"Габриэль Гарсиа Маркес. Недобрый час" - читать интересную книгу автора

затылку, он раздавил одного и вытер руку о веревку колокола. Потом услыхал
над головой утробный скрежет сложного механизма, а вслед за ним - глухие,
глубокие пять ударов, по числу наступивших часов, раздавшиеся как будто у
него в животе.
Он подождал, пока затихнет эхо последнего удара, а потом схватил
веревку, намотал ее на руку и самозабвенно ударил в треснувшую медь
колоколов. Ему исполнился шестьдесят один год. Звонить в колокола каждый
день в его возрасте было уже трудно, но все же прихожан на мессу он созывал
всегда сам, и усилия, которые для этого требовались, только укрепляли его
дух.
Колокола еще звонили, когда Тринидад, сильно толкнув с улицы входную
дверь, приоткрыла ее и вошла. Она направилась в угол, где накануне вечером
поставила мышеловки. Мертвые мыши, которых она увидела, вызвали в ней
одновременно радость и отвращение.
Открыв первую мышеловку, она двумя пальцами взяла мышь за хвост и
бросила ее в большую картонную коробку. Падре Анхель отворил входную дверь
до конца.
- Добрый день, падре, - поздоровалась Тринидад.
Но его красивый баритон не отозвался. Безлюдная площадь, спящие под
дождем миндальные деревья, весь городок, неподвижный в безрадостном
октябрьском рассвете, пробудили в нем ощущение одиночества. Однако, когда
уши его привыкли к шуму дождя, ему стал слышен с противоположной стороны
площади кларнет Пастора, звучавший чисто, но как-то призрачно. Только после
этого ответил он на приветствие и добавил:
- С теми, кто пел серенаду, Пастора не было.
- Не было, - подтвердила Тринидад, наклоняясь коробке с мертвыми
мышами. - Он был с гитаристами.
- Часа два распевали какую-то глупую песенку, - сказал падре. - "От
слез моих разольется море" - так, кажется?
- Это новая песня Пастора, - сказала Тринидад.
Падре стоял перед открытой дверью как зачарованный. Уже много лет он
слышал игру Пастора, который метрах в полутораста от церкви каждый день в
пять утра садился упражняться на своем инструменте, прислонив табуретку к
подпорке голубятни. Будто у городка был механизм, который работал с
неизменной точностью: сначала, в пять утра, бой часов - пять ударов; вслед
за ними - звон колокола, зовущего к мессе, и, наконец, кларнет Пастора в
патио его дома, очищающий ясными и прозрачными нотами воздух, насыщенный
запахом голубиного помета.
- Музыка хорошая, - снова заговорил падре, - а слова глупые. Как ни
переставляй, все одно: "От слез моих разольются грезы, меня унесут в твое
море".
Он повернулся, улыбаясь собственному остроумию, и пошел зажигать свечи.
Тринидад последовала за ним. На ней был белый халат до пят, с длинными
рукавами и голубой шелковой лентой - знаком светской конгрегации. Глаза под
сросшимися бровями блестели, как два черных уголька.
- Всю ночь ходили где-то поблизости, - сказал падре.
- У дома Марго Рамирес, - рассеянно сказала Тринидад, встряхивая
коробку с мышами. - Сегодня ночью было кое-что почище серенады.
Падре остановился и устремил на нее взгляд своих безмолвных голубых
глаз.