"Спорыш" - читать интересную книгу автора (Абрамов Геннадий Михайлович)2Тут я прерву потешную историю ненадолго. Кое-что добавлю и разобъясню, чтобы люди добрые поняли и даже не сомневались, какой все же хлюст и пройдоха наш односельчанин Батариков. Супруга соседа моего через дом, Михалыча, который по старой привычке писатель, привезла, стало быть, на побывку в Любки забавного толстячка дипломата. Пару-тройку дней отдохнуть и силенок поднакопить. Летом, когда вёдро стойкое и ягода поспевает, она постоянно кого-нибудь из друзей или родственников таким образом благодетельствовала и вот теперь вывезла на личном автомобиле в здешнюю нашу красу округлого болезного мужичка предпенсионного возраста, Василия Мироныча. Слышал я краем уха, озорник этот с дипломатической службы из какого-то дальнего зарубежного государства в отпуск на Родину вырвался на месяцок и домашним в Москве за первую семидневку настолько осточертел, что они спали и видели, куда бы его хоть на сколько-то времени сбагрить. Тут супруга писателя и подвернулась. Возраст у этих соседей моих порядочный, собрались тут в кучу бабка и два деда, такая компания. А не грустные, седина в бороду — бес в ребро. Дачники, по основному месту проживания москвичи. Ну, поздоровались при встрече, обнялись. То, се. Как здесь хорошо. Благодать, и супруга писателя, Елена, и говорит: — Все бы ничего, да с машиной непорядок. Где-то, корова старая, ключ от болта выронила. Что теперь делать? Писатель расстроился. Отдых запланированный насмарку. Эти секретные болты, кто не знает, от воров на колеса ставят, чтобы часом машину не разули. А выкрутить их в простоте никак не выкрутишь, разве только с помощью того самого ключа, который она обронила, иначе никак. Ну а когда этого ключа в наличии нету, само собой, колесо не снимешь, хоть ты убейся. Отдохнули, называется. В обратный путь отправляться нельзя, чиниться надо. Ведь если в дороге что с колесом случится, ну, там гвоздь невзначай поймаешь или камера как раз изотрется, все, ку-ку, никакой доброхот, расстарайся, ничем не поможет. А аварийку попробуй дозовись, когда кругом чисто поле и ветер в висок. Писатель с расстройства все другие дела бросил и, так как еще в прошлой профессии заимел настырный характер, стал все-таки в отчаянии пробовать отвинтить эти злополучные болты. То так подлезет, то этак, то разводным ключом прихватит, то тисками испробует. Без толку. Промучился порядочно и того упрямством достиг, что теперь самолично убедился: ничем его не возьмешь. — Помощь звать надо, — супруга, стоя у него над душой, сказала. Да писатель и сам знал, что надо. Пошел напротив к соседу, Батарикову. Он его иногда выручал. Так, мол, и так. Болты загребучие. Не поможете чем, Алексей Никанорыч? Этот Батариков на нашем краю приметный мужик. Сам слободской, как и я, здесь у него сорок соток земли, хозяйство подсобное и склад для всякого барахла, до которого он шибко охоч. По возрасту тоже не юноша, двух сыновей вырастил и женил, внуков дожидается. Щупленький, а сильный, жилистый, иной раз такое бревно на себе в гору прет, я те дам. По поступкам внезапный, доставала и комбинатор, а о чувствах своих или переживаниях сообщает порой так чудно, что понять его привычка нужна или сноровка особая. — Друг мой ситный, Алексей Никанорыч, уж, пожалуйста, выручайте. Батариков затылок свой жиденький почесал, приспустил веко на левом глазу, прикидывая обстановку, и говорит: — Сколько сейчас? — Вы, простите, о чем? — Я про время, какое на дворе. Только без обману, я точность соблюдаю. Писатель — на часы: — Одиннадцать тридцать две. — Значит, так, условились твердо. В полдень. Нет. Десять первого пулей выхожу. В город мне оказия. Цепляйтеся. Сделаем. У меня и на Правде огольцы, и в Слободе. Поможем вашему горю. — Денег много брать? — Ну, возьмите сколько не жалко, отблагодарить все же придется. — Спасибо, Алексей Никанорыч, я ваш должник. — Полно. Сочтемся славою, — сказал Батариков и нырнул в свой любимый сарай, который по размерам у него впятеро больше, чем жилой дом. Супруга обрадовалась. Пока писатель переодевался, рабочую одежду снимал и городскую напяливал, она ему сумочку собрала — документы на машину, денег, бутерброды на всякий случай, огурцов надавала свежих, сказала в напутствие: — А мы тут с Васей поместье осмотрим, разных вкусностей наготовим и будем вашего благополучного возвращения ждать. — Вряд ли скоро управлюсь. — А мы все равно будем скучать. Правда, Василий? Однако дипломат, видать, приморился с дороги или, может, воздуху здешнего наглотался — посапывал на диване, укрывшись газетой, спал. За окном посигналили. Супруга в окно глянула, подивилась. — Твой Батариков проскользнул. — Как? — не поверил писатель. — Без меня? — А он с чудинкой, — засмеялась Елена. — Мог бы привыкнуть. Пока писатель заводился, грел двигатель, пока жена сумку ему выносила, пока на дорогу задом выруливал — соседа и след простыл. Помчался догонять. На холм взъехал — и тут «козла» Батарикова не видать, уже и пыль успела осесть. Прибавил газку. И хотя день ясный стоял, кругом дали чудесные, и надо бы писателю оглядеть все как следует, насладиться, впитать, вдруг когда-нибудь картины эти неповторимые на бумагу уложить приведется, однако не получалось, спешил очень. Здесь что-нибудь одно: либо за дорогой следи, либо видами любуйся. На такой скорости, чуть внимание ослабь, враз в колдобину угодишь. Выбрался на шоссе, Ельнино проскочил, но и тут на длинный просвет дорога пуста. Он уж под сто с лишним выжимал, а соседа с чудинкой, обещавшего горю помочь, нет и нет. И только под самой Слободой, когда с крутояра спускался, увидел — едет. Ни шатко ни валко, километров двадцать пять в час. Двумя руками крепко за руль держится, грудью навалился и так нещадно пустую дорогу высматривает, словно в скоростной бешеной гонке участвует, словно у него тут ралли Париж-Дакар. Писатель подравнял с его голубеньким «козликом» своего «жигуленка», бибикнул. Батариков с неприязнью на писателя глянул, с неудовольствием, как на шалопая-проказника, который крутится под ногами и делу мешает. Мол, чего в такой момент отвлекаешь, и рукой показал — налево, давай за мной, на Правду сперва заедем. Ну, заехали на Правду. Гуськом. Батариков из «козленка» выпрыгнул и, ни слова не сказав, в какие-то воротца с отломанной калиткой нырнул и в низком разлапистом доме исчез. Писатель покурил. Скучно ему сделалось. Мысли литературные на ум не шли, и он тоже вслед за соседом отправился. Это были какие-то мастерские. Цех. Дерево здесь обрабатывали. Рамы делали, двери. Столярка, в общем. Много тут всего разного по стенкам стояло. А народу нет. Тихо. Прошел писатель насквозь одно помещение, другое — ни души, как вымерло. Куда этот чудик запропастился? И тут слышит — дверь в углу неприметная хлопнула. Он. Батариков. И с ним мужичок невзрачненький в кепке, весь опилками обсыпанный. — Я тебя, Федя, уразумел досконально, — Батариков с ним на ходу разговор ведет. — Согласный с тобой во всем. В среду жди. В пять у тебя освобождающий звонок? Вот ровно и буду. Два мешка комбикорма и вдобавок бочка на двести. Подержанная, извиняй. — Ерунда. Отчищу. Лишь бы без дырок, целая. — Да, — Батариков писателя заприметил. — Ну, где же вы, любезный, ходите-бродите? Обождался. — Извините. Отстал. Писатель со столяром поздоровался. А Батариков столяру на прощанье руку пожал. — Бывай, Федя. Пока. Мы теперь сами управимся. — И махнул писателю по-хозяйски — мол, айда за мной. Вошли они в ту же дверь, откуда давеча столяр с Батариковым показались, и писатель увидел посреди тесного кабинета гроб с чуть сдвинутой крышкой. Неожиданный этот предмет стоял на концелярском столе отсутствующего или, может, уже уволенного прораба. С иголочки гроб, новенький, отдающий сырцой, оббитый яркой красной материей. И больше в этом запущенном кабинете не было ничего, если не считать треснутого портрета Борьки кровавого на облезлой стенке. У писателя с непривычки маленько лицо вытянулось. И вопросы некоторые появились. Ведь ехал он болты вынимать, а тут гроб. У Батарикова кто-то умер? Но почему тогда не предупредил? Странно они тут живут, подумал писатель, и решил обстоятельство это в памяти отложить, чтобы потом на карандаш взять, как они между собой выражаются. — Ну? — сказал Батариков, огладив любовно гроб. — Берем? — Если надо, — пожал плечами писатель. — А куда? — Да в машину. Я промерял. Взяли? — Выносим, что ли? — Ага. Вы давайте с легкого конца прихватывайте, а я с изголовья. По дороге писатель поинтересовался: — Прошу прощения, Алексей Никанорыч. Ваш красавец? — Не. Рано мне. — У вас кто-то умер? — Не. Это я впрок. Тут, вишь, дело какое. Сестра у меня, золотая баба. Под Ярославлем. Пишет, мужик ее зачах при новых порядках, скоро предположительно помрет. А денег, сами знаете, теперь ни у кого из нормальных людей не хватает. Ни на похороны, ни на чего. Вот я и решил подсобить ей маленько. Размеров, правда, мужниных не имел, на глазок. И вот мучаюсь, а ну как промахнулся. — Отчего не поинтересовались? У сестры-то? — Э, время, брат, сейчас, сами знаете, те самые деньги, которых нет. Пока туда письмо, пока обратно. А тут у Федьки дерево бросовое оставалось. И я сатину красного аккурат по случаю меном приобрел. Что вы. Если б не теперь, то неизвестно, когда б так славно совпало. У них ведь сегодня материал есть, а завтра месяц загорают, кукиш сосут. — Вот оно как. — Ага. Давайте мы его на минутку к заборчику прислоним. Батариков поднял у «козла» заднюю дверцу, завалил на пол сиденье, и вдвоем они втиснули гроб вовнутрь. Писатель из кабины на себя втягивал, Батариков с улицы нажимал. Вошел тык в тык. Батариков аж просиял, когда дверца свободно захлопнулась, — так он все точнехонько рассчитал. Прикрыл гроб мешковиной, чтоб народ зря не нервировать. — Ну вот. Теперь в гаражи. — В гаражи? — не понял писатель. — А как же… колеса? — Там и сделаем. Не берите в голову. У меня там во ребята. Самого черта сковырнут, не то что болты какие-то. Расселись по машинам и друг за дружкой поехали. Писателя сейчас же в дрему кинуло от такой неспешной езды. Едучи вплоть за «козлом» и чтобы от скуки занять себя чем-нибудь, он, как ему и положено по специальности, думал-прикидывал, как бы это характер нашего Батарикова ухватить и потом как следует пропесочить. Распубликовать тиражом поболее, дабы читающая культурная публика увидела, какой у нас теперь народ поврежденный. До сих пор неразгаданный, как и встарь. С одной стороны, вроде ухватистый, мудрый и цепкий, умом задним, можно сказать, крепче, чем был, а с другой стороны, вроде как безвозвратно ушибленный. И хотя Батариков наш, конечно, не весь народ, а все же фрукт показательный. Для художественного произведения сойдет. Вот только надо бы на бумаге так исхитриться, чтобы влиятельная публика поняла, что пред лицом ее уже с очевидностью не тот народ, какой населял просторы здешние лет с десяток назад. Пускай она разволнуется. Пускай люди неглупые кумекают сообща, как так случилось, что теперь у трудяги, представителя народа, в душе каша такая. С чего он вдруг ведет себя иной раз как рачитель доподлинный и тогда тянет к общему благу, а иной раз ни с того ни с сего вдруг распоряжается природной смекалкой, как последний раскисляй полоумный, и тогда ему с высокой колокольни, прости мою душу грешную, вся эта Россия до фонаря. И только-только разохотился думать, чтобы тему глубже копнуть, как они, уже находясь в Слободе, с моста вниз круто свернули и к гаражам, рядками вдоль речки расположенным, подкатили. Батариков у своих личных ворот встал, а писателю велел подальше машину сдвинуть, где гаражная улица слегка загибалась. — Щас, — сказал и пошел какого-то Славку искать. Долго ходил. Со всеми беседовал — здесь его знали, и с каждым он свое обменное дело имел. Наконец отыскал Славку с напарником Костей. У них как раз аппарат был. Ребята оба молоденькие, плечистые. Поздоровались и не мешкая за работу. Машину велели развернуть поудобнее и так к входу примкнуть, чтобы шнур доставал. — Варить надо, — Батариков объяснил. — Иначе никак. — Что значит — варить? — писатель вникал. Славка растолковал: — Их за здорово живешь не сдернешь. Мы у них вертлявые кольца сейчас к головкам приварим, а потом вместе рванем. — И получится? — Заставим. А Костя парень явно пограмотнее: — Хорошо бы аргончиком, да тут в гаражах ни у кого нету. — Что за аргончик? — Сварка такая. Она специальная. Для нержавейки. У вас же секретки какие? — Какие? — Из нержавеющей стали. Их обыкновенная сварка вообще не берет. — Стало быть, вы на чудо надеетесь? Костя заулыбался: — Где наша не пропадала. — Да вы не волнуйтесь, — сказал Славка, вытягивая провод. — Не за задницу, так за рога. Все равно вытащим, куда они денутся. Ждите. Нельзя же с этими дурами ездить. — С какими дурами? — Ну, с болтами шпионскими. Батариков не в меру любопытного писателя отозвал — мол, парни сами с усами, без нас сговорятся, а вы мне нужны. А, догадался писатель. Гроб. — Вы его здесь решили припрятать, Алексей Никанорыч? — Тсс, — Батариков схмурил лоб и палец к губам приложил. — Про скромные наши дела тутошним знать незачем. — Извините, у меня недержание речи. Хорошо, что предупредили, а то непременно бы разболтал. — Уж я вижу. Батариков загнал «козлика» спиной до половины в гараж, и они аккуратно, дабы не привлекать внимания, занесли гроб в угол и на какую-то широкую станину, заранее приготовленную, установили. Писатель, отдышавшись, пригляделся и понял, что гроб теперь покоится на обрабатывающем станке, а поскольку сам последнее время чересчур деревом увлекался — крошил, строгал и даже вагонку сам делал вместо того, чтобы книжки писать, — залюбовался такой сильной машиной. — Вот это богатство. Ваш? — А то чей же? — И четверть выбирает? — Сверлит, шлифует. Чего душа пожелает. Шестерку берет как нечего делать. Три ножа. Строгает под зеркало. — Алексей Никанорыч, простите, но я удивлен. У вас здесь сокровище, можно сказать, а вы в деревне вручную корячитесь. Топором да ломом. Отчего так? — Задумка есть. Может, обменяю, ежели сговорюсь. — На что? — Да есть мыслишка. Пока сглазить боюсь. Мне за него осенью прошлой корову хворую предлагали. — Зачем же вам корова? Да еще хворая? — Тушенку делать. На тушенку она бы пошла. — Прогадали бы. — Ага. Потому и тормознул в последний момент. Вот жду сейчас. Это предложение не в пример подходяще. — Мой вам совет, Алексей Никанорыч. Не одной тушенкой жив человек. Вы же строитесь. Вам этот станок самому позарез нужен. — Думаете? — Уверен. Поставьте его в деревне, к вам очередь выстроится. Не бесплатно, разумеется. Доброе дело сделаете, деньжат подзаработаете. А хотите, в аренду сдайте, тоже неплохо. — Что еще за аренда? — Ну, например, когда вы в простое, он вам не нужен, я у вас его на месячишко возьму и за это вам заплачу. — Уу, придумали чего, — сказал Батариков, осердясь. — Хуже только мои сыновья предлагают. — Это почему же? — Вот вы, я слышал, писатель, а все же и у вас иной раз сильный мозговой крен. Неувязки. Как же с вас деньги стану брать? — Обыкновенно. Чем я хуже того, кто вам больную корову предлагал? — Полно. Вы ж мой сосед. Батариков помрачнел, разобиделся — вид у него был такой, будто он в писателе вконец разочаровался. Попросил его вежливо из гаража и «козла» внутрь завез. Ворота затворил, засовом лязгнул. — Айда глянем, чего там ребята нахимичили. А у ребят не заладилось. Кольцо вроде бы приварили, но когда попробовали крутануть, сварка и отвалилась. Не держалась на нержавейке, как они и предупреждали. Тогда решили штырь в щель загнать, чтобы жесткая сплотка возникла. Мучались, мучались — бросили. И со штырем не выходит. Оказалось, идея изначально ложной была. Вдобавок, когда кувалдой штырь загоняли, металл маленько расплющили, и вообще этот проклятущий болт ни туда ни сюда. Сгоряча ножовкой палить хотели — спасибо, отдумали вовремя. Славка взопрел. Не сдавался. — Возьму, вражина, — это он с упрямым болтом разговаривал. — Не может так быть, чтоб я тебя из сволочного гнезда не выбил. С Костей в который раз посоветовались и решили поддомкрачивать. Снять к чертовой матери со ступицы колесо и пробовать с тыла неприятеля изгонять. — Может, перекусим? — писатель невпопад предложил. — Мне жена тут полную сумку еды наложила. — Какой перекусим, — отбрил Славка. — Сперва дело надо. — А я бы не прочь, — сказал Батариков, изнывавший без занятия. Отошли в сторонку, присели на травку. — Что за ребята? — писатель между прочим поинтересовался. — Толковые. — Вижу. Чем живут? — Чем попало. — Свой сервис открыли? Машины чинят? — Само собой. Тут, вишь, дело какое. Завод ихний трясет, с работой совсем худо. Они бы машины за ради Бога чинили, да их не сыщешь. Мало едут. А парни хорошие. Чего хочешь тебе соберут-разберут. У каждого семьи. Жалко. Я им тут халтурку подыскал. Вот я вам давеча про сестру в Ярославле сказывал. — Это для которой гроб? — Ну да. А у меня еще одна здесь, в Нелюдевке, на птицеферме птичницей. Яички вожу. А Славка с Костей их по утрам на рынке толкают. Кривятся, торговать не любят, а куда денешься. Так хоть дуба с голоду не дашь. — Одобряю, Алексей Никанорыч. В трудную годину помогать мальчикам — это по-божески. — Полно, по-божески, — сказал Батариков, снова расстроившись из-за того, что писатель недальновидный такой. — Я ж эти яички, считай, брат, ворую. — Да-а-а? — А вы как думали? Батариков смахнул крошки с колен и кивнул в сторону машины. — А? Что я говорил? Пошло вроде дело. Тут и писатель увидел, что его «жигуленок» стоит вперевалку уже на другой бок. Стало быть, второе колесо поддомкратили, а с тем, первым, покончили. Пошли проверить. И точно. Этот Славка, бестия, придумал-таки приспособление, чтоб вертлявую головку застопорить. Тремя ключами орудовал. Двумя этак хитро зажмет, а по третьему, газовому, сапогом как саданет. Они и отворачивались. — Нормальные болты есть? На замену? Писатель в багажнике отыскал. — Спасибо, умельцы. Выручили, — радовался писатель. — Сколько я вам теперь за труды должен? Батариков тотчас нахально вмешался — словно парадом командует он, а молодежь у него в услужении. — Сейчас сочту. Значит, так. Петух за штуку минус… то. Он мне, братва, нынче сильное облегчение сделал. Сложим, сытожим. Обратную дорогу сюда. А как же? Выходит, без пузыря, как за четыре с полтиной десятка яиц. — Это, простите, сколько? — Восемнадцать с мелочью. — Странная цифра, — писатель недоумевал. — Ну, а вы, мастера, что молчите? Согласны с начальником? Я вас не обижу? — Не-ее-т, — гуднули Славка с Костей. — Самый раз. Писатель от души руки парням пожал, расплатился и попросил разрешения, если вдруг снова какая-нибудь поломка в машине, нельзя ли ему к ним в надежные руки, или, как их шеф выражается, под крыло? — Милости просим, — засмущались оба. — Мы теперь безработные, всегда тут. — Великое вам спасибо, — писатель за руль сел. — Достатка и мира вашему дому. — Раскудахтались, — осудил Батариков. — Дело какое, болты сковырнуть. Вот вы, может, и против, а в Любки назад с вами уцеплюсь. — Конечно, Алексей Никанорыч. Веселее вдвоем, буду рад. — Свою запер уже. Чего зря старуху гонять? — Разумно. Пусть лучше ваш «козлик» постережет гроб. — Именно что. Помилуются ночку, а там видно будет, что утро мудрое нам изготовит. — Очередной обмен, я полагаю. — Хорошо бы, — вздохнул Батариков. — Если с выгодой, я б тогда вас, как девку, измял и зацеловал. |
|
|