"Александр Малышкин. Поезд на юг (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

- Тяжелее всего было зимой, но мы все-таки ушли. Скрывались в пещере
около Байдар. Вот теперешняя моя жена - через нее мы держали связь с
Севастопольским комитетом.
Я слушал этого человека с диким волнением: это уже не вагонная ночь -
это своими землями и призраками обступала Березневатка. Он рассказывал
еще, что служил начальником милиции где-то в Купянском уезде, а теперь
переводится на родину, ближе к Ялте; что они с женой нарочно едут через
Севастополь и Байдары. Гул поезда начал звучать мощной и печальной
музыкой. Сквозь сон приходил Григорий Иваныч, крадучись, нашел свою шинель
и ушел - должно быть, одевал там, у бурного окна, снящиеся послушные плечи.
Сквозь сон набежала из ночи низкая казарма, вся в будоражных огнях, - и
я узнал Березневатку.
Я выбежал в заплеванный, с дырявым полированным диваном зал;
красноармейцы стояли у рычагов телефона, все с винтовками. В соседней
комнате солдаты шаркали ногами и гудели зловеще, как перед погромом. Я
прошел в телеграфную:
тот же большеносый, похожий на грачонка, армянин тыкал пальцем в
аппарат Юза, нарочно тыкал передо мной, чтобы показать, что вся душа
улетела из этих костяных клавиш.
- Нет связи, - сказал он.
- И не будет, - сказал я, - мы отходим.
Я скакал за батальоном, уходящим по горбу горы от смерти; лица братвы
были хмуры и розовы от солнца, морозного, надсмертного солнца.
- Где комендантская команда? - спросил я. Над ней начальником был мой
брат. Никто не знал. Внизу, за плетнями, отстреливались батальоны,
оставленные нами в жертву, обреченные батальоны. Я проехал мимо
красноармейцев, лежащих животами на земле, похожих на кучи тряпья, еще
живых, еще упорных, еще не знающих ничего. Брат вскочил с земли, бежал к
плетню, покрыл его руками, чтобы перелезть.
- Алексей! - крикнул я, удерживая его, - Не туда, Алексей!
Он не оглянулся и остался распятым, как был. Я соскочил и снял с него
фуражку: его волосы на затылке слиплись в красном студне, дыра под ними
зияла глубоко. Мы, грохоча, пролетали над могилами, которых я не видел
никогда, все спали под лелеющее качанье; и спал я.
Рассвет за Перекопом, за Сивашом. Теплая седая трава без берегов, и
птицы над миром - и. птицам видно, должно быть, горы и синий рай за ними.
У Джанкоя солнце вдруг обрушивается на наш поезд, стены станции начинают
сразу пылать, как в полдень; на асфальтовом перроне пышная черная тень,
словно его полили водой, и в прохладах продают розы. Да, мыэ у ворот
синего рая! И несет опять в седую степную теплоту - там ветер, даже
утренний ветер дует все время с каких-то раскаленных становий, он
заставляет блаженно свесить руки из окна, лечь щекой на горячую раму,
грезить, петь несвязное...
Я с трепетом нащупываю в себе сегодняшнюю ночь, прислушиваюсь, но нет
ее, нет пока ничего, кроме баюкающего мчанья.
Не верю: вывернется еще из какой-то темени, ляжет на мир непрощающей
тенью...
Дети проснулись, звенят под нашими полками, у Яковлевых.
Начинается щебечущая, любовная суета. Где-то бледно проходит - отзвуком
прекрасного неповторимого гимна - образ косматой шпионки с наглыми