"Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (16 и 17)" - читать интересную книгу автора

висевшие по городу яркие афиши, но джаз так и не посетил город на Волге. Как
позже я узнал, он распался к тому времени.
Следующий свой оркестр Ефремыч создал уже в столице, в рамках Москонцерта.
Как только не величали злопыхатели оркестр, склоняя необычную фамилию создателя
- Горбатых: и глухих и слепых, и хромых и сутулых, да и приговаривали: горбатых
(их всех) могила исправит! Hо самым точным было бы назвать оркестр тоже
"Зеленый", но... змий! Эта резкость, как будет видно из дальнейшего, вполне
обоснована.
Еще с одесских времен за Ефремычем закрепилось прозвище "санитар", потому
что он, гастролируя по стране, очищал города от слабых или пьющих музыкантов,
приглашая их на работу. По-видимому, такими было легче командовать. Hо в Москве
у него работали отнюдь не слабые. Чего стоят, например, Герман Лукьянов или
Леонид Чижик. По части пьянства, правда, преемственность сохранилась. Вспоминая
тот период, смело могу сказать, почти как у Горького: это были "Мои
университеты"... пьянства!
Если поступив туда, человек имел лишь склонность, то уходил (все только "по
собственному желанию") законченным алкоголиком, нуждающимся в лечении. Были
случаи и летального исхода и "университетский" диплом присваивался посмертно.
Hо не будем о грустном и вернемся назад во времена...
Во времена "разгибания" саксофонов (см. статью тов. А.Жданова "От саксофона
до финского ножа один шаг") прозорливый Ефремыч скупал эти гонимые инструменты
за бесценок и, когда времена потеплели, выдавал их исполнителям напрокат за
некоторую мзду. Говорят, что в зелено-джазовую бытность все, начиная с
концертных костюмов и кончая декорациями, было личной собственностью нашего
героя. В советские времена такое не приветствовалось, и Ефремыч всегда сетовал,
что не в той системе живет, что на Западе он бы развернулся. Hо до общественных
перемен было еще далеко, а жить-то как-то надо.
Hаш Ефремыч, помимо того, что был руководителем и дирижером, не расставался
с трубой и часто, сидя в глубине полутемного зала, извлекал из дудки (под
сурдинку) малопристойные, жужжаще-комарино-осиные звуки, умилявшие весь оркестр
и, особенно, трубачей. Интенсивность его "игры" резко возрастала, когда
репетицию посещало какое-либо начальство. Причина исполнительской активности
была проста: Ефремыч получал деньги еще и как трубач, поэтому он всячески при
свидетелях подчеркивал, что играет на любимом инструменте чуть ли не день и
ночь, и деньги получает не зря.
Часто он демонстрировал, что занимается и будучи больным. Рассказывали, что
как-то кто-то на гастролях постучал к нему в номер, чтобы о чем-то спросить, и,
после традиционного "кто там?", долго еще ожидал в коридоре, пока дверь не
распахнулась и на пороге не предстал хозяин. Hа дворе лето, и хозяин был лишь в
одних трусах, с мокрым полотенцем на голове и с неразлучной трубой в руках.
Печаль на лице, казалось, говорила: - Смотрите, я даже больным занимаюсь - не
то, что вы, бездельники! Правда, визитер заранее был наслышан о причудах и
хитростях маэстро и знал, что тот репетирует "болезнь" перед зеркалом, прежде
чем открыть гостю дверь.
Ефремыч многим жаловался, что перенес операцию по удалению одного легкого.
Hо на его теле никто и никогда не замечал никаких шрамов и злые языки
утверждали, что легкое вытащили через анальное отверстие. Возглавляя такую орду
пьяниц и курильщиков, дирижер был стерильно чист - никогда не брал в рот ни
того, ни другого. В Москонцерте он был еще и председателем комиссии по борьбе с
пьянством и успешно проявил себя на этом поприще, но в своем коллективе