"Дан Маркович. Ант" - читать интересную книгу автора

прибалтийском чахлом лесочке, на поляне перед полуразвалившимся домом,
рядом с холодным серым морем.


8.

Связей с Прибалтикой у меня не было, мой приятель Борис не писал мне, я
ему тоже, и так прошло пять лет. Я говорил уже, одно время часто ездил в
Москву, ходил со своими рассказиками к разным людям, в столичные журналы.
С "Вопросом о сути" мне повезло. В издательстве "Московского дизайнера" в
те годы работала женщина моих лет, то есть, около тридцати, маленькая с
некрасивым крысиным личиком, выступающими верхними зубками, косящими
глазами. Она внимательно прочитала вещь и, видимо, что-то ее задело в ней.
Думаю, что мои ноги все-таки проникли в книгу, проявились в каком-то
скрытом виде, а ей это настроение было знакомо, и задело. Она помогла мне
делом, а не словами, на которые в столице все горазды, особенно в
редакциях, где покуривают образованные люди, сами слова своего не
сказавшие, но умеющие судить других. Она разговаривала со мной странным
образом - не глядя, быстро и отрывисто, явно стараясь дать понять, что
времени у нее маловато. Таким образом она говорила мне приятные вещи, что
вещь интересна, глубока, в ней есть драма... Издать ее отдельной книжкой
она не сумела, но при случае показала хорошему писателю, который почему-то
считался фантастом, Кириллу Долгачеву, настоящее его имя я не знаю, это
псевдоним. Долгачев в то время издавал очередной сборник фантастики, и моя
повесть вошла в него вместе в романом знаменитого американского фантаста,
очень, по-моему, скучным повествованием. Забавно, что повесть сошла за
фантастическую вещь. Видимо, я так далек в ней от реальной жизни, что
по-другому объяснить ее странность оказалось невозможно.
Был я несколько раз у знаменитого прозаика Андрея Гитова, в огромном
неуютном доме с бесконечным коридором и скучным рядом одинаковых дверей.
За одной из дверей крошечная передняя, в одну сторону комната, в другую
кухня, и этот человек встречает меня в час дня в халате, едва держась на
ногах, из под халата торчат бледные тощие ноги классика, слегка
кривоватые, но здоровые! Он мычал и не мог придти в себя, пока не выдул
две чашки крепчайшего кофе. Он хвалил мои рассказы, написал пару теплых
строк, обещал помочь, куда-то направил... Ничего из этого не получилось,
через несколько дней он обо мне забыл, а сам я оказался неумел и неуклюж,
отдал куда-то отзыв, не удосужившись снять копию, как меня потом
снисходительно учили в редакциях. Пойти к Гитову еще раз я не смог, мне
было стыдно и неудобно, он показался мне человеком, которому жить трудно,
беспокойно, он раз в год кое-как собирается что-то написать, иногда пишет,
много говорит о том, что хотел бы написать, считает своим долгом
встречаться с читателями и отвечать на идиотские вопросы. Он прочно вошел
в литературу, считал себя явлением, смотрел на себя со стороны, но
счастлив не был, потому что слишком умен и глубок, слишком обеспокоен
собственной жизнью, чтобы петь, не замечая самого себя. Его стихия -
весьма тонкие и умные заметки о литературе, путешествиях... Чтобы написать
что-то простое и сильное, надо оглохнуть и ослепнуть.
Что-то мне удалось напечататать, но времени ушло много, и суета надоела
мне. Да и ноги не позволяли мне угнаться за молодыми людьми, порхающими из