"Анатолий Макаров. Человек с аккордеоном (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- А я и не верю вовсе, - сказал Митя. - Что я, старуха, что ли, чтобы
молиться-то, лбом об пол стучать!
- Не верите, - тихо засмеялся бывший филер, - а в церковь зачем ходите?
Третьего дня выхожу из храма после службы - я ведь что, я человек старого
веку, мне не зазорно молитву восслать, значит, выхожу это я из храма и кого
же, позвольте, встречаю? Вот этого молодого человека, то есть, извините,
конечно, юного пионера.
Митя смутился, потому что это была правда. Он действительно был
позавчера в церкви, и в воскресенье был, и в то воскресенье, и в позато. Он
не верил в бога и даже боялся его, нарисованного на стенах, боялся его
темного вытянутого лица и пронзительных всевидящих глаз, каких никогда не
бывает у людей. Но в церкви еще был хор, и рассказать о нем всеми известными
ему словами дядя не мог, таких слов и не было вовсе, которыми можно было бы
описать, что с ним происходит, что с ним делается, когда дьякон, словно бы
отрекаясь от всего на свете, заводил глубоким и чистым басом "веру-ую!". Хор
подхватывал эти слова и то устремлялся вверх, под самый купол и даже выше, а
то спускался к самой земле, и тогда голоса звучали уже не в ушах, а как
будто ударяли прямо в сердце. И Мите казалось, будто он раздваивается, будто
какая-то его часть вместе с высокими голосами устремляется под купол, а
другая вместе с голосами низкими врастает в землю, словно дерево. И еще ему
казалось, что в эти минуты ему ничего не страшно, даже умереть.
- Я ведь галстук снимал, когда туда входил, - готовясь зареветь, сказал
Митя. - Я его в портфель прятал.

***

Через несколько лет, когда началось строительство метро, церковь
Вознесения, куда потихоньку заходил дядя Митя, закрыли и устроили там склад
горного оборудования. Тишина пречистенских переулков нарушилась гудением
здоровенных немецких грузовиков марки "бюсинг", над копрами метрошахт по
ночам сияли яркие лампы, закрыли и снесли Смоленский рынок, и достославная
фирма Митрофана Ивановича Белова прекратила свое недолгое существование, и
битюги, и возчики служили теперь в пятнадцатом транспортном тресте
коммунхоза. А дядя Митя был теперь уже комсомольцем. Ходил в оранжевой
футболке с черной вставкой на груди и с черной же шнуровкой, в диагоналевых
брюках и скороходовских спортивных тапочках на резиновом ходу. Музыку он
любил по-прежнему, и теперь, чтобы наслаждаться ею, вовсе не обязательно
было снимать с груди кимовский значок и прятать его в карман. В красном
уголке, в подвале огромного дома, бывшей гостиницы "Бристоль", а ныне
общежития Наркомата тяжелой промышленности, стоял замечательный рояль,
реквизированный некогда в одном из окрестных особняков. Играли на нем не
часто - революционные песни во время больших праздников, бодрый
аккомпанемент для пирамид по случаю МЮДа - Международного юношеского дня, да
еще иногда танцы - шимми, чарльстон и входящий в моду фокстрот. Чаще всего
рояль стоял без дела, закрытый чехлом, сшитым из старой портьеры.
Дядя Митя питал к роялю чувства, похожие на первое юношеское томление,
в этом состоянии прикосновение к руке желанной женщины кажется событием,
почти недостижимым, и счастьем, превышающим все человеческие надежды. Так и
дядя даже вообразить себе не мог, что своими корявыми, в ссадинах и
царапинах мальчишескими пальцами сможет когда-либо коснуться клавиш.