"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

дом в районе Лонг-Айленда; старшая их подрастет и упорхнет из гнезда - тогда
на смену ей явится кроха-сестра. Увидев меня, Ира так и ахнет: "Ну ничего
себе!" - подразумевая мою способность с годами не стареть. Это при том, что
ее Иоффе окончательно лишится волосяного покрова и превратится в тучного,
нелюдимого домоседа.
[8] Воспитательница жила в деревянной избе со взрослым сыном. Не
хочется возводить напраслину, но, кажется, нас тогда с Павловским слегка
подпоили - то ли сливовой, то ли еще какой наливкой. А, может быть, мне это
сегодня лишь чудится? Далекое прошлое видится словно в тумане...
[9] Эвелина мне рассказывала, что Петра в свое время порывался
совратить Андрей Черкизов, бывший личный секретарь Юлиана Семенова, ныне
известный скандальный журналист. Племянника Черкизова, Вадима Чурсина, я
затем повстречал в армии, служа в минской роте управления, и тот
засвидетельствовал мне содомитские наклонности дяди, назвав их основной
причиной разрыва своих с ним отношений.
[10] Артистизм этого начетчика исчерпывающе объяснялся его сексуальной
ориентацией; жизнь он окончит трагически: его найдут мертвым в ограбленной
квартире, после того как кто-то из случайных партнеров решит прикарманить
собранные им в течение жизни театральные реликвии.
[11] Стоило автору написать эти строки (в Израиле, весной 2000 г.), как
по российскому телевидению передали сногсшибательную новость: упомянутая
телебашня вдруг запылала по неведомой причине; пока ее тушили пожарные
расчеты, в груди моей не переставало тлеть странное чувство сопричастности.
[12] Летом 1997 г. литературный обозреватель "Русской мысли" прибудет в
Санкт-Петербург, чтобы представиться родителям своей невесты, работавшей
корректором в той же издании. К Ане Пустынцевой в Париж он уже никогда не
вернется: его поместят на больничную койку, где он скончается к утру - по
вине злостного непрофессионализма врачей. По чьей же конкретно вине он
угодит на операционный стол - так и останется для всех загадкой. Бесспорно
одно: браться за статью о деле Никитина - процессе, сфабрикованном органами
безопасности, - браться попутно, да еще и без какого бы то ни было опыта в
политической журналистике, ему ни в коем случае не следовало.
[13] По остроте дементьевского профиля я и прежде догадывался, что он -
полукровка. Позднейшие же его телерепортажи из Израиля и вовсе не оставили
сомнений.
[14] С годами гений аватюриста возмужает, Пелленягрэ заделается
башлевым песенником; "Как упоительны в России вечера!" - этот шлягер я
впервые услышу бат-ямовским вечером, когда, не чуя под собой ног,
пришкандыбаю домой, с подносом набегавшись на суматошной хасидской свадьбе;
следующий его шедевр - "За нами Путин и Сталинград!" - вызовет споры, когда
я уже буду жить в Америке: кое-кто не поверит своим ушам, оптимистически
уверяя, что "Витек просто стебается".
[15] И действительно, Машу я следующий раз встречу уже в Нью-Йорке, на
конференции славистов, спустя ровно восемнадцать лет со дня нашего
знакомства. Склонясь над спирально закрученной лестницей "Мариотт-отеля" и
страдая от раздвоения личности, вызванного бурными отношениями сразу с двумя
одинаково чуждыми мне женщинами, я буду всерьез раздумывать: прыгнуть или
нет? Тут возникнет она - с иголочки одетая вечная аспирантка, успевшая
поучиться в Сорбонне и Калифорнийском университете. Страшно удивится, узнав
меня, но окажет мне дружескую поддержку, чем меня на время и успокоит. Когда