"Томас Манн. Марио и фокусник (Новелла)" - читать интересную книгу автора

около миллиона. Он написал ее заранее.
Всеобщее изумление и гром аплодисментов. Дети даже рты разинули.
Как это он ухитрился, приставали они к нам. Не так легко объяснить этот
трюк, отвечали мы, на то Чиполла и фокусник. Теперь они знали, что такое
представление фокусника. Ну просто здорово: как у рыбака вдруг разболелся
живот, а теперь заранее готовый итог на доске, - и мы уже с тревогой
предвидели, что, несмотря на воспаленные глаза и позднее время, почти
половину одиннадцатого, будет очень нелегко увести их отсюда. Без слез тут
не обойдется. А между тем совершенно очевидно, что горбун не прибегает к
каким-либо манипуляциям -- в смысле ловкости рук, и все это совсем не для
детей. Не знаю, что обо всем этом думала публика, но с выбором слагаемых
"по своему желанию" дело было явно не чисто; конечно, но исключено, что
тот или другой из опрошенных отвечал по своему выбору, но одно несомненно:
Чиполла отбирал себе людей, и весь ход опыта, нацеленный на получение
предрешенного итога, был подчинен его воле; однако же нельзя было не
восхищаться его математическими способностями, хотя все остальное
почему-то не вызывало восхищения. Вдобавок его ура-патриотизм и непомерное
самомнение - соотечественники кавальере, может, и чувствовали себя в своей
стихии и способны были еще шутить, но на человека со стороны все, вместе
взятое, действовало удручающе.
Впрочем, Чиполла сам способствовал тому, чтобы у людей скольконибудь
сведущих не оставалось сомнений относительно природы его искусства, хотя
ни разу, конечно, не обронил ни одного термина и ничего своим именем не
назвал. Однако же он говорил об этом - он все время говорил, - но в
туманных, самонадеянных, выпячивающих его исключительность выражениях. Еще
какое-то время он продолжал те же опыты, сначала усложняя получение итога
привлечением других арифметических действий, а затем до крайности все
упростил, чтобы показать, как это делается. Заставлял просто "угадывать"
числа, которые перед тем записывал под листом бумаги на доске. Кто-то
признался, что сперва хотел назвать другую цифру, но именно в этот миг
перед ним просвистел в воздухе хлыст кавальере, и у него слетела с губ та
самая, что оказалась написанной на доске. Чиполла беззвучно засмеялся
одними плечами. Всякий раз он притворялся изумленным проницательностью
опрошенного; но в комплиментах его сквозило что-то ироническое и
оскорбительное, не думаю, чтобы они доставляли удовольствие испытуемым,
хотя те и улыбались и не прочь были в какой-то мере приписать овации себе.
Мне представляется также, что артист не пользовался расположением публики.
В ее отношении к нему скорее ощущались скрытая неприязнь и непокорство;
но, не говоря уже о простой учтивасти, сдерживающей проявление подобных
чувств, мастерство Чиполлы, его безграничная самоуверенность не могли не
импонировать, и даже хлыст, по-моему, способствовал тому, чтобы бунт не
прорвался наружу.
От опытов с цифрами Чиполла перешел к картам. Он извлек из кармана две
колоды, и, помнится, суть эксперимента заключалась в том, что, взявши из
одной колоды, не гл-ядя, три карты и спрятав их во внутренний .карман
сюртука, Чиполла протягивал вторую кому-нибудь из зрителей с тем, чтобы
тот вытащил именно эти же три карты, причем фокус не всегда полностью
удавался; иногда только две карты сходились, но в большинстве случаев,
раскрыв свои три карты, Чиполла торжествовал и легким поклоном благодарил
публику за аплодисменты, которыми та, хотела она или нет, признавала его