"Томас Манн. Непорядок и раннее горе (Новелла)" - читать интересную книгу автора

присоединяется соседский мальчик Дани; Ксавер тоже уже сменил полосатую
ливрею на куртку и сразу стал походить на мальчишку, впрочем по-прежнему
щеголеватого и разбитного. Что ж, "детская Анна"
и ее питомцы возвращаются наверх, в свой мирок, профессор, следуя
ежедневной привычке, скрывается за дверьми своего кабинета, чтобы
углубиться в чтение, а госпожа Корнелиус, всецело поглощенная мыслями об
итальянском салате и бутербродах с селедочным паштетом, спешит все это
приготовить до прихода гостей. К тому же она должна, захватив сумку,
съездить на велосипеде в город - нельзя же допустить, чтобы ее наличные
деньги еще больше обесценились, прежде чем она обратит их в хлеб насущный.
Удобно расположившись в кресле, Корнелиус читает. Между его
указательным и средним пальцами дымится сигара. У Маколея он находит
,кое-какие сведения о возникновении государственного долга в Англии конца
семнадцатого века, а у французского автора - о росте задолженности в
Испании конца шестнадцатого, - то и другое пригодится ему для завтрашней
лекции. Поразительный экономический расцвет Англии он хочет
противопоставить пагубным последствиям, к которым ста годами ранее привело
Испанию увеличение государственной задолженности, и выяснить нравственные
и психологические основания данного различия.
Кстати, это позволит ему перейти от Англии в царствование Вильгельма
Третьего, которой, собственно, и посвящена его лекция, к эпохе Филиппа
Второго и контрреформации, а это - конек Корнелиуса. Он сам написал на эту
тему примечательный труд, на который нередко ссылаются его коллеги: ему-то
он и обязан своим званием ординарного профессора истории. Сигара почти
докурена, пожалуй, под конец она становится чересчур уж крепкой, а меж тем
в его голове беззвучно складываются окрашенные легкой меланхолией фразы и
целые периоды, которые он завтра преподнесет своим студентам; он расскажет
им о безнадежно обреченной борьбе медлительного Филиппа против всего
нового, против хода истории, расскажет о разрушающем державу влиянии его
деспотической личности, о германской свободе, об осужденной жизнью и
отринутой богом борьбе косной знати против новых сил, против всего
передового. Корнелиус находит эти фразы удачными, но продолжает их
оттачивать, ставя на места использованные книги, да и потом, подымаясь к
себе в спальню, чтобы там полежать с закрытыми глазами и при закрытых
ставнях, - он нуждается в этом часе передышки, хотя, вернувшись от
умозрительных размышлений к действительности, понимает, что сегодня час
его отдыха протечет под знаком предпраздничных домашних непорядков. Он
улыбается тому, что одна мысль о вечеринке вызывает у нега сердцебиение;
плавные- фразы о Филиппе, облаченном в тяжелые черные шелка, мешаются с
мыслями о домашнем бале. Минут на пять он засыпает...
Он лежит и дремлет, но ясно слышит, как у входной двери то и дело
заливается звонок, как хлопает садовая калитка. И каждый раз при мысли о
том, что юные гости уже здесь, уже собрались, толпятся в гостиной, он
вновь испытывает острое, как укол, чувство беспокойства, ожидания,
томительной неловкости; и каждый раз вновь и вновь внутренне усмехается
над этим уколом, хотя и понимает, что его усмешка тоже лишь проявление
нервозности, правда сдобренной толикой радости, - кто ж не радуется
празднику?.. В половине пятого, (на дворе уже темнеет) он встает и
подходит к умывальнику: вот уже год, как таз дал трещину. Это
перевертывающийся таз, но один шарнир вышел из строя, и починить его