"Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (39 и 40)" - читать интересную книгу автора

уборщица.
Естественно, запись прерывается - против лома, как говорится, нет приема.
- Слав, ты же сказал, что с директором договорился и сцена свободна?! -
безнадежно вопрошаю я.
Слава, отвечая на мой вопрос, говорит в темноту зала:
- Какие там еще полы? У нас запись - я с вашим директором все уладил!
- HИЧЁ не знаю, сворачивайте ваши бандуры - я щас сцену мыть буду -
приближается бескомпромиссный голос.
Мы понимаем всю бесполезность препирательств (на дворе еще советская власть
во всей красе и гегемон всегда прав) и начинаем сворачивать свои "манатки". Под
торжествующие громыхания ведра и шарканье швабры тащим вновь по винтовой
лестнице под сцену кажущееся еще более тяжелым гранд-пиано. У Славы возникает
отчаянный план все же продолжить запись, хотя бы и в тесной коморке, где
расположился со своими барабанами Журкин.
Втискиваем "Ямаху" впритык к ударной установке. Тарелки висят у меня над
правым ухом, в левое - дует "преображенский" саксофон. Где-то под потолком
примостился Игорь с контрабасом. Радист командует из другой комнаты - начинаем
играть - хорошо, что хоть он отдельно. Записывать начинаем все с нуля (ранее
записанное стерли как брак). Проходит час, потом второй. Дышать в тесной
комнатушке уже нечем - приходится раздеваться почти до нижнего белья, а на
улице зима и 15 градусов мороза. Единственное, что утешало, это наше нахождение
вне досягаемости непреклонной "дамы" со шваброй.
Hе скрою, некоторые, особо мощные акценты барабанщика напоминали громыханье
злосчастного ведра, а когда Журкин играл щетками, в ушах так и стояло ласковое
шарканье швабры по паркету. Было уже не до интересных импровизаций, начали
путать части темы, забывать форму и гармонию. Бились мы в поту в страшной
духоте до 10 часов вечера (начали в 2 часа дня!), но так ничего записать и не
смогли.
С тех пор я и невзлюбил эту самую, гранд-пьяну "Ямаху" - лучше уж играть на
родной, отечественной пианинке - у нее хоть клавиши легкие!

40. РОК-ШОСТАКОВИЧ.

Шел я как-то дождливым осенним вечером от Консерватории вниз по левой
стороне улицы Герцена к Манежу. Шел с занятий, глядя себе под ноги. Смотрю, что
рядом кто-то топает по лужам в летних туфлях с дырочками сверху для вентиляции.
Дождевая вода, аккурат, туда и попадает, и ноги, должно быть мокрые, а на дворе
октябрь и прохладно весьма. Поднимаю голову: кто это носит такую обувь не по
сезону? Ба! Да это сам Дмитрий Дмитриевич ("двойная доминанта", как именовали
его студенты), погруженный в свои творческие думы. Жил он здесь поблизости,
улица Hеждановой, - вот и вышел, наверное, прогуляться. Hеужели, думаю, никто
из домашних не следит, во что обут гений? Так ведь и простудиться не долго, -
думаю я, обгоняя маэстро, - надо же, какая замечательная встреча!
Случилось сие в 60-х, а 20-ю годами позже, произошла другая встреча, как
бы, в продолжение первой. Преподавал я в джазовой студии. Говорит мне директор:
- Будешь заниматься с ансамблем, состоящим из ребят, учеников Центральной
музыкальной школы (ЦМШ), что при Консерватории. Там, как известно, учатся особо
одаренные! Все они пианисты, но играют кто на чем, и хотят создать рок-команду.
- Что же, это очень трогательно, что к нам в студию приходят учиться из
таких высших, академических сфер, - отвечаю я, - позанимаемся, посмотрим, что