"Дан Маркович. Ант" - читать интересную книгу автора

начала, с идиотской ухмылкой, настоенными на мате деревенскими шутками-
прибаутками... С другой стороны, что во мне хорошего, я уж не говорю о
своей тайне, еще тот подарок. Вроде не глуп, но разумом никогда не жил,
его доводы мало для меня значили, как приправы к еде - можно с ними, а
можно и обойтись. Не интеллигент, не те книги в детстве читал и вырос в
отрыве от большой культуры. Театр, к примеру, не любил, и до конца, видно,
не полюблю. Терпеть не могу игру на публику, хотя сам всерьез никогда не
жил. Но это другое - я был нежизнеспособным с того самого времени, как
возник из двух клеток, и далее, все свои годы. Карабкался, выползал из
песка, как тот муравей... но об этом долгий разговор. Я был обречен,
потому что не любил ум и не слушал его. Кумир века - ум, это уж потом
секс, деньги - тоже кумиры нашего времени, для тех, кто попроще. Ум -
свойство врожденное, сродни способности оптики различать две точки там,
где глаз видит одну.
Он превращает жизнь в шахматную доску... Да, жизнь... она стала
открытым продуваемым всеми ветрами пространством. Кому-то это нравится, а
мне нужна была своя нора, и чтобы стенка за спиной. Все близкие мне люди -
оба отца, мать и многие из тех, кого я знал, оказались неспособны к жизни
в этом веке, который досконально облазил и обнюхал все тупики низости и
уродства, протащился по всем лужам, выгребным ямам и помойкам, побывал на
всех вершинах и копошился во всех провалах. А если кто из таких, как я, и
выжил, то, значит, случайно проскочил, как вошь сквозь частый гребень.
Но вернемся к Лиде и Пунину, Аркашкой его звали.


8.

Они поняли друг друга с полуслова, хотя она и кривилась,
студентка-медичка на старинном факультете - "пьянь...", но он был свой.
И отец ее, отставник--майор, сразу его признал, с утра фиолетовый
насквозь проспиртованный алкаш, ему и пить не надо было, разве что
глоток-другой и спирт в нем вскипал. Мать Лиды умерла от туберкулеза.
Алкаш привез ее в военный городок под Таллинном, где служил, и через
год она от чахотки умирает. В том же 46-ом моя мать выжила, Семен спас ее
американским стрептомицином, который тогда в Европе только появился.
Написал в Берлин другу, с которым учился медицине во Франкфурте на
Майне, до Гитлера еще, и Герман прислал лекарство. Со стрептомицина
начался конец Семена, его выгнали из клиники за связи с бывшими врагами. А
далее, как только объявили борьбу с врачами-вредителями, он тут как тут,
готовый вредитель налицо. Счастье его оказалось в том, что эстонцы поздно
спохватились своих врачей прочистить, к тому времени в России дело было
уже почти сделано. Может, трудно назвать счастьем то, что с ним случилось,
но многие говорили - повезло, не мучили и сам не мучился, друзей не
предал. Буквально через несколько дней после его ареста умер Сталин,
докторов-вредителей стали освобождать. И Семену объявили, что невиновен.
Он выслушал, попросил водички, ему услужливо преподнесли, он долго пил и
вдруг закашлялся, стал задыхаться. Они его медными ладонями по спине, по
шее, с шутками, прибаутками, - до чего обрадовался, доктор!.. Уже одежду
притащили, а он все хуже, и начал синеть.
Оказывается, инфаркт, второй, по свежему рубцу. Мать говорила - это у