"Серебряная рука" - читать интересную книгу автора (Берлингуэр Джулиана)

VII

Нудный перечень будущих родственников перекрывают оглушительные крики нападающих. Из окна своей каюты тетушка и племянница видят, как, размахивая саблей, на борт прыгает юноша с черными развевающимися волосами, а за ним судно захлестывает лавина вооруженных людей. Хасан пошел на абордаж первым, он возглавил атаку. Анна де Браес еще не знает, что такое война. У нее перехватывает дыхание, пальцы одеревеневших рук впиваются в каркас юбки, прутья которого обернуты марлей, глаза остекленели от ужаса. Охваченная страхом тетушка присела за один из сундуков и мелко-мелко крестится.

В капитанской рубке флагмана папского флота никто не понимает, что случилось и тем более — что надо делать. О пушке и думать нечего: нет времени зарядить даже простые ружья.

Таков и был план Хайраддина — не дать противнику возможности воспользоваться огнестрельным оружием, так как на второй галере, отставшей от первой примерно на милю и находящейся по другую сторону острова, могли бы услыхать выстрелы и изготовиться к бою.

Операция настолько молниеносна, что на папской галере никто и не пытается организовать оборону, каждый отбивается как может, стараясь спасти собственную жизнь и остаться непокалеченным. Лучшее оружие берберов — внезапность нападения.

Никто не думал, что так далеко к северу, в стороне от опасных путей, а главное зимой, можно столкнуться с пиратами, возникшими будто прямо из скал и из моря, ловкими, беспощадными и разящими как молния.

Отважные испанцы из эскорта знатного путешественника, родственника самого Карла Габсбургского, тотчас образуют плотное кольцо вокруг своего господина и профессионально отбивают наскоки пиратов, хотя пышные наряды и затрудняют прыжки и выпады, а тяжелые сапоги скользят по палубе, на которую берберы вылили какую-то липкую жидкость, ничуть не мешающую им самим — босым и привыкшим удерживать равновесие в самых трудных положениях. Зато испанцы скользят и шлепаются, задрав ноги.

Повсюду кипят яростные схватки. Кровь льется ручьями, в ход идет режущее и колющее оружие. И все же, если не считать, что кому-то выпустили кишки, а кого-то покалечили или выбросили за борт — без этого ведь не добиться полной и окончательной победы, — берберы не стремятся перебить слишком много народу или переломать больше, чем необходимо, рук и ног, ведь захваченные в плен противники могут служить ценнейшим товаром. Убить их всех было бы расточительно.

Основная часть экипажа папской галеры набрана главным образом для обслуживания судна, а не для военных действий, и люди понимают, что единственный способ спастись от гибели — бросить оружие. Многие, подняв руки, падают на колени и молят о пощаде. Те, что посообразительнее, кричат и называют себя верными слугами Аллаха.

К сожалению, некоторые члены экипажа галеры утонули — и все из-за укоренившейся моды держать на судах людей, разряженных как кони на параде: когда страх заставляет их прыгать с борта в воду, они, запутавшись в своих дорогих тряпках и украшениях, идут на дно. Да и не только папским воинам присущ этот недостаток — во всех армиях приняты такие глупые нормы. В данном случае для этого есть хоть какой-то официальный повод: плавание с почетной миссией обещало быть вполне безопасным благодаря договору, заключенному между Францией и Испанией и поддержанному менее могущественными государствами. Так что сохранность товаров, которыми были загружены галеры, гарантировалась этими соглашениями, а уж о почетных пассажирах, служивших своего рода надежнейшим пропуском, и говорить не приходится. Спать бы и спать всем в это время на папских галерах, если бы накануне маркиз Комарес не выразил пожелания бросить якорь в каком-нибудь богатом рыбой местечке. И вот теперь и папские воины, и испанцы, и купцы со своими товарами сами вместо рыбы оказались на сковородке.

Бедный французский адмирал папского флота, в обагренном кровью прекрасном наряде, не знает, какому святому молиться, чтобы спастись. Он проклинает судьбу, свалившую ему на голову все эти ящики, бочки, тюки с товарами, всех этих тупых швейцарских гвардейцев, окончательно обленившихся за долгие годы выполнения чисто декоративной функции, — откормленные и рыхлые, в морских походах они плохо держатся на своих слабых ногах.

Под палубой, в помещении для гребцов, от криков, кажется, вот-вот лопнет обшивка бортов: сидящие на веслах каторжники, догадавшись о нападении пиратов, перестали грести и не повинуются надсмотрщику. Огромные весла — на каждом из них сидят по четыре гребца — беспомощно повисли.

На разных ярусах, где в неописуемом нагромождении цепей и в тесноте сидят гребцы, те, что покрепче, стараются выломать весельные валы и использовать их как оружие. Сделать это непросто, так как руки и ноги у всех закованы в цепи, а сами они обессилели от многодневной гребли. Беднягам, сидящим в самом нижнем ярусе, приходится хуже всего: они чуть не по грудь погружены в вонючую соленую жидкость, на поверхности которой плавают экскременты и всякие отбросы.

Одну из скамей удается сломать. Два гребца ухитряются выдернуть из нее ось, к которой крепится цепь. Освободившись от цепи, они набрасываются на надсмотрщика, пытающегося улизнуть на палубу. Но поздно: навстречу ему по трапу спускаются два бербера, вооруженные ломами и клещами, а за ними следует сам Хайраддин.

От радостного удивления гребцы в трюме умолкают. В этом аду вся надежда галерников на пиратов: нередко их нападения оборачиваются для рабов свободой, хотя случается, что из рук одного хозяина они попадают в руки другого, еще худшего. Но, увидев Краснобородого, каторжники понимают, что им улыбнулась удача — Хайраддин повсюду пользуется славой спасителя.

После мгновенного затишья поднимается буря восторга:

— Да здравствует всемогущий Хайраддин!

— Да здравствует освободитель Хайраддин!

Хайраддин величественным жестом требует тишины, и галерники послушно смолкают.

Краснобородый приветствует рабов на смеси языков, понятной морякам всех широт, и приказывает:

— Снять оковы!

Оба бербера, спустившиеся в трюм вместе с раисом, под крики всеобщего ликования тотчас же принимаются за работу.

— А теперь, — говорит Хайраддин, — вы останетесь на веслах и будете грести до тех пор, пока все не закончится. Мы должны заманить в западню вторую папскую галеру, а затем добраться до надежной гавани.

Галерники — мавры, берберы, турки, африканцы — после высадки смогут, по желанию, либо вернуться к себе на родину, либо остаться у берберов. Галерникам-христианам, приговоренным к каторжным работам за долги и преступления или проданным в рабство, тоже будет предоставлен свободный выбор, но только после того, как они искупят свою вину трудом.

Люди растроганно и благодарно кивают головами. Насмерть перепуганный надсмотрщик поглядывает на эту массу новоявленных смирных ягнят и ждет, что они вот-вот вновь превратятся в стаю голодных волков, готовых наброситься на него и разорвать на куски.

Но Хайраддин рачительный хозяин: он приказывает оставить надсмотрщика в живых и посадить его на весла вместо умершего гребца с одной из кормовых скамей. Сейчас нельзя отказываться от пары крепких рук.

На палубе между тем в лихорадочном темпе разыгрывается пантомима: камзолы, пышные шаровары, плащи, украшенные перьями шляпы переходят от побежденных к победителям. Берберы натягивают на себя отнятую у противника пеструю одежду кое-как, чтобы в случае необходимости можно было быстро ее сбросить. Здесь преобладают красно-желтые цвета, то есть цвета папского государства. И папским подданным, и испанцам затыкают кляпами рты, пленников заталкивают во все углы, прикрывают брезентовыми полотнищами, распихивают по щелям между ящиками и тюками.

Те из пиратов, которые получше экипировались и стали похожи на испанцев или папских гвардейцев, занимают места на палубе и мостиках.

В своей одежде и на своем месте у штурвала остается только один офицер: под строгим присмотром берберов он должен будет сблизиться со второй галерой, едва та покажется из-за острова.

Выливаются последние ведра воды, чтобы смыть с бортов и палубы кровь, грязь и прочие следы побоища. Галиот Хайраддина не помешает: он снова укрылся за выступом скалы.

Если бы экипаж второй галеры проявил бдительность, там даже издали сумели бы заметить, что на флагмане творится что-то неладное, да и сейчас еще можно увидеть барахтающихся в воде людей, явно не похожих на купальщиков. Но на второй галере никто не считает нужным проявлять особую осмотрительность: всем хочется поскорее присоединиться к своим друзьям, перекусить и заняться рыбной ловлей.

И потому вторая папская галера, словно невинная овечка послушно идет на заклание, приближается к своему флагману, превращенному пиратами в приманку, и попадает в плен еще до того, как утро окончательно переходит в день — зябкий, пронизанный лучами зимнего солнца.

Взятие в плен еще одной новенькой галеры для берберов — забавная история, о которой можно будет рассказывать друзьям за ужином. Хайраддин наслаждается зрелищем с капитанского мостика, сидя у большого окна, как в почетной ложе, перед которой разыгрывают спектакль бродячие комедианты. Личный слуга приводит в порядок его одежду, и теперь он выглядит как положено монарху. Вызванный в каюту парикмахер капитана Жан-Пьера аккуратно подстригает господину бороду и шевелюру.

Второй галерой занимается принц Хасан.

Операция захвата, произведенная Хасаном, кажется его приемному отцу этаким грациозным танцем. Легкость, изящество и ловкость Хасана воскрешают в памяти Хайраддина образы античных героев.

Но для врагов Хасан — злой дух, разящий направо и налево, пронзающий животы и сносящий головы всем, кто в это злосчастное холодное утро оказался на галере.

Большинство матросов и офицеров со второго папского судна сдаются без боя. Одни еще не стряхнули с себя сонную оторопь, на других действует выпитое с вечера пряное вино, а третьих взяли прямо в постелях, где они предавались любовным утехам со служанками двух знатных испано-немецко-фламандских пассажирок: для них не нашлось места на флагманском судне, на котором плыли их хозяйки.

Но кое-кто сопротивляется, и весьма энергично. Очнувшись от потрясения, капитан второй галеры отважно бросается в схватку с пиратами, но утро это оказалось утром сплошных неожиданностей: увидев перед собой размахивающих шпагами музыкантов, он поднимает руки и кричит:

— Изыдите, мерзкие призраки! Вы мертвые, вы покойники и давно похоронены!

— Это ты покойник! Мы вернулись, чтобы расквитаться с тобой! Выходи на поединок!

— Какой благородный рыцарь! — восхищенно восклицает Пинар, наблюдающий за всем с галиота.

По мере того как дневной свет заливает водную гладь, скалистые берега острова и палубы трех кораблей, а битва оборачивается поголовной сдачей в плен папского и габсбургского воинства, на кормовом мостике второй галеры разворачивается эффектный поединок. Он заканчивается, когда музыкант в высоком прыжке пронзает шпагой соперника-капитана и тот сразу испускает дух.

Пинар, на глазах которого происходил поединок, убеждается наконец, что музыканты тоже хорошие воины, и во все горло кричит: «Ур-р-ра!» Между тем команда берберов вытаскивает из воды всех, кого еще можно спасти, и раздевает мертвецов, если их одежда заслуживает внимания.

Хасан догадывается наконец, кто сообщил Хайраддину об отплытии двух новых папских галер: это сделали музыканты, которые таким образом довели до конца свою вендетту.

Баталер галиота не перестает восхищаться предусмотрительностью Хайраддина, велевшего взять в дорогу поменьше еды: он сказал, что главный пир им обеспечит море. Утренний бриз доносит до его ноздрей ароматы из кухонь двух больших судов, где уже готов изысканнейший зимний завтрак в честь испано-габсбургских почетных пассажиров — душистый хлеб, запеченные на углях колбаски, пироги с дичью, жареное на вертеле мясо со специями.

Битва закончена, и на галиоте юнге Пинару отдают приказ изо всех сил ударить в судовой колокол: объявляется перерыв.

Во время перерыва выигравшие сражение берберы галдят возбужденно, как на базаре, — кроме, конечно, раненых. Те лишь стонут и плачут.

Более всего людей интересует история с музыкантами. Тощий музыкант оказывается главой старинного аристократического рода в папском государстве, а капитан второй галеры, воспользовавшись смутой в момент, когда папский трон временно пустовал, совершил наглый набег на его замок и захватил все его имущество и членов семьи. Теперь несчастный отмщен: справедливость должна восторжествовать. При первой же возможности музыканты отправятся домой и потребуют от Папы Римского возвращения всех своих владений.

«А пока к ним вернулся аппетит», — думает Пинар, глядя с каким удовольствием музыканты накинулись на еду.

Поскольку на новых галерах огромные запасы продовольствия, можно хорошенько всех накормить. Даже пленным дают похлебку, галеты, хлеб и сало с розмарином.

После перерыва все принимаются за работу — кроме тех, кого на всякий случай назначили в дозор.

Первым делом берберам нужно разделить экипаж галиота между тремя судами так, чтобы обеспечить дальнейшее нормальное плавание и охрану пленных. Наконец дают сигнал к отплытию. Курс — юго-запад. Приказ — держаться как можно дальше от берегов: прибытия папских галер уже ждут и кому-нибудь может прийти в голову отправиться навстречу.

Испытывается система сигнализации, зашиваются рваные паруса, прибиваются оторванные доски, — в общем, делается все, чтобы уйти с места происшествия как можно скорее, не оставив после себя следов, которые могли бы облегчить погоню и поставить пиратов под удар.

И еще нужно выполнить одно совсем уж неприятное дело: освободиться от оставшихся на борту трупов и от смертельно раненных. Палубы отмываются от грязи и крови. Приходится хорошенько отдраивать и мостик папского флагмана, который не успели привести в порядок перед взятием на абордаж второго судна.

Адмирал папского флота Жан-Пьер де Лаплюм, отказавшийся от первого завтрака и получивший возможность какое-то время провести в гордом одиночестве, наконец попросил аудиенции у победителя.

Жан-Пьер сразу сообразил, что за противник свалился ему на голову. Да и мудрено ли, встретив в открытом море человека с такой рыжей бородой, не догадаться, с кем имеешь дело? Еще можно было бы гадать, кто это — Арудж-Баба или Хайраддин, но ведь известно, что именно младший из братьев отличается такими царственными жестами и повадками. Краснобородых хорошо знают все моряки Запада: страх перед пиратами преследует их не только днем, но даже в ночных кошмарах. А кем может быть этот смуглый молодой человек, возглавивший оба нападения, как не приемным сыном Краснобородых, о котором ходит столько всяких слухов и в портовых закоулках, и в куриях, и в государственных советах?

«Да, вот это молодец, настоящий воин, а не какой-нибудь изнеженный фаворит».

Де Лаплюм вопросительно смотрит на маркиза де Комареса: тот погрузился в угрюмое молчание и не реагирует на его немой вопрос. Похоже, даже ничего не замечает.

«Ну, это у него пройдет», — думает француз, которому очень хотелось бы пообщаться с кем-нибудь в столь бедственном положении. А оно, судя по всему, продлится долго.

Теперь, когда все позади и битва проиграна окончательно и бесповоротно, командующий папским флотом решает нанести визит вежливости победителям — и это на глазах возмущенного и оскорбленного испанского гранда, маркиза де Комареса, молча проклинающего всех и вся.

— Сир (в такой обстановке лучше переусердствовать с титулами), сир, — говорит Жан-Пьер де Лаплюм, обращаясь к Хайраддину, который, принимая его на мостике, опробует штурвал папского флагмана и недовольно качает головой: нет, такой штурвал его не устраивает. — Ваш сын, его высочество принц Хасан, просто бог войны. Для нас было честью сложить оружие именно к его ногам.

Маркиза де Комареса бесит это самое «нас», как бы приобщающее и его к изъявлениям столь гнусной лести.

«Мне бы в руки кинжал, — думает маркиз, — я бы прикончил этого французского паяца прежде, чем обоих берберских вероотступников».

Хайраддин сурово улыбается. Его забавляют и льстивые слова капитана, и гримасы отвращения на лице испанца.

Хасан держится невозмутимо, хотя и он не одобряет поведения капитана-француза. Юный принц не привык к дипломатическим уловкам, а по этикету принято умасливать противника, одержавшего над тобой победу. При умелом обращении ореол победы, окружающий победителя, может отбросить свой лучик и на того, кто проиграл битву.

Жан-Пьер де Лаплюм не принадлежит к числу самых отважных моряков, но ему известны хитрости, помогающие человеку светскому, аристократу, нести бремя военной службы. Не говоря уже о том, что Жан-Пьер очень любит жизнь и с большой ловкостью приспосабливается к любой ситуации, обращая ее себе на пользу. Сейчас ему хочется получше узнать этого знаменитого Хайраддина и постичь его характер. Конечно же, перед ним человек, которому нет равных на море, — уж в этом вряд ли кто-нибудь может усомниться.

По мнению Жан-Пьера де Лаплюма, если кто и ведет себя как последний глупец, так это маркиз де Комарес. Маркиз же не удостаивает Краснобородого даже взглядом, и объясняется это, между прочим, еще и тем обстоятельством, что он из-за своей гордыни не желает смотреть снизу вверх: Хайраддин ростом на добрых три пяди выше.

Время бежит. День клонится к вечеру. Берберы подводят итоги, прикидывают, сколько могут стоить захваченные суда, сколько — товары, сколько денег можно выручить, продав пленных, сколько — получив выкуп. В счет не идут служанки из свиты маркиза де Комареса, обнаруженные на второй галере: скорее всего, их отдадут на забаву экипажу. Не принимаются в расчет и две аристократки, которых поначалу вообще никто не заметил. Правда, нашедший женщин матрос связал их и заткнул им рты, чтобы они не отвлекали мужчин от битвы, но потом его самого проткнули копьем и сбросили в море.

Осведомители-музыканты знали, что на галерах много дорогих товаров, поскольку им были известны купцы, нанявшие суда, но они ничего не слыхали ни о Комаресе, ни о женщинах, ни об их эскорте, доставившем столько хлопот пиратам. С маркизом сразу все стало ясно, когда вокруг его высокопоставленной особы образовался заслон. Для пиратов его пребывание на борту оказалось приятным сюрпризом, и теперь в списке взятых трофеев маркиз занимает одно из главных мест: за родственника самого могущественного в мире короля, конечно же, дадут большой выкуп. А о женщинах никто и не вспомнил. Их нашел, и то по чистой случайности, Пинар.

Мальчишке разрешили подняться на борт папского флагмана и порыскать по его помещениям, чтобы помочь составителям перечня трофеев. Поднявшись на галеру, Пинар сразу же нырнул в трюм и, охваченный неодолимым любопытством, стал шарить в самых труднодоступных уголках. Пробравшись на четвереньках за кучу каких-то тюков, он обратил внимание на весьма странный запах. Принюхиваясь, юнга дополз до клетки, в которой были заперты два полузадохшихся грациозных зверька.

— На помощь! — позвал Пинар. — На помощь! Смотрите, что я нашел. Скорее, а то они подохнут!

Матросы сдвинули несколько тюков, сделали достаточно широкий проход и сразу же окрестили Пинара спасителем вонючек, потому что животные издавали невыносимое зловоние. Однако все обрадовались, увидев, что в клетке — виверры, ценные зверьки, которые, несмотря на дурной запах, выделяют вещество, идущее на изготовление благовоний.

На свежем воздухе зверьки быстро пришли в себя, а Пинар вновь принялся за поиски. В результате мальчику позволили оставить себе три найденные им перчатки, два разрозненных рукава, вязальный крючок с костяной ручкой и корзинку орехов.

Намереваясь произвести смотр новому имуществу, Пинар раскладывает свои драгоценности на подоконнике кормовой каюты и вдруг за оконными занавесками обнаруживает двух женщин.

Старуха кажется неживой: глаза у нее закрыты, голова свесилась набок, повязка сползла, так что стал виден ее искривленный приоткрытый рот.

Девочка держит голову прямо, но у нее выпученные остекленевшие глаза, и она похожа на запеленутую мумию в прикрытом вуалью проволочном каркасе. Пинару невдомек, что мода требует всех этих ухищрений для придания юбкам формы колокола. Ему кажется, что на девочку насильно напялили какие-то похоронные принадлежности.

Анне же по сравнению со всеми этим чудовищами, пробегавшими мимо ее окна с саблями и шпагами среди криков, грохота, треска и мельтешения, Пинар кажется настоящим эльфом из сновидений, — обе женщины стояли в окне, словно в витрине, но никто в пылу боя их даже не заметил. Когда улыбающийся Пинар, опершись на подоконник, произносит несколько ободряющих слов на непонятном языке, Анна, парализованная ужасом, немного успокаивается и, пошевелив одеревеневшими от холода пальцами рук и ног, глубоко вздыхает и закрывает глаза.

— Ну вот, и эта умерла! На помощь! — снова созывает своих товарищей Пинар. — Сюда, скорее!

— Что ты там еще нашел?

— Тут какая-то девчонка умирает от холода. А может, она уже мертвая, не знаю.

На Анне лишь нижнее белье и каркас для пышных юбок: ведь когда пираты напали на их судно, тетушка как раз надевала на Анну первое в ее жизни платье знатной дамы.

Понемногу к Анне возвращается сознание. Она помнит скандал, учиненный дядюшкой, помнит нудное перечисление всех своих будущих родственников. И при мысли, что эта дурацкая свадьба все-таки сорвалась, ее начинает душить неудержимый истерический смех. Худенькое тельце девочки, несмотря на все эти шнуровки и жесткий каркас, так и трясется.

— Ничего себе мертвая!

На пороге каюты с саблей у пояса появляется тот, кто первым вспрыгнул на борт галеры, ведя за собой своих пиратов:

— Меня зовут Хасан.