"Сергей Мартьянов. Они остались (Рассказы о пограничниках)" - читать интересную книгу автора

Хлещет и хлещет, твердый, как дробь, спасу нет. И как только в такую
метель старшина Свист блиндаж отыскал - уму непостижимо. Подошел ко мне,
усики потрогал и доложил:
- Так что блиндаж, товарищ старший лейтенант, неподалеку нашел.
Может, переберемся?
Блиндаж давно обвалился, разрушился, вход в него был завален снегом.
Снег мы быстро разгребли, протиснулись внутрь - ничего, жить можно.
Не дует, не мочит, только плесенью уж очень пахнет и сыро.
- Прекрасное убежище, - похвалил капитан Шариков и добавил в рифму: -
Привет тебе, уютный уголок, ты спас меня, я обогреться смог.
- Уголок что надо, - согласился старшина Свист.
Я приказал солдатам наломать веток, разостлать на полу и лечь
отдыхать, а двоих выставил снаружи часовыми - нести службу по охране
границы. Смена часовых через каждые два часа. Подъем в семь ноль-ноль.
Набилось нас в блиндаже как сельдей в бочке. Солдаты улеглись
вповалку, каждый со своим оружием; мы с капитаном и старшиной
расположились поближе к выходу.
Старшина меня тихонько спрашивает:
- Товарищ старший лейтенант, а что делать с оставшейся селедкой и
хлебом? Может, раздадим?
- Оставить, - шепнул я. - До завтра. Все может быть.
Старшина промолчал.
Лежим, не спим. Снаружи ветер воет, снег в блиндаж задувает.
Старшина кряхтел, кряхтел да и вызвался идти на поверку нарядов. Я
разрешил.
Он поднялся. Опустил на полушубке воротник, чтобы слышать лучше,
вышел. Комья снега из-под ног его сыпались вниз.
Мы с капитаном долго ворочались с боку на бок. Я думал о санях с
палатками и продуктами и все ждал, что вот сейчас часовой или старшина
подбегут к блиндажу и доложат о приближении к острову злополучных саней.
Но никто на подбегал. Свистел ветер, снежная дробь хлестала снаружи.
Капитан включил карманный фонарик, пошарил лучом по заплесневелому
потолку, по стенам. И вдруг приподнялся на локтях, достал из кармана очки,
торопливо надел их, впился в какую-то надпись на бревнах.
- Что вы там нашли? - спрашиваю.
- Смотрите, что тут написано, - громко прошептал капитан.
Я тоже приподнялся. В свете фонаря виднелись вырезанные ножом слова:
"Смерть фашистам! Да здравствует Ленинград!" И дальше шли подписи:
"старшина второй статьи Худяков, матрос Дзюба, матрос Бары..." Окончание
фамилии было неразборчивым, зато ясно виднелась дата: "7 ноября 1941 г.".
Еще ниже другой рукой было написано: "Положение наше хуже губернаторского.
Привет Марусе". Подписи не было. Может, это вырезал Худяков, может Дзюба,
а может, тот, третий, с непонятной фамилией "Бары..."
Мы помолчали, прислушиваясь к завыванию ветра.
- Вы были на фронте? - спросил Шариков.
Я ответил, что когда началась война, мне было десять лет.
- Простите, я упустил из виду, - извинился Шариков. - А мне пришлось.
Под Ленинградом. Всю блокаду.
Я с уважением посмотрел в ту сторону, где он лежал. Почему-то мне
раньше и в голову не приходило, что этот близорукий вежливый капитан мог