"Анатолий Мариенгоф. Бритый человек" - читать интересную книгу автора

изумительная коллекция известной венерической болезни, которую юные
смельчаки с незаслуженной презрительностью называли "насморком"? Я, как
сейчас, вижу ту, может быть, самую незабываемую минуту в твоей жизни, когда
ты, голосом, дрогнувшим от переизбытка гордости, провозгласил:
- Седьмой.
И как в ответ сотряслись от восторженного рева мрачные своды,
источенные ручейками вонючего пота.
Мишель Нукс, перевидавший виды в своей жизни, и улыбавшийся себе в
бороду при таких штормах, когда заправские матросы одевали чистое белье,
"чтобы на том свете веселая Мария Магдалина ими не побрезговала", - прибежал
в гальюн бледный и растерянный. Ворочая рыжими глазами, он выдохнул из себя:
- Дьяволы, что случилось?
Кузькина мать бросился от радости на могучую грудь бывшего морского
волка:
- У Ванечки Плешивкина седьмой.
И классный наставник пробасил:
- Ванечка, сукин сын, поздравляю. Мы с тобой ровесники.
Помнится, мне улыбнулась фортуна, и я один из первых исхитрился
поцеловать Ванечку Плешивкина в нос, не менее выразительный и надменный, чем
кукиш, счастливо заменяющий русскому человеку дар остроумия и находчивости.
Жак Воблыедов, закадычный друг Ванечки Плешивкина, отличался матовой
бледностью чела, пичужьим носиком и синим отливом волос.
Он приносил в гимназию щипцы для завивки и на большой перемене в
нужнике превращал свою голову в мерлушковый парик.
Агафья Тихоновна Полотертова обожала Жаковы черные кудри и матовую
бледность. Сорокапятилетняя купеческая вдова была богатейкой во всех
отношениях. Трудно сказать, где скопилось у нее больше добра - в кованных ли
медью сундуках, в плесневатом ли холоде ренсковых погребов (по Сенной
площади, на Московской улице и у Поповой горы) или в несбыточных плечах, в
бюсте, в бедрах, затопляющих розовой волной самые широкие кресла.
Агафья Тихоновна, допустив по мягкосердечию и неопытности рокового Жака
до своих телесных прибытков, не смогла, к собственному удивлению, уберечь от
слишком сметливого возлюбленного и прочих богатств.
Жак не только поил нас мадерой конца прошлого столетия, поражал
зеленоигристой игрой перстня, угощал египетскими папиросами, но и водил по
субботам к мадам Тузик, где широко расплачивался золотыми пятерками и
десятками, обхлопотанными из крутящейся кассы ренскового погреба "Вдова
Полотертова с сынами".
Василий Васильевич Свинтухов, по прозвищу Кузькина мать, не отличался
своеобычливостью и сверхъестественными, как говорил о себе Жак, наружными
качествами; его "коллекция" не шла в сравнение с ванечкиной.
Тем не менее, он принадлежал к трехзвездию. И не без права: Василий
Васильевич давал пять очков вперед грандотельскому маркеру Яшке. А был ли
хоть еще один человек в Пензе, в Пензенской губернии, а может быть, и в
целом мире, который бы дал вперед Яшке, и выиграл.
Проводя большую перемену в грандотельской биллиардной, Василий
Васильевич зачастую опаздывал на четвертый урок.
Но даже суровый законоучитель - нахлобучив брови с деланной
деловитостью, встречал его не выговором, а вопросом:
- Выиграл, что ли?