"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

были соавторами нескольких пьес: "Преступление на улице Марата", "Золотой
обруч", "Остров великих надежд". Пьесы - времянки. Спектакль по лучшей -
"Преступление", шедший после войны в Театре им. Комиссаржевской с треском и
Постановлением закрыли в 1946 году. "Золотым обручем" в Москве в режиссуре
Майорова открылся Театр на Спартаковской (впоследствии Драматический театр
на Малой Бронной). Этот, прошедший около трехсот раз, подкормил после войны
семьи Мариенгофов - Козаковых. На "Остров великих надежд" в Питере в
режиссуре Г. А. Товстоногова в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола
Мариенгоф и отец возлагали действительно большие надежды. В пьесе и
спектакле действовали Ленин, Сталин, Черчилль, Рузвельт... Спектакль вышел в
1951 году. Папа и дядя Толя решили "лизнуть". Положение их в литературе и в
жизни было отчаянное. Не печатали, не переиздавали, не платили...
Но, как будет сказано впоследствии у Александра Галича: "Ох не шейте
вы, евреи, ливреи..." Хотели лизнуть одно место, и оказались в этом самом
месте. Спектакль был разгромлен в "Правде" и попал в Постановление о
драматургии... Лизать тоже надо уметь. Ни отцу, ни дяде Толе этого было не
дано. Ленинградский БДТ, где тогда, еще до Товстоногова, играла тетя Нюша,
находился на гастролях в Одессе. Я, школьник, закончивший 9 класс и
мечтавший об актерской карьере, играл в массовках этого театра. Идя на
спектакль, я на заборе прочитал статью в "Правде" и, прибежав в театр,
взволнованно рассказал об этом Никритиной. Она побледнела. После спектакля
мы сидели с тетей Нюшей и дядей Толей в снимаемой ими квартирке. Тетя Нюша
строго сказала: "Миня, ты собираешься стать актером. Запомни навсегда: перед
спектаклем никогда не приноси новостей актеру, не читай газет, не читай даже
писем..." Мариенгоф меня защищал. А чего это ему стоило в тот злополучный
день - Бог ведает.
Прозвище дяди Толи - "Длинный". Он и в самом деле был длинный и худой.
Папа маленький и округлый. Пат и Паташон. После войны у них были темные
выходные костюмы из материала в полоску. Когда папа умер, он лежал в гробу в
этом своем лучшем костюме, а дядя Толя, приехавший с тетей Нюшей из Питера в
Москву проститься с другом, тоже был в своем лучшем. Потом он сказал: "Это
только я так мог, оказаться в том же..."
У дяди Толи было много друзей: Таиров, Качалов, Эйхенбаум, Тышлер,
Берковский, Шостакович, Образцов...
В те послевоенные годы Мариенгоф был не только не в чести, но на него
многие смотрели как на человека прошлого, ненужного, давно прошедшего...
"Роман без вранья" называли враньем без романа. О "Циниках" не слышал
даже я... Пьеса в стихах "Шут Балакирев" нигде не шла. Стихи
поэта-имажиниста, о котором Ленин сказал: "Больной мальчик", не то что не
печатались - не упоминались. Как он жил, как они жили? Не понимаю. И еще
умудрялись смеяться, шутить, радоваться жизни, иногда выпивать, ухаживать,
слушать музыку, рассуждать о Чехове, Толстом, Дос Пасосе, ходить в кино,
любить театр, искусство и друг друга...
Лучшей пары, чем Мариенгоф - Никритина я никогда не видел, не знал и,
наверное, не увижу и не узнаю. Уже после смерти Анатолия Борисовича тетя
Нюша мне сказала: "Миня, а знаешь, как бы нам с Толечкой не было плохо днем,
вечером мы выпивали по рюмашке, забирались в свою семейную постель и
говорили друг другу: "Мы вместе, и это счастье...".
Мариенгоф, когда Товстоногов перевел Никритину на пенсию (она еще
вполне могла играть, но не стала товстоноговской актрисой нового БДТ), писал