще добавил. А последнему от всей щедрости своей вложил столько, сколько в голове поместилось. После того призвал всех пред очи свои и вопросил:

— Сотворил я мир и вас, человеков, и знать желаю, довольны ли вы творением моим. Речите, рабы божьи, все по своему разумению и гнева моего не бойтесь.

— О всесильнейший и всемогущий! — воскликнули все в один голос. — Велика мудрость твоя, бесконечна благость твоя, и не нам, рабам твоим, судить деяния бога нашего.

И лишь один, самый мозговитый, вскричал:

— Полон скверны, боже, сей мир, тобой сотворенный. И скверен есть человек, сотворенный тобой!

И сказал ему Аллах:

Ты один не доволен моим творением. Тебя одного я должен исправить.

Тут подоспели господни слуги и надели на голову тому человеку волшебную черную шапку. Под той шапкой сразу умалился ум его, а вместе с умом умалилась и гордыня его, и воскликнул тот человек:

— Прости, всеблагой и всемогущий, прости мне глупые и дерзкие речи мои и не гневайся на меня, грешного!

Обещал Аллах не карать рабов своих и слово свое законом поставил. Но того черношапочника приметил и долго мольбам его не внимал, почитая их за глас умствующей гордыни. Оттого народ наш беды великие претерпел. И вот теперь, когда всевышний снова вспомнил о чадах своих, в школах отвращают детей от слова божьего. Боюсь, ах, боюсь я, как бы опять Аллах не отвернулся от нас, черношапочников.

И еще. Повелел господь слугам своим лепить человеков из глины. И замесили слуги господни два замеса: мягкий — . для тела, крутой — для головы. И стали лепить из той глины тела и головы и приставлять головы к телам. Но одной головы не хватило, и стали господни слуги снова готовить крутой замес, а тем временем тело с недостающей головой прикрыли шапкой.

Но тут явился бог, и увидел он человеков глиняных, лежащих бездыханно, и не заметил он, что один из человеков тех еще головы своей не обрел, и, не заметив этого, вдохнул Аллах жизнь во всех человеков разом.

И гласит мудрость, что тот из людей, кто не знает молитв намаза, и есть потомок того безголового. Помните это, чада, и разумейте.

Когда мы возвращались домой поздно вечером, я все отчетливо помнил, а вот уразуметь-то как раз никак не мог. Кто же я? Потомок того черношапочника, которому господь отпустил излишек ума, или потомок того безголового. Получалось, что мозговитый бога не хвалит и безмозглый — тоже. Получалось, что ум и глупость равны, а этого в свои пять лет я никоим образом уразуметь не мог. Да, признаюсь, и сегодня понимать это отказываюсь.

На следующее утро нас разбудил дедушка и велел побыстрее собираться, потому что он хочет отвести нас с сестрицей в школу.

Одевался я медленно, не спеша, поскольку учиться мне больше не хотелось. Но раз дедушка велит — значит, надо выполнять.

Под школу в ауле был отдан большой дом бывшего бая Мадияра. Он стоял в центре аула, и уже на подходе к нему мы увидели, что к дверям школы со всех сторон тянутся ребята, кто поодиночке, кто парами, а кто и целой гурьбой. Все они были заметно старше меня. В большинстве — сверстники Арухан, но некоторые еще взрослее.

К нам вышел учитель. Я его сейчас плохо помню, потому что ничего примечательного в нем не было. Среднего роста, сравнительно молод, одет обыкновенно, голос как голос, обращение вежливое. Из старших был там лишь мой дедушка, и учитель учтиво с ним поздоровался.

— Извините, уважаемый Хакимнияз, но ваш внук, по-моему, еще мал. Сколько ему лет?

— Уважаемый учитель, способности человека определяют не его высота от пяток до макушки, а то, что у него под макушкой. Уверяю вас, он поймет все, что понимают другие дети. Вот увидите.

— Хорошо, пока пусть остается, а там поглядим.

Так я впервые переступил порог школы. Но, переступив его, попал не в класс, а в столовую. Зная, что идет ураза, нас всех решили, видимо, сначала накормить, потому что какое же учение на голодный желудок, много ли усвоит голова, если живот пуст? Ребята и те из них, кого родители заставляли держать уразу, набросились на поданный нам молочный суп. Только моя сестра молча отодвинула тарелку.

Ты что, ночью ела саарлик?[25] — спросил учитель.

— Да, — ответила она.

— Значит, ты держишь уразу?

— Бог велит поститься, — сказала сестра, не поднимая глаз.

Все ребята дружно засмеялись, и даже те, кто сам постился, боясь ослушаться родителей.

Арухан не выдержала такой обиды, словно испуганный козленок метнулась в сторону и, схватив меня за руку, побежала из школы. Дома она заявила, что больше туда не пойдет ни за что на свете. А одного меня в школу никто не отпускал.

Однако скоро мы перекочевали в другой аул. На то была своя причина.

Брат моего дедушки Бекнияз жил в нашем же ауле, но в другом доме. Однако в колхоз они записались как одна семья. И членами артели стали от дома Бекнияза его жена — тетушка Менли, а от дома Хакимнияза — мой отец, Каипберген.

Однажды у нашего двора остановился председатель артели, позвал дедушку и, не слезая с коня, стал кричать:

— Вы мне срываете все показатели. Если завтра ты со своей старухой и ваша повестка Гулхан не впишутся в колхоз, то катитесь из моего аула, и чтобы ноги вашей тут не было!

И даже замахнулся на дедушку плетью. Дедушка ответил:

— Пока в председателях такой болван, как ты, я вступать в артель не буду.

Вечером он долго совещался с братом Бекниязом, и сообща они решили, что нам надо откочевывать в другой аул. Хотя многие в семье были против этого, но дедушка не изменил своего решения.

В новом ауле пас приняли хорошо, и там мой отец с матерью тут же вступили в колхоз, а дедушку с бабушкой никто в колхоз не тянул. Оказывается, если в артели состоят молодые, то стариков вписывать в нее и необязательно.

В новом ауле дедушка снова хотел отвести нас в школу, но Арухан уперлась и, сколько ее ни уговаривали, лишь молчала, тупила глаза да пряталась за спину бабушки. А меня одного в школу не приняли. Как дедушка ни упрашивал учителя, как ни уговаривал, какие поговорки и мудрые изречения ни приводил в доказательство своей правоты, но пришлось мне ждать еще три года.