"Я больше не коп" - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Среда СУМКА

Было погожее бабье лето, и клены позади завода все еще покрывала листва. Они стояли под луной, подобно девушкам, томящимся в ожидании предложения от высокого темного неба.

Хауленд повернулся от окна, не испытывая никакого восторга. Он ненавидел ноябрь, так как за ним следовал декабрь с его рождественскими тратами. Хауленд не испытывал никаких чувств к природе, религии или чему—либо еще, кроме денег. Ему казалось, что все свои пятьдесят семь лет он тянулся за ними, но значительная их часть проскальзывала у него между пальцами.

Он бросил взгляд на часы со стальными стрелками над деревянной дверью с надписью «Менеджер», похожей на компьютерный шрифт.

Почти десять.

Хауленд вернулся к столу и посмотрел на пачки денег, думая о своем «послужном списке».

Он начался с первой работы после окончания курсов коммерции в средней школе Нью—Брэдфорда.[2] Старый Луи Войцижевский взял его кассиром в лавку, где продавали сандвичи, напротив скобяной лавки Компо. Тогда его поразило, что в мире существует столько наличных денег. Они работали шесть дней в неделю, и за это время через кассу проходило от восьмисот до девятисот долларов. Лично он имел с этого двенадцать жалких однодолларовых бумажек, которые старый Войци аккуратно отсчитывал ему каждый субботний вечер.

Еще хуже было в Национальном банке округа Тогас, где через его руки проходили тысячи долларов, принадлежащие кому угодно в городе, только не кассиру Хауленду. Он даже не сразу мог открыть счет, так как женился на Шерри—Энн, которой хватило глупости забеременеть, заболеть и потерять ребенка, что повлекло за собой нескончаемую вереницу счетов от больниц, врачей и аптекарей. Тем не менее она продолжала разбрасываться теми жалкими грошами, которые зарабатывал Хауленд, словно он был миллионером. «Моя персональная канализационная труба, — думал о жене Хауленд. — Не знаю, почему я не бросил ее давным—давно — она даже похлебку толком сварить не умеет».

Он сел за стол, не сводя глаз с денег.

Хауленд почувствовал слабую надежду на лучшее, когда Кертис Пикни предложил ему работу в новом нью—брэдфордском филиале компании «Ацтек», производителя бумаги. Пикни гладко рассуждал о расширении компании, возможностях продвижения (к чему?), дополнительных благах (при отсутствии профсоюза), окладе, начиная со ста трех долларов («на руки восемьдесят шесть семьдесят пять центов, но вы же знаете эти чертовы налоговые ведомства в Вашингтоне, мистер Хауленд»), но, проработав девять лет, Хауленд приносил домой всего сто двенадцать долларов девяносто центов в неделю и по—прежнему был всего лишь бухгалтером, коим наверняка бы остался, покуда бы его не вынесли ногами вперед или не уволили. А где пятидесятилетний мужчина может найти достойную работу в Нью—Брэдфорде или еще где—нибудь, коли на то пошло?

Почему они до сих пор его не выгнали?

Думая об этом, Хауленд услышал три стука в заднюю дверь заводоуправления — один и еще два после небольшой паузы.

Он вскочил со стула, но не сдвинулся с места.

Жалованье служащих компании находилось в нескольких перетянутых круглыми резинками пачках; рядом валялась брезентовая сумка, с которой он забирал деньги из банка во второй половине дня, сопровождаемый полицейским Уэсли Мелоуном — городским копом, чьи глаза, казалось, постоянно ищут следы индейцев.

«Интересно, что бы подумал об этом Уэс, — размышлял Хауленд. — Вероятно, стал бы выслеживать меня, как рысь, которая забрела из Канады и таскала кур на птицеферме Херли, пока не всадил бы мне пулю между глаз».

Мысль придала ему решимости. Но когда он спешил по темному коридору к задней двери, его легкие трудились вовсю, а сердце подскакивало к горлу.

Однако Хауленд не собирался отказываться от своих планов. Они не включали ни Шерри—Энн, ни даже Мэри Григгс, соблазнительную девчонку из закусочной Элвуда.

Он вообще не знал, что они включают, помимо шести тысяч долларов — практически годового жалованья, свободного от налогов.

За рулем сидел Хинч. «Мой штурвальный», — называл его Фуриа. Автомобиль свернул на стоянку позади завода и остановился на гудронированной площадке футах в десяти от заднего входа. Это был «крайслер—ньюйоркер» с мощным мотором, без единой вмятины и с радиоприемником, настраиваемым даже на полицейскую волну. Фуриа лично угнал автомобиль в самом центре Ньютона, штат Массачусетс, при свете дня. Они сменили номера на проселочной дороге около Лексингтона. Хинч был доволен — это была самая шикарная тачка, которая им когда—либо доставалась, снабженная даже полицейской волной на радио. Фуриа сидел впереди рядом с Хинчем. Голди расположилась на заднем сиденье, покуривая сигарету с золотым кончиком.

Фуриа вышел из машины и огляделся вокруг. У него были желтоватая кожа и уши Микки—Мауса. Голди, помешанная на сериале «Стар трек» и Леонарде Нимой,[3] как—то в шутку назвала его мистером Споком,[4] но только однажды. Фуриа носил деловой костюм от «Братьев Брукс», крахмальную белую рубашку, серый шелковый галстук, черные перчатки, лакированные туфли на высоком каблуке и зеркальные очки янтарного цвета, делавшие его похожим на аквалангиста. Шляпу он оставил на переднем сиденье.

— Нет, — резко скомандовал Фуриа.

Голди, вылезающая из автомобиля, остановилась:

— Почему нет?

— Потому что я так сказал.

Голди влезла назад в салон, пожав плечами, вместе с которыми приподнялись и опустились ее длинные золотистые волосы. Она заимствовала этот эффектный жест из телерекламы. Ее мини—юбка задралась, демонстрируя во всей красе стройные ножки в ажурных золотых чулках и золотых туфельках.

— Похоже, все о'кей, — заметил Хинч.

— На всякий случай не выключай мотор.

— Не беспокойся, Фур.

Фуриа направился к двери завода. Он шел на цыпочках, как актер, играющий вора. На ходу он ощупывал кобуру, как другие люди ощупывают «молнии» на одежде.

Подойдя к двери, Фуриа постучал три раза, сделав паузу между первыми двумя ударами.

Пара в машине сидела неподвижно. Хинч смотрел в зеркало заднего вида, а Голди смотрела на Фуриа.

— Чего—то он копается, — сказал Фуриа.

— Может, в штаны наложил, — отозвался Хинч.

Голди молчала.

Щелкнул замок, и в лунном свете, как призрак, появился Хауленд.

— Поскорее нельзя? — проворчал Фуриа. — Где бабки?

— Где что?

— Деньги. Жалованье.

— У меня на столе. — Бухгалтер неожиданно зевнул. — Забирайте. — Зубы Хауленда стучали, как телеграфные ключи. Он украдкой посматривал на пустую стоянку.

Фуриа кивнул, и Хинч быстро вышел из машины. Голди шевельнулась, но взгляд Фуриа пригвоздил ее к сиденью.

— У него есть веревка? — спросил Хауленд.

— Пошли. — Фуриа весело ткнул бухгалтера в живот. Тот испуганно отпрянул, а Хинч засмеялся. — Чего застрял? Давай—ка посмотрим на бабки.

Шаги Хауленда отзывались гулким эхом. Фуриа и Хинч ступали бесшумно. Теперь и Хинч надел перчатки. В руке он держал черную сумку.

Стол Хауленда находился в углу офиса возле окна. Над столом висела лампа с зеленым абажуром.

— Вот. — Он снова зевнул. — Чего это я раззевался? Где веревка?

Хинч отодвинул его в сторону.

— Да тут целая куча бабок!

— Двадцать четыре тысячи. Можете не пересчитывать — здесь все.

— Конечно, — кивнул Фуриа. — Мы тебе доверяем. Начинай упаковывать. Хинч.

Открыв черную сумку. Хинч начал складывать в нее пачки купюр, Хауленд с тревогой наблюдал за ним.

— Вы берете слишком много, — запротестовал он. — Мы же договорились. Где моя доля?

— Вот. — Фуриа трижды выстрелил в него с небольшим промежутком между первыми двумя выстрелами. Колени бухгалтера подогнулись, и третья пуля угодила двумя дюймами выше первых двух. Свет лампы упал ему на лысую макушку. Его нос издал хлюпающий звук, ударившись о виниловый пол.

Фуриа подул на пистолет, как это делают плохие парни в вестернах. Это был восьмизарядный «вальтер» с двойным спуском, которым он обзавелся при ограблении ломбарда в Джерси—Сити. «Эта штуковина лучше, чем женщина, — говорил он Хинчу. — Даже лучше, чем ты». Подобрав левой рукой три гильзы, Фуриа сунул их в карман — в правой он держат пистолет.

— Ты уложил его наповал, — сказал Хинч, глядя на Хауленда. Кровь начала вытекать из—под тела бухгалтера на винил. — Надо сматываться, Фур. — Он уложил в сумку все деньги вплоть до монет и застегнул «молнию».

— Я сам скажу, когда сматываться. — Фуриа огляделся вокруг, словно у них было полно времени. — Ладно, уходим.

Он двинулся к двери. Хинч замешкался, как будто ему не хотелось покидать Хауленда.

— Он спросил, где веревка. — Усмехаясь, Хинч демонстрировал дырку на месте двух передних зубов. На нем были черная кожаная куртка, черные джинсы и голубые кроссовки. Рыжеватые волосы спускались до плеч. Маленькие серые глазки со странными розоватыми белками поблескивали по обеим сторонам сломанного во время занятий боксом носа. — Мы забыли и кляп.

— Хинч!

— Иду, Фур. — Хинч с довольным видом вышел следом за Фуриа.

— Так я и знала, — сказала Голди, когда Хинч разворачивал «крайслер».

— Что ты знала? — Фуриа держал сумку с деньгами на коленях, как ребенка.

— Я слышала выстрелы. Ты убил его.

— Да, убил.

— Глупо.

Полуобернувшись, Фуриа ударил ее по лицу левой рукой.

— Мне тоже не по душе дерзкие шлюшки, — с одобрением сказал Хинч и поехал наискосок через стоянку, не включая фар. Перед поворотом он затормозил. — Куда ехать дальше, Фур?

— Через мост к транспортной развязке.

Хинч свернул налево и зажег фары. Дорога была пуста, и он придерживался скромных тридцати миль в час.

— Ты сама на это напросилась, — сказал Фуриа.

Из курносого носа Голди текла струйка крови. Она приложила к нему платок.

— Тебе пора научиться следить за своим языком, когда говоришь со мной, — продолжал Фуриа.

Хинч одобрительно кивнул.

— Зачем тебе было его убивать? — отозвалась Голди. Фуриа по—своему извинился, и они оба, в отличие от Хинча, это понимали. — Неужели из—за его доли?

— Лучше не оставлять свидетелей. Хауленд наверняка не болтал о нашей сделке. Хинч и я были в перчатках, а пушку я выброшу, как только мы раздобудем другую. Эти три пули нам никогда не пришьют, Голди. Я даже подобрал гильзы. Тебе не о чем беспокоиться.

— Я не люблю убийств.

— Заткни пасть, сучка, — сказал Хинч.

— Заткни свою, — прикрикнул на него Фуриа. — Мы с Голди сами разберемся. И не обзывай ее больше, понятно?

Хинч промолчал.

— Из—за его доли, Голди? — продолжал Фуриа. — А еще проторчала год в колледже! — Он говорил как добрый учитель. — Я даже школу не закончил и то знаю, что лучше делить на троих, чем на четверых. Его доля дает нам лишние шесть штук.

— А ты уверен, что он мертв?

Фуриа рассмеялся. Они ехали через реку Тонекенеке по мосту, за которым находилась транспортная развязка с заправочными станциями. Рядом виднелась неоновая вывеска «Закусочная Элвуда».

— Остановись здесь, Хинч. Я проголодался.

— Мои родственники все еще живут здесь, Фур, — предупредила Голди. — Что, если меня заметят?

— Сколько лет ты не была в этой дыре? Шесть?

— Семь, но…

— И волосы у тебя тогда были темно—каштановые, верно? Да и выглядела ты пай—девочкой — не то что теперь. Никто тебя не узнает, а я хочу жрать.

Голди облизнула алые губки. Фуриа всегда был голодным после очередного дела. В такие времена казалось, будто его во младенчестве насильно отняли от материнской груди, так и не возместив ущерб. На лице Хинча отразилось сомнение.

— Я же сказал тебе, Хинч! Тормози!

Хинч свернул с развязки. Ни он, ни Голди больше не произнесли ни слова. Фур слишком рискует, думала Голди. Когда—нибудь это плохо кончится.

На стоянке было около дюжины легковых и грузовых машин. Хинч выключил мотор и начал вылезать.

— Погоди. — Фуриа повернулся, обследуя лицо Голди при фиолетовом свете неоновой вывески. — У тебя на носу кровь. Вытри ее.

— Разве я не вытерла?

Он достал салфетку из бардачка, плюнул на нее и протянул ей:

— С левой стороны.

Голди глянула в зеркальце пудреницы, стерла пятно и воспользовалась пуховкой.

— Теперь я выгляжу нормально для деревенской дурочки?

Фуриа засмеялся второй раз за три минуты — он явно был на взводе. Ночью в постели он постарается быть неутомимым.

— Ты сядешь у стойки, — сказал Фуриа Хинчу, — а мы с Голди найдем укромное местечко. Как думаешь, Голди?

— Разве имеет значение, что я думаю?

— Никакого, — весело отозвался Фуриа. Он вышел из машины с черной сумкой и, не оборачиваясь, направился к закусочной.

Закусочная была хотя и не пустой, но отнюдь не переполненной. Фуриа вошел первым и перехватил отдельную кабинку у подростков с чизбургерами и пивом. Голди быстро присоединилась к нему, не сумев избежать восторженных взглядов посетителей. Впрочем, она не заметила никого из знакомых. Скользнув за перегородку, Голди спрятала мини—юбку под крышкой столика из фальшивого мрамора. «Я говорила Фуру, что сегодня вечером мне лучше надеть слаксы, — сердито думала она, — но ему обязательно нужно демонстрировать мои ноги. Теперь эти жеребцы наверняка меня запомнят».

Хинч вошел через минуту, опустился на табурет у стойки и тут же уставился на одну из официанток, только что вышедшую из кухни.

— Лучше присматривай за ним, — посоветовала Голди. — Он уже положил свинячьи глаза на девушку.

— О Хинче не беспокойся, — отозвался Фуриа. — Что будешь есть, куколка? Стейк с картошкой?

— Я не голодна. Просто кофе.

Пожав плечами, Фуриа снял перчатки и начал барабанить по столу наманикюренными ногтями. Его итальянские глаза поблескивали, а кожа при неоновом освещении приобрела зеленоватый оттенок.

Зал наполняли музыка, разговоры, звяканье посуды, запахи жареного мяса и лука. Фуриа жадно впитывал их. Его взгляд выражал гордость собственной удачей и сожаление, что здешние деревенщины не могут ощутить его могущество. Голди видела этот взгляд раньше, и он всегда пугал ее.

— Эй, ты! — окликнул Фуриа девицу, которая, вихляя задом, несла поднос в соседнюю кабинку. — Мы не можем ждать целый год.

Голди закрыла глаза. Когда она открыла их, официантка, наклонившись и едва не касаясь левой грудью рук Фуриа, убирала грязные тарелки с их стола.

— Сейчас вернусь, ребята. — Девица провела по столу тряпкой и выплыла из кабинки.

— Эта цыпочка недурно экипирована, Голди, — заметил Фуриа. — Почти не хуже, чем ты.

— По—моему, она меня узнала, — сказала Голди.

— По—твоему?

— Я не уверена, но могла узнать. Она училась в старших классах, когда я уехала из Нью—Брэдфорда. Ее зовут Мэри Григгс. Давай сматываться, Фур.

— Меня тошнит от твоих страхов, ну и что, если она тебя узнала? Это свободная страна, верно? Два человека имеют право перекусить.

— К чему рисковать?

— А кто рискует?

— Ты с твоей сумкой и пушкой.

— Уйдем, когда я съем мой стейк. Заткнись — она возвращается… Один стейк поподжаристей, с картошкой, и два черных кофе. И постарайся принести до утра.

Официантка записала заказ.

— Вам только кофе, мисс?

— Я же тебе сказал! — огрызнулся Фуриа.

Девушка быстро удалилась. Фуриа устремил ей вслед оценивающий взгляд.

— Неудивительно, что Хинч на нее облизывается. Я бы и сам не прочь…

— Фур…

— Она давно позабыла о твоем существовании. — Его тон давал понять, что тема закрыта.

Стейк подали слишком сырым. В другое время Фуриа бы разозлился и потребовал приготовить его заново, так как ненавидел мясо с кровью. «Я же не собака!» — говорил он.

Но теперь Фуриа быстро глотал кусок за куском, включая жир, и не выпуская вилку из рук. Голди потягивала кофе. Ее кожа невыносимо зудела. Доктор сказал ей, что это психо… что—то там. Недавно зуд стал усиливаться.

Хинч цеплялся к девушке за стойкой, которой это явно надоело.

«Когда—нибудь я брошу этих ублюдков», — думала Голди.

В одиннадцать, когда Фуриа подцепил вилкой последний ломтик картошки, повар включил радио. Голди, успевшая подняться, снова села.

— В чем дело теперь?

— Это местная радиостанция в Тонекенеке—Фоллс с последними новостями.

— Ну и что?

— Фур, у меня предчувствие…

— Ох уж эти твои предчувствия, — усмехнулся Фуриа. — Этим вечером ты труслива, как старая баба. Пошли.

— Разве нельзя послушать минутку?

Фуриа откинулся на спинку стула и вонзил зубы в пакетик с зубочистками.

— Сначала тебе не терпелось отсюда смыться… — Он умолк, услышав голос диктора.

«Томас Ф. Хауленд, бухгалтер нью—брэдфордского филиала компании «Ацтек», производителя бумаги, несколько минут назад был найден застреленным в своем офисе. Мистер Хауленд оставался на заводе один, готовя жалованье к завтрашней выдаче, когда его, очевидно, застигли врасплох грабители, которые убили его и скрылись с более чем двадцатью четырьмя тысячами долларов наличными, согласно сообщению менеджера Кертиса Пикни, обнаружившего тело бухгалтера. Мистер Пикни ехал домой с позднего заседания совета по зональным тарифам, увидел свет в окнах заводоуправления и зашел узнать, в чем дело. Он уведомил полицию Нью—Брэдфорда, и шеф Джон Секко начал расследование. Патрульный из полиции штата также присутствует на месте преступления. Начаты поиски исчезнувшего ночного охранника, Эдуарда Тейлора. Полиция опасается, что он тоже мог стать жертвой грабителей. Мы будем сообщать дальнейшие новости по мере их поступления. Сегодня президент заявил в Вашингтоне…»

— Нет, — сказал Фуриа. — Оставайся на месте. — Он кивнул Хинчу, и тот повернулся. По знаку Фуриа Хинч бросил купюру на стойку и выбежал следом за двумя водителями грузовиков, которые вскочили, не доев свои гамбургеры.

— Я же говорила тебе, Фур!..

— Как насчет еще пары чашечек кофе, мисс Америка?

Официантка забрала пустые чашки.

— Просто поверить не могу, — сказала она. — Такой славный человек.

— Кто?

— Том Хауленд.

— Которого застрелили? Ты его знала?

— Он всегда здесь ужинал. Иногда болтал со мной.

— Да, никогда не знаешь, у кого какая судьба. — Фуриа покачал головой. — Поторопись с кофе, ладно, куколка?

Девушка отошла.

— И когда только ты научишься прислушиваться ко мне? — пробормотала Голди. — Я же говорила тебе, что достаточно его связать. Нет, тебе приспичило стрелять в него!

— Черт возьми, Голди, иногда ты выводишь меня из терпения!

Они молча пили кофе. Музыка смолкла, и повар выключил радио. Посетители обсуждали ограбление и убийство.

— Пошли, — сказал Фуриа и поднялся. Голди выскользнула из кабинки и направилась к двери. Фуриа, неся черную сумку, подошел к стойке и обратился к официантке:

— Сколько с нас за паршивый стейк и кофе?

Голди вышла из закусочной.

Хинч уже завел мотор, когда Фуриа сел рядом.

— Настройся—ка на полицейскую волну.

Хинч включил радио. Эфир был полон указаний и ответов. Полиция штата блокировала дороги по всему району.

— Что теперь? — спросила Голди, скрестив руки на груди. — Большой прорыв?

— Хочешь, чтобы я воткнул тебе твои зубы в глотку? — огрызнулся Фуриа. — Нужно было позволить Хинчу над тобой поработать.

— В любое время, приятель, — отозвался Хинч.

— А тебя кто спрашивает? Я должен подумать.

— О чем тут думать? Заляжем на дно, пока шум не утихнет, как и договорились. Поехали, Фур.

— Если бы у тебя имелись мозги, тебе бы цены не было. — Фуриа разложил на коленях дорожную карту. — Чтобы выбраться отсюда, нам придется проехать через этот перекресток — другого пути нет. А там наверняка установят пропускной пункт. Этой ночью нам не выехать. Нужно придумать что—то еще.

— Лучше избавься от этой пушки, — посоветовала Голди, съежившись в углу заднего сиденья.

— Нет, пока я не раздобуду другую.

— Собираешься убить кого—то еще?

— Заткнись!

— Почему ты не забрал пушку у охранника?

— Потому что она упала в кусты, когда мы бросились на него. Мы не могли искать в темноте. Не беспокойся, я достану пушку.

— Удивительно, что ты не застрелил его.

— Опять нарываешься, Голди? Я же говорил тебе — когда Хауленд послал Тейлора в город за кофе и мы остановили его на дороге, он начал отбиваться, и нам пришлось угомонить его хорошим ударом по уху. Мы связали его и бросили в кусты.

— Будем торчать здесь всю ночь? — осведомился Хинч.

— Дай мне подумать!

— Может, подумаем вслух? — предложила Голди через некоторое время.

— Ну?

— Охранник не может узнать тебя — вы напали на него в темноте. На заводе нас никто не видел, кроме Хауленда, а он мертв.

— Потому я его и прикончил. Из—за этого, не только из—за лишней доли.

— Если бы вы все сделали, как я предлагала, он бы скорее перерезал себе горло, чем выдал нас. Но я не собираюсь пререкаться с тобой, Фур. Нам не повезло, что менеджер проезжал мимо завода. Теперь нам придется оставаться здесь, пока они не перестанут останавливать каждую машину, выезжающую из Нью—Брэдфорда.

— Знаю! — воскликнул Хинч. — Мы зароем деньги!

— Чтобы они сгнили или кто—нибудь их нашел?

— Не выбрасывать же их нам!

— Зачем выбрасывать? Деньги нужно спрятать в безопасном месте, пока полиция не прекратит обыскивать машины. Хижина подошла бы, но нам до нее не добраться, покуда они не подумают, что мы уже смылись, и не снимут посты. А до тех пор я считаю, что нам нужен помощник.

— Она считает! — ухмыльнулся Хинч. — Кто организовал это дело, Фур, — ты или она?

— Какой помощник, Голди? — спросил Фуриа.

— Кто—нибудь, кто сохранит для нас деньги.

— Великолепная идея! И кого же ты намерена об этом просить? Легавого?

— Да, — кивнула Голди.

Хинч тряхнул похожей на кегельный шар головой.

— Я же говорил тебе, Фур, что от этой бабы никакого толку. Она так шутит.

— Я не шучу, — возразила Голди.

— Похоже, она говорит всерьез! — с отвращением произнес Хинч.

Фуриа выковырял из зуба кусочек стойка.

— Что у тебя на уме, Голли?

— Я поддерживаю связь с семьей через мою младшую сестру Нанетт…

— Это отпадает, — заявил Фуриа. — Я не оставлю двадцать четыре штуки у компании деревенщин.

— Еще чего! Они сразу же побегут к шефу Секко. Мамаша не вылазит из церкви, а мой старик считает преступлением бутылку пива в машине, — усмехнулась Голди. — Но Нанетт не такая. Она тоже мечтает когда—нибудь выбраться отсюда. По вечерам Нанетт подрабатывает, сидя с детьми — в том числе с Барбарой, дочуркой пары по фамилии Мелоун. У них дом на Олд—Брэдфорд—роуд. Это одна из самых старых улиц в городе, на ней не бывает транспорта, а соседи укладываются спать в девять. Так вот, Уэсли Мелоун — коп.

— Опять! — фыркнул Хинч.

— Из нью—брэдфордской полиции.

— Что происходит с этой дамочкой? — осведомился Хинч. — Выходит, мы должны оставить добычу у городского копа!

Но Фуриа выглядел задумчивым.

— Сколько лет этой девчонке, Голди?

— Теперь, вероятно, лет восемь—девять.

— У тебя в голове кое—что есть.

— Но, Фур… — запротестовал Хинч.

— Коп знает, что к чему, не так ли? Он не станет паниковать и делать глупости. О'кей, Хинч, поехали.

— Куда? — мрачно спросил Хинч.

— На Олд—Брэдфорд—роуд. Показывай дорогу, Голди. Они проехали назад через транспортную развязку, мост и три квартала, после чего свернули на крутую дорогу на Холм Любовников, который, по словам Голди, именовали так из—за стоянки, где тискаются городские парни и девушки.

— Теперь направо, — велела она на полпути вверх.

Хинч повиновался. На узкой улице, похожей на усаженную деревьями аллею, не было фонарей. С обеих сторон виднелись старые двухэтажные каркасные дома, нуждающиеся в покраске.

Дорога извивалась в форме буквы «S».

— Думаю, это здесь, — сказала Голди на верхнем изгибе. — Да, вон тот дом с освещенной верандой.

Это был единственный дом на улице, где горел свет.

— Похоже, они ждут гостей, — усмехнулся Фуриа.

Эллен начала расхваливать фильм, как только в зале зажегся свет.

— Не то чтобы мне нравилось столько насилия, — сказала она, когда муж подавал ей пальто. — Но ты должен признать, Лоуни, что картина чудесная.

— Хочешь знать мое мнение? — отозвался Мелоун.

— Конечно.

— Это вранье.

— Очевидно, ты стал кинокритиком?

— Ты ведь спросила меня, верно?

— Привет, Уэс, — поздоровался какой—то мужчина, когда они пробирались по проходу. — Хорошая картина, правда?

— Да, Лу, — согласился Мелоун. — Очень хорошая.

— Почему это вранье? — шепнула Эллен.

— Они выглядят парой героев — наподобие Диллинджера.[5] Фактически здесь использованы некоторые факты его биографии. Ты ведь жалела их, не так ли?

— Ну и что тут плохого?

— Все. В действительности никто не жалел этих подонков, когда их прикончили, даже гангстеры. Это была парочка убийц, которая не давала жертвам ни единого шанса. Клайд получал удовольствие, убивая, — особенно он любил стрелять в спину…[6] Привет, Артур.

— Отличная картина, Уэс! — сказал Артур.

— Просто великолепная, — кивнул Мелоун.

— Она заработала номинацию на лучший фильм, — сообщила Эллен. — Так что ты плохой специалист.

— Я не специалист — просто я читал статью о них. Зачем дурачить публику?

— А мне фильм все равно понравился, — заявила Эллен, взяв мужа за руку.

Мелоуны вышли из кинотеатра и направились к своей машине. Эллен шла медленно — она знала, как устал Лоуни и как он упрям. Лоуни настоял на соблюдении их вечернего ритуала по средам, который включал обед в гостинице «Старый Брэдфорд» в центре города и поход в кино, хотя за последние девяносто шесть часов он не спал и восьми. Это ее единственное развлечение, заявил Лоуни, и она не должна его лишаться только потому, что грипп свалил половину полицейского департамента и ему четыре дня пришлось работать в две смены. Этой ночью он сможет поспать, так как Мерт Пек и Харри Ролсон уже вышли на дежурство.

— Как насчет того, чтобы перекусить у Элвуда? — спросил Мелоун у автомобиля — потрепанного «сааба», который он приобрел за 650 долларов в прошлом году. Их старый «плимут» испустил дух, проехав сто тридцать семь тысяч миль, а большой «понтиак», который Мелоун водил на службе, принадлежал городу.

— Вряд ли, — ответила Эллен. — Я беспокоюсь о Бибби. Нанетт должна была уйти в половине одиннадцатого — ее мать заболела, — и Бибби дома одна.

— Конечно.

Эллен знала, что муж испытывает облегчение. Внезапно он напрягся, и она обернулась узнать причину.

Одна из нью—брэдфордских полицейских машин промчалась по площади через перекресток Грейндж—стрит и Мейн—стрит с включенной сиреной. За ней последовало несколько гражданских автомобилей.

— Похоже, что—то случилось, — сказал Мелоун.

— Ну и пускай. Поехали домой, Лоуни. Садись — я поведу.

Эллен села за руль. Мелоун оглянулся на Мейн—стрит, и она увидела, как он нащупывает под пиджаком револьвер. Эллен ненавидела введенное шефом Секко правило, предписывающее подчиненным носить оружие вне службы.

— Оставь в покое артиллерию, — сердито сказала она, заводя мотор. — Ты никуда не пойдешь, кроме как в постель.

— Случилось что—то серьезное, Эллен. Высади меня у участка.

— Еще чего!

— Всего на пару минут. Хочу узнать, что произошло.

— Я тебя высажу, а потом не увижу бог знает сколько времени.

— Обещаю не задерживаться. Высади меня и поезжай домой к Бибби. Я поднимусь на Холм пешком.

— Тебе это не удастся — ты едва держишься на ногах.

— Вот что мне больше всего в тебе нравится, — усмехнулся он. — Ты всегда уверена во мне.

Ниже Мейн—стрит и площади Грейндж—стрит была улицей с односторонним движением. Эллен со вздохом свернула на Фрейт—стрит и проехала между темно—коричневыми, весьма непривлекательными постройками железнодорожной станции. На углу около шлагбаума ей пришлось остановиться на светофоре. Мелоун посматривал направо, через мост, в сторону транспортной развязки. Два автомобиля полиции штата ехали по шоссе с воем сирен. Эллен, не дожидаясь зеленого света, повернула налево.

К востоку от площади она сделала еще один левый поворот, снова проехала один квартал по Грейндж—стрит и свернула направо. На юго—восточном углу площади и Грейндж—стрит находилось кирпичное, в колониальном стиле здание мэрии — нью—брэдфордский полицейский департамент помещался в задней его части и имел отдельный вход, обозначенный двумя светящимися зелеными шарами.

Эллен остановила машину, и Мелоун выскочил на тротуар.

— Помни, Лоуни, ты обещал. Я рассержусь, если ты меня обманешь.

— Я скоро буду дома.

Он быстро вошел внутрь, а Эллен поехала дальше, срывая беспокойство на «саабе».

К удивлению Мелоуна, в участке не оказалось никого, кроме ночного дежурного Сэма Бьюкарда, шефа Секко и женщины средних лет. Шеф стоял в углу у стального стола, обычно занимаемого полицейским штата, и разговаривал с сидящей напротив женщиной. Ее макияж потек, и глаза выглядели еще хуже, чем у Мелоуна. Она нервно курила сигарету. Бьюкард делал записи в журнале. В каморке позади стола, как обычно, щелкал телетайп.

Мелоун прошел за стеклянную перегородку. Шеф Секко бросил на него неодобрительный взгляд и вернулся к допросу. Женщина даже не обернулась.

— Что ты здесь делаешь, Уэс? — спросил дежурный.

— А что случилось, Сэм?

— Разве ты не слышал?

— Я был в кино с Эллен.

— Убийство и ограбление в «Ацтеке».

— Убийство? — Последнее подобное преступление произошло в Нью—Брэдфорде четыре года назад, когда двое мужчин и женщина с юга штата решили порыбачить ночью на железнодорожной эстакаде через Тонекенеке. Они напились, и мужчины вступили в драку из—за женщины. Один из них свалился с эстакады и утонул. Мелоун, Мерт Пек и патрульный Миллер выловили его тело на следующее утро пятьюдесятью ярдами ниже по течению. Но убийства первой степени Мелоун не мог припомнить за все годы службы в полиции Нью—Брэдфорда. — Кого убили. Сэм?

— Хауленда, бухгалтера. Тремя выстрелами в грудь. Жалованье украдено.

Теперь Мелоун узнал женщину. Это была Шерри—Энн Хауленд, которую другие представительницы ее пола называли «пиявкой». Ее видели редко — поговаривали, что она пьет. Сейчас Шерри—Энн была абсолютно трезвой. Мелоун знал почти всех в городе с населением шестнадцать тысяч.

— Есть какие—нибудь зацепки, Сэм?

— Ни одной. Ребята из полиции штата перекрыли дороги во всем районе. Кертис Пикни нашел тело чисто случайно — вроде бы Хауленд умер совсем недавно, так что убийцы, возможно, не успели удрать.

Мелоун протер глаза.

— А где был Эд Тейлор?

— Мы только что нашли его.

— Господи, неужели они прикончили и Эда?

— Нет, только оглушили, связали и бросили в кусты. Эд говорит, что их было двое. Разглядеть их он не смог — было слишком темно. Его отвезли в больницу — с ним все будет в порядке. Эду здорово повезло, Уэс. Ведь они могли пристрелить и его.

Мелоун повернулся. Секко все еще расспрашивал миссис Хауленд. Он взял журнал и притворился, что читает его. Знакомые графы — карманные кражи, дорожно—транспортные происшествия, телефонные звонки с оскорблениями или угрозами, управление автомобилем в нетрезвом виде, угоны автомобилей, сопротивление при аресте, причинение ущерба частной собственности, попытки самоубийства — были заполнены лишь местами. Мелоун положил журнал и подошел к шкафам. Каждый полицейский имел ящик для личного имущества. Он открыл свой и провел пальцами по его содержимому — книге вызовов, правилам дорожного движения, рулетке, оторванной медной пуговице, которую Эллен заменила, а потом нашла под подкладкой форменной кожаной куртки, автопортрет, нарисованный Барбарой цветными карандашами и подписанный «Дорогому папе от Бибби» печатными буквами с завитушками, копия налоговой ведомости пятилетней давности. Мелоун закрыл свой ящик и достал из общего ящика плитку шоколада «Херши», положив десять центов в копилку, сорвал обертку, бросил ее в корзину и стал медленно жевать шоколад, думая, как ему достанется от Эллен.

Шеф Секко все еще разговаривал с вдовой.

Мелоун окинул взглядом комнату. Несессер с реаниматором, ингалятором, респиратором и прочими приборами для оказания экстренной помощи. Двухваттная двухканальная рация. Ящик с фотокамерой и лампами—вспышками. Ничего не меняется, если не считать жизни Шерри—Энн Хауленд. Надо надеяться, муж оставил какую—то страховку. Пикни явно платил ему недостаточно, чтобы делать сбережения. Весь город знал, как Пикни и «Ацтек» обходятся со служащими. Ходили разговоры о Хауленде и Мэри Григгс, которая работает в закусочной Элвуда… Как можно хладнокровно убить человека? Любой имеет право на жизнь, даже такую жалкую, как у Тома Хауленда. И любая женщина имеет право на мужа, даже такая, как Шерри—Энн.

Секко поднялся. Миссис Хауленд тоже встала — медленно, словно у нее болела спина.

— Вы уверены, что не хотите, чтобы кто—нибудь из ребят проводил вас домой, миссис Хауленд?

— Я оставила мою машину на стоянке у мэрии. — В голосе вдовы не слышалось никаких эмоций.

— Я мог бы доставить ее вам утром.

— Нет. — Она вышла, пройдя мимо Сэма Бьюкарда и Мелоуна, через вестибюль и наклоняясь как смертельно раненный солдат, придерживающий вываливающиеся кишки.

— Черт побери, — пробормотал Сэм Бьюкард.

— А, Уэс! — Шеф Секко повернулся к Мелоуну. — Когда ты сегодня встретил Хауленда в банке и повез его на завод с жалованьем, каким он тебе показался?

Мелоун был озадачен.

— Я не заметил ничего особенного.

— Он нервничал?

— Не знаю. Он все время говорил.

— О чем?

— Ни о чем. Возможно, он действительно нервничал. А что?

— Ничего, Уэс. Ты свободен.

— Шеф… — начал Мелоун.

— Ты слышал меня?

— Джон, тебе понадобится любая помощь…

— Что я тебе сказал, Уэс, когда ты уходил с дежурства?

— Чтобы я два дня не появлялся на работе.

— Правильно. У нас все под контролем. Не хочу, чтобы ты свалился от нервного истощения. Я неоднократно говорил тебе, что работаешь не ты один. Можешь не верить, но у меня есть еще десять ребят ничем не хуже тебя.

— Четверо из них стажеры.

— Это моя проблема. Ты уйдешь сам, Уэс, или мне тебя выпроводить силой? — Секко выглядел так, словно собирался это сделать. Несмотря на возраст под шестьдесят, крепости и решительности ему было не занимать. Как и большинство местных полицейских, Секко родился в Нью—Брэдфорде. У его отца была молочная ферма, и он рос, доя коров и разбрасывая вилами сено. У него до сих пор случались судороги в коленях.

— Ладно, Джон. Скажи только, что ты сам об этом думаешь.

— По—моему, работа посторонних. Я не говорил миссис Хауленд, но думаю, ее муж был в этом замешан и от него отделались. Вот почему я спросил, не показался ли он тебе нервным.

— Что указывает на это?

— Эд Тейлор говорит, что Хауленд внезапно послал его в город за кофе. Тогда он ничего не заподозрил, но теперь, после того, как его оглушили, это кажется ему странным. Хауленд раньше никогда так не поступал. Похоже, он избавился от Эда, чтобы впустить на завод грабителей. Вероятно, он рассчитывал на долю добычи, но они предпочли застрелить его. Ну, иди домой.

— Есть какие—нибудь улики?

— Пока нет.

— А что думает миссис Хауленд?

— Она в состоянии думать только о собственных бедах.

— Кто сейчас на заводе?

— Патрульный Миллер. Он ждет экспертов и коронера. Ступай домой, Уэс!

Мелоун вышел, волоча ноги, и не только от усталости.

Пройдя на восток до угла, он свернул направо, прошагал один квартал от агентства Форда до «Трех углов» и начал подниматься на Холм Любовников.

Как мог человек дойти до такого состояния, чтобы послать к черту всю свою жизнь? Даже такую паршивую жизнь, как у Хауленда? Впрочем, ответ налицо. Жена Хауленда была сварливой занудой, работа не давала ему ничего. Большая часть жизни была прожита, а он только возился с чужими деньгами. Мелоун никогда не видел счастливого выражения на лице Хауленда, даже заходя к Элвуду выпить кофе холодным вечером и видя, как бухгалтер заигрывает с Мэри Григгс.

Но увлеклась ли и Мэри Хаулендом? Вряд ли — для этого она была слишком умна. Кроме того, у нее вроде бы завязались серьезные отношения с Джимми Уикоффом. Джимми был красивым парнем, получавшим хорошее жалованье за работу в скобяной лавке Компо. По всей вероятности, роман Мэри с Хаулендом существовал только в голове последнего.

Мелоун ощутил внезапно нахлынувшую волну любви к жене и дочери.

«Что, если бы Эллен оказалась такой же ведьмой и расточительницей, как Шерри—Энн? — думал он. — И такой же убогой в постели, какой наверняка была жена Хауленда? Что, если бы она не смогла доносить Бибби и потеряла бы ее, как двух детей до нее и одного после, пока доктор Левитт не посоветовал ей больше не беременеть? Если бы у нас не было малышки с золотистыми локонами, очаровательным личиком и большими глазами цвета меда?» Мелоун вспомнил, как шестилетняя Бибби взобралась к нему на колени, обняла за шею, заглянула ему в глаза и спросила: «Папа, ты любишь маму больше, чем меня?» Он до сих пор видел перед глазами выражение лица Эллен…

Мелоун свернул на Олд—Брэдфорд—роуд.

Без жены и дочери его жизнь была бы такой же никчемной, как у Хауленда. Пока он не встретил Эллен с ее острыми ирландскими глазами и таким же острым языком, у него не было серьезных отношений ни с одной девушкой. Да и девушек у него, собственно говоря, не было, кроме тех, которые появлялись и исчезали в заведении Роузи на Лоуэр—Фрейт, а они не в счет. У Мелоуна вообще не было ни одного близкого друга мужского или женского пола. Только Эллен, умеющая быстро разбираться в людях, сразу оценила его по достоинству и стала называть «Мелоун рейнджер»,[7] из которого он вскоре превратился просто в Лоуни — только для нее одной.

Мелоун почувствовал, что улыбается, поднимаясь по извилистой дороге. Иногда в постели он называл Эллен «Тонто»,[8] чтобы подразнить ее. («Если ты до сих пор не видишь разницы между Тонто и мной. Уэсли Мелоун, то ты нуждаешься в курсе сексуального просвещения!»)

Ему всегда приходилось вести борьбу за существование. Его отец, молчаливый и неприветливый, был дорожным рабочим и остался в памяти Мелоуна человеком с лицом и руками, покрытыми мазутом, который было невозможно смыть. Он умер, когда Мелоуну исполнилось тринадцать, оставив вдову, которая редко поднималась с кровати, постоянно курила и никогда не причесывалась, и пятерых детей. Остальные четверо были младшими сестрами Мелоуна, и он оказался единственным мужчиной в доме, прежде чем начал бриться. У него до сих пор темнело в глазах при воспоминании о ежемесячном чеке от городского благотворительного фонда. Этих денег едва хватало на то, чтобы не умереть с голоду, но они служили неиссякаемым источником насмешек для местных мальчишек. После занятий в школе Мелоун старался подработать где только мог, клянясь про себя, что как только начнет зарабатывать достаточно для отказа от городской милостыни, то вобьет зубы в глотку кому—нибудь из насмешников. Домашние задания Мелоун выполнял по ночам — мать настаивала с унаследованным им упорством, чтобы он закончил школу. На летних каникулах Мелоун косил лужайки, грузил ящики с товарами для супермаркета, трудился на фермах во время жатвы, выводил краской разделительные линии на дорогах, отдавая весь заработок матери, лишь бы она прекратила жаловаться.

К тому времени, как мать умерла от рака легких в нью—брэдфордской больнице, его сестра Кэтлин подросла достаточно, чтобы вести хозяйство и заботиться о младших девочках, и Мелоун стал отдавать деньги ей. Он поддерживал сестер, пока они не вышли замуж, целовал их на прощание, когда они покидали город с мужьями и детьми, и больше никогда не видел их, хотя иногда получал от них письма, за исключением Кэтлин, которая жила на военной базе в Сан—Диего (ее муж был морским офицером) и не подавала о себе никаких известий.

В школе Мелоун никогда не участвовал в спортивных соревнованиях, не шатался по городу с ребятами на Хеллоуин. Вместо этого он при каждой удобной возможности ускользал в лес со старым отцовским ружьем 22–го калибра, которое регулярно чистил и смазывал, и изображал морского пехотинца — ползал на животе через кустарник и целился в черепах, обитавших в озере Болсам, никогда не стреляя ни во что, кроме пустых бутылок из—под джина и виски, всегда в полном одиночестве. Когда Мелоун повзрослел, парни, с которыми он рос, стали избегать его, а девушки смеялись над ним. Тогда он и начал проводить время в заведении Роузи.

Мелоун часто сожалел, что был слишком молод для войны в Корее и слишком стар для Вьетнама. Не дожидаясь призыва, он завербовался в морскую пехоту и провел два года из четырех лет службы в Средиземном море за муштрой и показухой, посещая бордели Барселоны, Марселя. Каваллы и Стамбула, а оставшееся время проторчал на острове Пэррис,[9] отправляя в нестроевые наряды перепутанных рекрутов. По словам командиров, Мелоун не стал хорошим морским пехотинцем — в нем было слишком много индивидуализма и слишком мало корпоративного духа. Дважды он был младшим капралом и один раз капралом, но закончил службу всего лишь рядовым первого класса. Его единственной наградой стала медаль за стрельбу в цель. Близких друзей в корпусе он также не завел.

Поступить в полицию Нью—Брэдфорда Мелоуна уговорил Джон Секко. Шеф Секко всегда нравился ему и всем городским ребятам, которым он симпатизировал. Благодаря его деятельности преступность несовершеннолетних в Нью—Брэдфорде была одной из самых низких в штате.

— Не хочу обманывать тебя, Уэс, — сказал Секко. — Ты никогда не разбогатеешь, служа городским копом. Тебе придется иметь дело с недовольными налогоплательщиками, сварливыми лавочниками, драчливыми супругами, буйными пьяницами, юными хулиганами и тому подобной публикой. Хороший полицейский в маленьком городке должен быть политиком, крутым парнем, отцом—исповедником и просто честным человеком в одном лице. Это почти так же трудно, как быть хорошим барменом. И за все это ты вначале будешь получать около восьмидесяти баксов. Я давно приглядываюсь к тебе, Уэс. Ты как раз такой человек, который нужен в моем департаменте. Меня беспокоит только одно.

— Что?

— Можешь ли ты выполнять приказы и ладить с людьми? Судя по твоему послужному списку, нет.

— Не знаю, шеф, — ответил Мелоун. — С тех пор я повзрослел и думаю, что смогу.

— Ладно, давай попробуем. Пройдешь обучение в полицейской академии штата, и посмотрим, как ты будешь справляться во время шестимесячного испытательного срока.

Мелоун стал одним из лучших новобранцев в полиции Нью—Брэдфорда. Но ему казалось, что Джон Секко все еще сомневается в нем. Впрочем, Джон и Эллен умели держать его в узде — и это было не так плохо.

На крыльце горел свет — это означало, что Эллен ждет его. «Сааб» стоял на подъездной аллее. Вероятно, Эллен не стала загонять его в гараж на случай, если понадобится ехать за мужем в город и тащить его домой за уши.

Свернув в калитку, Мелоун остановился. На другой стороне улицы стояла незнакомая машина — пыльный черный седан «крайслер—ньюйоркер» последней модели. Такой автомобиль никто на Олд—Брэдфорд—роуд не мог себе позволить. Он был припаркован у дома Тайрелла, но в самом доме было темно, так что едва ли там находились гости. У Тайреллов редко бывали посетители, тем более ночью — пожилая пара рано ложилась спать. Конечно, люди в «крайслере» могли приехать в соседний дом к Каннингемам, но там тоже не было света. Может, лучше проверить? Но Мелоун вспомнил взгляд Эллен около участка и решил ни во что не вмешиваться.

Пройдя по дорожке и поднявшись на крыльцо, Мелоун начал искать ключи. Внезапно ему захотелось свернуться калачиком на циновке и заснуть. Он не помнил, когда так уставал — даже на маневрах, — и подумал о том, как ему влетит, если Эллен откроет дверь и споткнется о него.

Мелоун все еще усмехался, когда отпер дверь, шагнул в темную прихожую, почувствовал, как что—то холодное надавило на него за ухом, и услышал позади резкий голос:

— Не рыпаться, коп!

«Должно быть, я свалился и заснул. Такого не может быть наяву. Только не в моем доме, с Эллен и Бибби…»

— Спокойно! — предупредил тот же голос. — Не то я отстрелю тебе макушку. — Говорящий обратился к кому—то еще: — Посмотри, не идет ли кто—нибудь следом.

— Где моя жена и дочь? — услышал Мелоун собственный голос.

— Стой на месте, легавый. — Дуло надавило сильнее.

Чьи—то грубые руки пробежали по его телу. Еще один мужчина, и притом не из слабых… Руки нащупали рукоятку полицейского револьвера и выдернули его из кобуры.

— Вот его пушка, — произнес второй голос, такой же грубый, как руки, но приглушенный, словно рычание пумы.

— Включи свет, Хинч, — приказал первый голос. — И дай мне пушку.

— Сейчас, Фур.

Свет зажегся. Первое, что увидел Мелоун сквозь арочный проем, была Эллен, сидящая в гостиной на краю качалки, еще не сняв пальто. Ее лицо имело цвет обезжиренного молока.

— Могу я обернуться? — спросил Мелоун.

— Можешь, если будешь вести себя как хороший маленький коп, — отозвался первый голос.

Мелоун повернул голову. Двое мужчин были в нелепых масках бурых медведей, полностью закрывавших лицо. Если бы они пришли убивать, то не заботились бы о том, чтобы он и Эллен не увидели их лиц.

Медвежья морда была велика франтоватому мужчине маленького роста и постоянно морщилась. Зато его крутому напарнику приходилась как раз впору.

Они приняли меры предосторожности, надев маски, но при этом называли друг друга по именам. «Никогда не рискуй, имея дело с дураками, — предупреждал Джон Секко. — Они легко впадают в панику, как животные, и могут натворить бед».

Впрочем, мужчине по имени Фур ситуация явно нравилась. Его глаза радостно поблескивали под маской. Он в обеих руках держал оружие — Мелоуна и свое. Последнее Мелоун вначале принял за маузер, но потом разглядел, что это «вальтер», популярный среди полицейских Европы. Должно быть, краденый — в голосах визитеров не слышалось ничего европейского.

Вероятно, из этого пистолета маленький бандит застрелил Тома Хауленда.

Сунув «вальтер» под левую подмышку. Фур вертел в руках, защищенных перчатками, револьвер Мелоуна.

— Шестизарядный полицейский кольт «Магнум–357». Надежная штуковина. — Он передал «вальтер» своему верзиле—компаньону. — Где пояс с амуницией для этой пушки?

— Я не держу его в доме…

Фур засмеялся, сунул руку в стенной шкаф и достал оттуда пояс. Кобура была пуста, зато боеприпасы наличествовали полностью.

— Ай—ай—ай, легавый! Нехорошо врать. Ладно, иди в комнату к своей женушке.

Мелоун шагнул в гостиную, чувствуя, как дуло собственного оружия упирается ему в голову.

— Не рядом с ней. Вон на тот диван.

Глаза Эллен неотступно следовали за ним, умоляя то ли что—нибудь сделать, то ли не делать ничего.

Маленький бандит был не так уж туп. Ему хватило ума понять, что вдвоем они сильны, а порознь — беспомощны. Чувствуя, как его охватывает ярость, Мелоун опустился на диван.

— Где Бибби, Эллен?

— Наверху с женщиной.

— С ней все в порядке?

— Не знаю. Думаю, да. Я застала их здесь, когда вернулась. Они не позволили мне даже взглянуть на нее.

Женщина… Значит, их трое. Очевидно. Эд Тейлор не видел женщину. Это осложняет положение для Джона и ребят из полиции штата. Они ведь ищут только двоих мужчин…

— С твоей малышкой пока все о'кей, Мелоун, — сказал Фур, поглаживая кольт, как живое существо. — Если хочешь, чтобы так оно и было, делай то, что тебе говорят. Сумку, Хинч!

Верзила сунул руку за диван, достал черную сумку и передал ее маленькому щеголю.

— Это тебе. — Сумка упала на колени Мелоуна. Фур грубо придвинул антикварный стул с шаткими ножками, над которым тряслась Эллен, и плюхнулся на него, продолжая поглаживать кольт. Им пришлось повернуть головы, чтобы видеть его лицо.

— Что я должен делать с этой сумкой, Фур? — спросил Мелоун.

— Для копов мистер Фуриа.

— Мистер Фуриа.

— Загляни внутрь.

Мелоун расстегнул «молнию» и увидел пачки денег.

— Я думаю… — проурчал позади голос верзилы.

— Поменьше думай, Хинч, — оборвал его Фуриа. — Знаешь, коп, откуда эти бабки?

— Догадываюсь, — ответил Мелоун. — Ты еще не слышала об этом, Эллен. Сегодня вечером Тома Хауленда застрелили на заводе «Ацтек», а жалованье украли. Вот из—за чего вся суматоха. Это и есть жалованье, верно, Фуриа?

— Мистер Фуриа.

— Мистер Фуриа.

— Верно.

Мелоуну казалось, что Эллен сейчас упадет в обморок.

— Можно я подойду к жене? Ей плохо.

— Нет.

Умоляющий взгляд Эллен на миг устремился наверх, где была маленькая Барбара.

— Со мной все в порядке, Лоуни.

— Почему вы отдали мне эту сумку? — спросил Мелоун.

— Ты ведь никогда в жизни не держал в руках столько бабок. Вот и наслаждайся ими.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду временно.

— Не понимаю.

— Да неужели? Ты морочишь мне голову.

— Я не понимаю ровным счетом ничего.

— Хочешь, чтобы я тебе все растолковал? Ты должен хранить деньги для нас, коп. Как будто ты банк.

Мелоун старался выглядеть озадаченным.

— Все еще не врубился? Похоже, Хинч, мы нарвались на тупоголового копа.

Хинч ухмыльнулся.

— О'кей, придурок, слушай внимательно, — продолжал Фуриа. — С этими деньгами мы не можем проехать через пропускные пункты, а без них можем. У легавых не будет причин нас задерживать, тем более если в машине нас окажется четверо.

— Четверо? — Во рту у Мелоуна пересохло. — Я думал, вас трое.

— Четверо, — поправил Фуриа. — Я, Хинч, Голди и твоя малышка. Только Голди будет ее мамой.

— Нет! — вскрикнула Эллен.

— Да, — сказал Фуриа. — Ваш ребенок будет нашей гарантийной квитанцией на добычу. Теперь все ясно?

— Это рискованно, — осторожно произнес Мелоун. — Предположим, кто—то из полицейских узнает мою дочь, когда вашу машину остановят. Это маленький городок — здесь все знают друг друга.

— Лучше молись, чтобы такого не случилось. Ты умеешь молиться?

— Да. — Мелоун сомневался, что это правда. Он не был в церкви после конфирмации. Эллен водила Барбару каждое воскресенье ко второй мессе. «Девочка не должна вырасти язычницей вроде тебя, Лоуни. Отец Уэйл говорит, что ты крест, который ему приходится нести».

— Говорят, это помогает. — Один глаз под маской медведя весело подмигнул. — Ну, все понятно?

— Все, — кивнул Мелоун.

— Так—то лучше. Если ты и твоя миссис попытаетесь пикнуть, малышка получит пулю в голову. Будь хорошим копом и держи на замке пасть твоей старушки — тогда получите девчонку целой и невредимой. Все просто, не так ли?

— Нет! — Глаза Эллен метались из стороны в сторону. — Они не могут!..

— Могут, и ты сможешь. У нас нет выбора, дорогая.

— Слушай папочку, детка, — посоветовал Фуриа. — Похоже, он не так уж туп.

— Откуда мы знаем, что они сдержат слово? — вскрикнула Эллен. — Помнишь, что ты всегда говорил о похитителях детей, Лоуни?

— Это не похищение ради выкупа. Они хотят удерживать Бибби в качестве гарантии, пока не смогут получить деньги.

— Мы больше никогда ее не увидим!

— Это они никогда не увидят свою добычу, если не выполнят обещание, — сказал Мелоун. — Я об этом позабочусь. — Он обратился к Фуриа: — Ладно, договорились. А теперь слушайте меня как следует.

— Ну?

— Если вы причините вред моей дочери, я найду вас и разрежу на мелкие кусочки, даже если мне придется истратить на это всю оставшуюся жизнь. И тебя, и этого громилу, и женщину наверху.

Сзади раздалось рычание.

— Фур, позволь мне…

— Заткни свою чертову пасть, Хинч! — рявкнул Фуриа. Он вскочил со стула, сверкая глазами под сморщенной маской. — Мне следовало бы прикончить тебя на месте, коп!

— Я тебе нужен, — отозвался Мелоун.

— Больше ты мне не понадобишься! Никто не смеет так со мной разговаривать!

— Лучше помни, что я сказал.

Их глаза встретились. «Я мог бы броситься на него теперь, — думал Мелоун, — получить от громилы пулю в спину и оставить Эллен и Бибби в их лапах». Он отвел взгляд.

— Голди! — окликнул Фуриа.

— Да, Фур? — отозвался сверху женский голос.

— Разбуди девчонку и одень ее!

— Пожалуйста, разрешите мне! — взмолилась Эллен. — Она испугается!

— Позвольте ей, — сказал Мелоун. — Она не станет поднимать шум.

— Лучше пусть не пытается. — Фуриа взмахнул кольтом.

Эллен вскочила на ноги и помчалась вверх по лестнице. Фуриа опустился на качалку, направив кольт в живот Мелоуну. Он бы с удовольствием нажал на спуск. Мелоун посмотрел на свои руки, впившиеся в край дивана так крепко, что костяшки пальцев побелели, и положил их на черную сумку.

На верху лестницы появилась Эллен, державшая за руку Барбару. За ними следовала женщина в маске. В прорези для рта торчала сигарета с золотым кончиком.

— Спускайся, малышка, — улыбнулся Мелоун.

Барбара выглядела сонной. Эллен облачила ее в лучшую одежду — красное вельветовое платье, лакированные кожаные туфельки, голубые пальто и шляпку.

— Ты что—нибудь рассказала ей, Эллен?

— Что я могла ей рассказать?

— Мы куда—то едем, папа? — спросила Бибби. Мелоун положил черную сумку на диван и посадил девочку на колени.

— Ты уже совсем проснулась, Бибби?

— Да, папа.

— Тогда слушай меня внимательно.

— Хорошо, папа.

— Эти люди собираются увезти тебя в машине. Ты должна поехать с ними, как хорошая девочка.

— А ты и мама с нами не поедете?

— Нет, малышка.

— Тогда почему я должна ехать?

— Сейчас я не могу объяснить. Я просто прошу тебя сделать это.

Ее губы задрожали.

— Мне они не нравятся. Почему на них эти маски? Они страшные.

— Они просто кого—то изображают.

— У них пистолеты. Они сделают мне больно.

— У меня тоже есть револьвер, но я никогда не делал тебе больно, не так ли?

— Да, папа…

— Пошли, — сказал Фуриа. — Время истекло, как говорят «винты».

— Подожди минутку, Фур, — заговорила женщина. — Пусть он все объяснит дочери.

— Они не причинят тебе вреда, Бибби, обещаю. Разве я когда—нибудь нарушал слово?

— Нет…

— Помни, делай все, что они скажут. Можешь даже притворяться, как в школьной пьесе.

— Кем притворяться? — с интересом спросила Барбара.

— Ну, какие—нибудь полицейские могут остановить машину. Тогда притворись спящей на коленях у этой леди. Если они тебя разбудят и станут задавать вопросы, скажи, что леди — твоя мама.

— Моя мама? — Она посмотрела на Эллен.

— Просто притворись, малышка. Поняла?

— Поняла. Но почему?

— Позже я тебе все объясню. Но сейчас ты должна обещать мне делать все, что они тебе скажут. Обещаешь?

— Хорошо. А когда они привезут меня назад?

— Не знаю. Может быть, через день или через два.

— Ладно, хотя мне это не нравится. До свидания, папочка. — Барбара подставила щечку, и Мелоун поцеловал ее. Тогда она спрыгнула с его колен и подбежала к матери.

Эллен обняла девочку.

— О'кей, о'кей, — сказал Фуриа.

Мелоун мог бы поклясться, что он усмехается под маской.

— Пора ехать.

Женщина подошла к Эллен и забрала у нее Барбару. «Сексуальная фигура, броская одежда, резкий голос. Лет, вероятно, под тридцать, хотя трудно судить, не видя лица… — думал Мелоун. — А главное, у нее есть мозги. Я уже слышал этот голос — правда, давно…»

— Идем, малышка. Мы просто позабавимся. — Она взяла Барбару за руку. — Слушай, Фур, нам не грех подстраховаться. Мы с тобой и Барбарой будем выглядеть как счастливая семья, поэтому Хинчу лучше с нами не ехать. Его рожа не соответствует спектаклю.

— Что—что? — зарычал Хинч.

— Голди права, — сказал Фуриа. — Иди пешком, Хинч. Сойди с дороги в лес — тогда тебя не остановят. А даже если остановят, что из того? Маску оставь в машине. И оружие — я выброшу мою пушку в реку перед пропускным пунктом. Встретимся в хижине.

Хинч посмотрел на «вальтер», который держал в руке. Мелоуну казалось, что он не привык к огнестрельному оружию.

— Если ты так хочешь, Фур. Не из—за нее.

— Я так хочу.

— Но ты, Голди и девчонка дождетесь меня?

— Тебя что—то беспокоит?

— Меня? Нет, Фур.

— Тогда делай, как я говорю. Пошли, Голди.

— Скоро увидимся, мамочка, — сказала женщина. — Верно, Бибс?

Они вместе с Хинчем прошли через арку в прихожую и вышли из дома.

Фуриа последовал за ними.

— Помни, коп, что у нас твоя девчонка, — сказал он у двери. — Не разыгрывай героя.

Он вышел тоже.

Мелоун и Эллен остались вдвоем с черной сумкой.

Стоя у окна, они наблюдали, как «крайслер» разворачивается и едет по Олд—Брэдфорд—роуд в сторону Холма Любовников, пока не стих звук мотора.

Эллен резко повернулась. В ее голосе слышалась ненависть.

— Ты позволил им забрать мою Бибби, трусливый сукин сын! — Она, рыдая, колотила мужа кулаками по груди.

Он обнял ее.

— Они не причинят ей вреда, Эллен. Им нужны только деньги. Не плачь — я верну Бибби.