"Афанасий Мамедов. Самому себе (Повесть) " - читать интересную книгу автора

играют... Блин, вырвал бы с корнями!" И как-то я его на сей счет немного
понимаю. И пускай какой-нибудь мужчина не первой молодости, положа руку на
сердце, попробует сказать, что он совсем, ну ни капельки, не разделяет вот
таких чувств!
Чем только тех догов сейчас кормят? Испражнения прямо коровьи,
лошадиные, а не собачьи. Утром, когда до остановки чапаешь, следы их выгула
невольно замечаешь. Овсянкой, что ли, кормят их или рисом? А на другое ведь
у амбициозных в прошлом семейств нет нынче денег.
Выгнать дога тоже нельзя: как же, член семьи! Насколько же практичней и
функциональней питбули и бультерьеры у этих новых русских. В три раза меньше
по весу и в три раза свирепее, чем доги.
Они - как браунинг! И ведь не лают, все молчком творят. Эх, мне бы
пистолет с глушителем! А то у меня только глупая, громкая двустволка. Вороны
тучей поднимаются от выстрела.
Все это мне в голову пришло, когда я домой вернулся с работы и
собирался после трудодня пожарить себе пару больших лангетов, добытых в том
же корейском заведении по льготной, так называемой
"входной" цене. В то, что это на самом деле баранина, белый человек
поверить может с большим трудом. Я этот труд свершил и уже начал было жарить
себе ужин, как вдруг телефон подал голос. Думаю, может, это автобусная новая
знакомая хочет день своего прихода уточнить? Но слышу:
- Привет, Ко-ко... Послушай...
- Нет, это ты послушай! - говорю.- Сколько я просил тебя, велел, чтоб
ты...
- Ой, хорошо, ну ладно, ладно... Не буду больше. Ты - Кока,
Коленька. Я помню, помню. Можно мне дальше говорить? Послушай, я
запустила в Интернет твои образовательные данные и номер институтского
диплома... Про диссертацию... Дескать, ее не пропустили лишь потому, что
стали шить тебе... Как это когда-то называлось? Кажется, "низкопоклонство
перед Западом"? А еще я про твое "чен-чен", "та-та" для шику запустила... А
что, Коль? Не помешает. Ведь адрес - целый мир, поэтому и знать нельзя, кого
вдруг это заинтересует. А представляешь, вдруг на самом деле кто-то клюнет,
а?! Да еще вдруг не у нас? Правда, с инязыками у тебя всегда плохо было...
- Послушай,- говорю,- а я тебя просил? Я разрешал тебе мои дела без
спросу обустраивать? Чего молчишь?
Однажды, около месяца назад, после затейливого соития, распития
"смирновской" на две трети и полного уничтожения копченого куренка,
конечно, тоже принесенного женой, он, пребывая в благодушном настроении,
сказал: "Прикрылась бы, прохладно у меня здесь". И в ответ на это приходящая
супруга похлопала себя по тридцатидевятилетним прелестям, которые отражало
старое зеркало платяного шкафа. "Рубенс!.. "Даная и золотой дождь," а?!" Он
обратил взгляд к зеркалу. Трещинки и причудливые лакуны осыпавшейся
амальгамы лишь выявляли несовременную добротность, толщину стекла...
Собственно говоря, в самой постельной женской болтовне ничего плохо не
было, но - "Рубенс", "Золотой дождь", "Даная" - это уже похоже на
перераспределение ролей: ронять небрежно породистые, красивые слова было
всегда его законной привилегией. Конечно, это не было допущено до уровня
сознания, однако... Вот Николай в задумчивой приторможенности зачем-то
подошел к печке, пощупал облицовку, хотя, казалось бы, прекрасно знал, что
печь не топится...